— «Зайдите моей жене, — все так же ничего не понимая, начал он читать вслух, — телефон 315286 она курсе пусть отколет сколько нужно привет Хватков».

— О чем это он? — недоуменно и даже с возмущеннем, в обычной своей манере, спросила Маша.«Отколет» чего-то…

Евлампьев медленно стал перечитывать: «Зайдите… моей жене… телефон 315286… она курсе… пусть отколет… сколько…» И понял:

— Да это же он о мумиё!

— Ну? — и обрадовалась, и удивилась, и не поверила Маша — все было в этой ее интонации.

— Так о чем же еще, — Евлампьев ответил утверждающе, но там, внутри, все было в счастливо-неверящем смятении: да неужели?!

— Да больше не о чем,— пожимая плечами, сказала Маша.— Не о чем больше. Что, давай прямо сейчас позвоним? — проговорила она.

— Давай, — сказал он.«Отколет»… В самом деле. Словечко-то какое…

— Ну так ведь Хватков же! — с улыбкой произнесла Маша.

— Хватков, да, Хватков…— не удержавшись от ответной улыбки, согласился Евлампьев.— «Отколет»… Ну надо же!

Почему-то его очень смешило и умиляло это словечко. «Отколет»… Виделся какой-то большой черный комок вроде куска антрацита, и он лупит по нему молотком — «откалывает»…

5

Канава во дворе была полна дождевой воды. Кусок вывороченного асфальта, кривобоко лежавший на другом, когда Маша наступила на него, поехал, и нога у нее сорвалась. Евлампьев удержал ее, и она не упала, но нога по самую щиколотку ушла в воду, платье оказалось все в грязных брызгах, и пришлось возвращаться домой.

— Ну вот, теперь пути не будет, — совершенно расстроенным голосом проговорила Маша, когда они поднимались по лестнице. — Ну надо же!..

Евлампьев вспомнил свою историю со шляпой, и ему стало смешно.

— Чепуха какая,— сказал он вслух.— При чем здесь это?..

Возвращались не по его вине, он был в стороне как бы, и так вот, со стороны примета казалась смешной и нелепой: да мало ли по какой причине бывает нужно вернуться, какая уж тут связь. — Созвонились, договорились, все точно… что может произойти? Ну, давай через дорогу осторожней переходить,пошутил он.

— Ой, да ну тебя с твоими…Маша, не договорив, досадливо махнула рукой. — Договорились… мало ли что!

Евлампьев не стал отвечать ей, молча нашарил в кармане зазвякавшие ключи, достал их и, выделив нужный, приготовил его открывать дверь.

В груди у него была счастливая, ликующая уверенность, что все будет хорошо.

Жену Хваткова звали Людмилой, голос у нее по телефону был сильный, ясный, глубокий — голос человека незыблемых, твердых правил, уверенного в себе и уверенного в верности этих своих жизненных правил, говоря с нею, Евлампьев как-то невольно, вовсе того не желая, проникся к ней симпатией, и потом, когда обсуждали с Машей происшедший разговор, подумалось: дурит Хватков…

Утром нынче, как обычно, позвонила Елена, разговаривала с нею Маша и после, передавая Евлампьеву их беседу с Еленой, все возвращалась и возвращалась с довольной улыбкой к тому, как Елена буквально закричала, совершенно забывшись, что она на работе и в комнате за соседними столами сидят ее подчиненные: «Что, правда?! Действительно?! Прямо завтра?!» И еше она, придя уже в себя, все приговаривала: «Ну, вы просто молодцы, просто везенье вам какое-то. У нас с Саней, к кому только не обращались, — ну, ни намека!..» «Ага, ага, — слушал Евлампьев Машу и переспрашивал: — Ни намека, говорит?» Так сладостно, так блаженно было купаться в нежащей воде довольства собой.

Дома, пока Маша мыла ноги, переодевалась, искала, что обуть вместо босоножек, он ходил за нею всюду следом, пытался помочь, и все получалось не то: не нужна была его помощь.

— Ой, да ты шляпу свою не забудь, и все, хватит с тебя. Чтобы еще из-за шляпы не возвращаться, — отгоняя его от себя, сказала Маша.

Он засмеялся:

— Вечер уже, можно и без нее.

Засмеялся он оттого, что и в самом деле, войдя, не расставался со шляпой ни на минуту — так и ходил с нею, держа за ямки на тулье и прижимая к животу, по всей квартире.

