— Эдди, здесь очень холодно, — сказал я, подпрыгивая, — может, найдем что-нибудь потеплее? Я не привык к такому холоду.

— Почему? Разве на Филиппинах не бывает такой погоды? — спокойно сказал он, усаживаясь на каменный парапет.

— Что ты! У нас же не бывает зимы. Я даже не видел никогда снега.

Я снова вздрогнул. Уши замерзли. Я коснулся уха, но не почувствовал прикосновения. Казалось, оторви его, я все равно не почувствую.

— Тебе надо привыкать, — сказал Эдди, — у нас зима стоит месяца три.

— Нет, Эдди, — ответил я, клацая зубами, — я ухожу…

— Хорошо, — согласился тот, — пойдем к усыпальнице Гра́нта. Там теплее.

Я не понял, куда он меня зовет, но был согласен идти куда угодно, лишь бы там было теплее.

— Далеко это?

— Да нет, тут рядом. — Эдди показал на дом, напоминавший древнегреческий храм.

Здание было с колоннами и массивными каменными ступенями, по бокам виднелись скульптуры орлов, как будто собиравшихся взвиться в небо.

Мы побежали. За нами увязались четыре серых голубя — видно, замерзли тоже. Сердце мое дрогнуло, когда мы входили в мраморный холл, минуя огромные колонны.

— Это настоящая усыпальница, — сказал Эдди холодным и мрачным тоном. — Здесь, — показал он вниз, — покоятся тела генерала Гранта и его жены.

Дрожь пробежала у меня по телу; виноват был отнюдь не холод. Перед моим взором возникло лицо человека с обложки комикса, что читал Эдди. Ну и парень этот Эдди! Багряный луч солнца проник сквозь окно, от этого стало еще холоднее. Откуда-то донесся далекий колокольный звон, грустный, печальный, едва различимый. В чуть слышную мелодию колоколов время от времени врывались гудки пароходов.

— Это из церкви на Риверсайд, — заметил Эдди.

— Ты здесь часто бываешь?

— Да нет, не очень. Был раза два-три, и то летом. Мы живем недалеко от дома госпожи Паскуа, а здесь ближайший от нашего дома парк. — Голос Эдди звучал мрачно и торжественно.

— Тебе здесь нравится? — спросил я.

— Да, — отрывисто сказал он, — особенно когда необходим покой.

Это звучало жутко. Ему было наверняка не больше четырнадцати, хотя ростом он был выше меня. Вьющиеся волосы обрамляли приятное, симпатичное лицо.

— А зачем ты притащил меня сюда? — спросил я, постепенно согреваясь. Даже уши вновь обрели прежнюю чувствительность.

— Мне показалось, что тебе тоже нужен покой, — мягко заметил Эдди. — Ты же с Востока, а я читал, что все восточные люди по-особому относятся к подобным местам, вот я и решил, что…

— Эдди!

— Когда ты появился, ты выглядел таким серьезным, — продолжал он. — Я предложил комикс, ты небрежно отложил его в сторону, будто тебя это не интересует. Любой мой товарищ вцепился бы в книжку, ты же нет. Я почувствовал себя малышом перед тобой. — Он не сводил с меня детски-наивного взгляда.

Мрачная гробница, багровый отсвет угасавшего дня напомнили мне о Мануэле. Странно, но я подумал и о Ричарде.

— Эдди, — взял я его за руку, она была не теплее моей, — я не знаю, что сегодня произошло со мной. Я, как и ты, люблю комиксы. Во время войны я перечитал их целую кучу. Но сегодня… Не знаю, но книга меня совершенно не заинтересовала.

— Криспин… — медленно произнес он мое имя. — А как твое уменьшительное имя?

— Крис.

— Тебе нравится здесь, Крис?

— Здесь… в гробнице?

— Да нет, в Америке.

— Да, наверное. А что?

— Порой я так устаю здесь. Мне хочется куда-нибудь уехать. Мама рассказывала много чудесных историй о Филиппинских островах, я стал мечтать о них. Скажи честно, там действительно хорошо?

— Конечно, — уверенно сказал я, — но и здесь неплохо.

— Ты говоришь просто из вежливости.

Снова за парком ударили церковные колокола.

— Да нет, — продолжал я, — все зависит от того, как ты на это смотришь.

— Может, ты и прав, — улыбнулся Эдди. — Извини, что я затащил тебя сюда, здесь холодно и грустно. Но я действительно решил, что…

— Не расстраивайся, мне полезно было побывать здесь. И мне иногда бывает нужно одиночество.

Я не знал, как это объяснить. Было такое чувство, которое не выразишь словами, но по ответной улыбке было ясно, Эдди меня понял. Я вдруг почувствовал, что он стал мне ближе.

— Давно я ни с кем так не беседовал, Крис, — признался Эдди. — Я не забуду этот вечер.

Я промолчал. Мне вдруг стало тепло. Исчез зимний холодный ветер.

Луч света вновь осветил окно, я увидел голубей.

— Потеплело, — заметил Эдди. (Меня поразило совпадение наших мыслей.) — Очевидно, пошел снег.

— Что ты сказал? — широко открыл я глаза.

— Когда так теплеет, значит, пошел снег, — ответил он.

— Эдди!

— Да.

— Я же никогда в жизни не видел снега!

— Ты меня разыгрываешь!

— Я же тебе говорил. У нас на Филиппинах не бывает зимы. Только дождливый сезон и сухой, когда… — Я вдруг замолчал. На улице летали белые пылинки. Эдди не спускал с меня удивленных глаз. Я повернулся к нему: — Значит…

— Да, это снег, — улыбнулся он.

Я выбежал на улицу и помчался по каменным ступеням в парк. На улице было намного теплее. Я стащил с головы кепку, и снежинки начали покрывать мои волосы. Я стал ловить их ладонями и разглядывать. Как это было прекрасно! Я даже забыл про Эдди.

Он стоял на каменных ступенях, и за стеной падавшего снега я никак не мог разобрать, улыбается он или насмешливо кривится.

Я бросился к нему:

— Снег, гляди, Эдди, снег! Это же чудо!

Эдди звонко рассмеялся. Я сгреб горсть снега, скатал шарик и бросил в Эдди. На пальто остался белый след. Он засмеялся еще громче, сбежал по лестнице и напомнил, что пора возвращаться:

— Верно, нас уже ищут.

Я не слушал. Все мысли мои были о снеге, ведь впервые в жизни я видел такое чудо!

— Теперь тебе лучше, Крис?

— Конечно!

— Понимаю. — Он взял меня за руку, увлекая по улице. — Наверное, окажись я на Филиппинах, я испытал бы подобное чувство.

Мысль эта поразила меня.

— Ты прав, Эдди, мне кажется, мы можем стать настоящими друзьями.

Он улыбнулся и толкнул меня в бок. Я повалился на землю, увлекая за собой Эдди. И — о чудо! — мы не запачкали пальто и не ушиблись. Снег был мягкий и чистый.

— Да, Крис, давай станем друзьями!

Мы зашагали по улице. Я выставил ладошки, и, пока мы добрались до дому, мои руки были полны удивительно белого снега.

ГЛАВА 14

ЭДДИ

Воскресенье. Раннее февральское утро. Я просыпаюсь и, лениво потягиваясь, направляюсь к окошку поднять занавеси. Яркое солнышко брызжет в лицо, я на мгновенье закрываю глаза.

По светло-голубому небу тонкой прозрачной дымкой бегут облака. На обочине дороги, где обычно стоят машины, скопились кучи грязного, лежалого снега, но мостовая уже подсохла и чисто выметена. На тротуаре играет стайка ребятишек в разноцветных шерстяных костюмчиках. Меня поражает, что в такой яркий солнечный день все они очень тепло одеты.

Мне кажется, зима отступила, сердце начинает выбивать радостную дробь. Надоели голые, без единого листочка деревья, непролазная грязь на улице. Подумать только, чтобы сбегать за чесноком в соседнюю лавочку, нужно надевать ботинки и кучу разных одежек!

Я бодро открываю окошко, вот сейчас вдохну свежий весенний ветерок; я даже зажмуриваю глаза от предвкушения неизъяснимого удовольствия, но мгновенно отшатываюсь от злого морозного ветра. Не спасает полосатая пижама — подарок тети Салли, — я весь покрываюсь гусиной кожей. Я поспешно захлопываю окно и как ошпаренный кидаюсь обратно в постель. Что делать — спать или вставать? Спать окончательно расхотелось, но и вылезать из постели не хочется. Я беру с ночного столика журнал, который дядя принес из отеля, называется он «Атлас», хотя ничего не имеет общего с географией. Там были сплошные фотографии мужчин, демонстрировавших могучие бицепсы.

Прочитав на первой странице заголовок «Не будь тощим», я со злостью отбросил журнал в сторону. Надо вставать. Я потянулся за одеждой, но вдруг раскрылась дверь и появился Эдди.