Наконец они вновь спустились во двор и вновь пошли по танцующим под ногамн взломанным глыбам асфальта. Маша теперь ступала с такой осторожностью, будто двор их был вскрывшейся по весна рекой н она шла по растолченному льду.

Воздух был тяжелый, парной, в углублениях на тротуаре, как и в дворовой канаве, стояла, слюдяно блестя, вода, трещины на нем влажно чернели, будто залитые тушью, — грозы теперь случались каждый день, да не по одной, и последняя отсверкала, отгрохотала, отшумела недолгим быстрым ливнем часа полтора назад.

На перекрестке двое рабочих со стремянкой, стуча молотками, обновляли афишу кинотсатра. Евлампьев с Машей остановились и, заглядывая за спину рабочего, застившего фанерный лист с рекламой, прочитали название фильма. Фильм назывался «Вооружен и очень опасен».

— А? — спросил Евлампьев.— Детективчик какой-нибудь дешевенький. Сходим?

— Развлечься, да? — вопросом же ответила Маша. Но интонация у нее была согласия.

За прожитую вместе жизнь они и чувствовать научились одинаково, и сейчас, после того напряжения из-за похода к жене Хваткова, в котором был проведен весь нынешний день и которое уже близко было к разрешению, обоим хотелось какой-нибудь разрядки, хотелось расслабиться — и так, чтобы не думать ни о чем, ни о чем не говорить и вообще ничего не делать.

— Вот на девятнадцать сорок, — предложил Евлампьев.— Должны успеть, по-моему.

— Пожалуй, да… Давай, — впрямую уже теперь согласилась Маша.

Дом Хваткова стоял в глубине двора, и пришлось его поискать.

Они обошли вокруг дома, чтобы удостовериться, что это тот самый, нужный им, номера нигде не висело, и решили спросить кого-нибудь во дворе. Подъездов в доме было три, у среднего на скамеечке под подъездным козырьком сидело трое старух.

— А к кому вы, кого вам нужно-то, кого ищете-то? — тут же, не ответив на вопрос, загалдели старухн.

Евлампьев так их назвал про себя — старухи, а на самом деле, тут же подумалось ему, он с ними, наверно, ровесник. Но они, впрочем, и десять лет назад уже были старухами — бывают такие женщины: кажется, зрелая пора им в тягость, они лишь отбывают ее, тянут словно ярмо и, подойдя к пожилым годам, устраиваются в них с удовольствием и как бы сладостью: оплывают или, напротив, сохнут телом, теряют зубы, западают ртом… Слава богу, жена у него, хотя ей уже полных шестьдесят, совсем на них не похожа.

— Да к кому, к кому…— сердясь на старух, раздосадованно проговорила Маша.— Вы скажите сначала, номер какой?

— Да какой номер… какой всегда был!.. Ну, сами не знают, ей-богу, чего хотят!..— запереглядывавшись, с осуждением заговорили старухи.

Скорее всего, они вовсе не были такими бестолковыми и прекрасно понимали, чего хотят от них Евлампьев с Машей, но появление двух незнакомых людей возле скамеечки нарушило скуку однообразного, покойного сидения, оно придало ему как бы остроту, явилось чем-то вроде развлечения, и им хотелось невольно продлить себе удовольствие.

— Номер дома мы хотим, номер дома,— с терпеливостью, улыбаясь про себя, сказал Евлампьев.— Какой номер у дома?

— «Какой, какой»… Сорок седьмой,— не выдержала, сдалась вдруг одна из старух.— Корпус «Б».

Взяв Машу под руку, он потянул ее за собой, они вошли в подъезд и, едва переступив порог, чуть не столкнулись с выходившей из подъездной прохладной мглы молодой женщиной. Шагах в трех за нею, темнея размытым силуэтом, шел мужчина.

— Извините…— пробормотал Евлампьев, отступая назад, натыкаясь на Машу и заставляя ее оттесниться вместе с собой.— Пожалуйста, пожалуйста… проходите.

Женщина, ничего не отвечая, будто не слышала его, прошла мимо, шагавший за нею мужчина выступил в следующий миг из серой подъездной мглы на свет, и Евлампьев узнал Ермолая. И Маша тоже узнала, и оба они проговорили в голос, недоуменно и неверяще:

— Рома?!

Он шел, глядя прямо перед собой, и как споткнулся, вздрогнул, глаза его метнулись на Евлампьева, на мать, и он проговорил, так же, как они, с иедоумением и растерянностью: