Впрочем, автор не скрывает, что есть и разные филиппинцы. Господин и госпожа Ло́песы — оба филиппинцы — считают, что Криспин не должен встречаться с их дочерью, он ей «не пара». Так Криспин начинает понимать, что люди делятся не только на американцев, филиппинцев, пуэрториканцев и людей других национальностей, — есть еще деление на бедных и богатых, на тех, кто живет своим трудом, и тех, кто живет чужим. И это деление — главное.

Криспину везет — ему попадаются по большей части хорошие люди. Ему вообще везет — он увидел снег, эту великую загадку для всех филиппинских детей. Они видят его только в кино, читают о нем в книгах, да еще на Новый год родители украшают искусственную елку ватой, которая должна изображать снег.

В Америке есть снег, в Америке есть хорошие люди, в Америке много машин. Но в Америке нет самого дорогого для любого филиппинца — нет его родных и близких. Нью-Йорк больше, чем Сан-Па́бло, родной городок Криспина, но в нем нет кокосовых пальм, и матери там не рассказывают своим детям легенд о голубых озерах. Нью-Йорк — не родина. И хотя побывать там, безусловно, интересно, человек не должен забывать о стране, где он родился и вырос, тем более что это бедная страна, которой нужны все ее сыновья. И все филиппинцы платят родине беззаветной любовью. «Как странно, — писал Хосе Рисаль, — чем беднее и несчастнее наша родина, тем больше мы любим ее и готовы ради нее на любые муки. Да, есть подлинная радость в страдании за родину!» Сам Рисаль, крупнейший ученый, которого хорошо знали и высоко ценили в Европе, мог бы вести спокойную жизнь в Испании или Германии, занимаясь любимыми науками; но он предпочел вернуться на Филиппины, хотя знал, что возвращение грозит ему неминуемой смертью, которую он и принял от палачей-колонизаторов.

Конечно, Криспину смерть не грозит. Он возвращается к своим близким, к своему народу, потому что знает: его место там, а не в Нью-Йорке.

■

Автор книги, Сельсо Карунунган, хорошо известен как у себя на родине, так и за ее пределами. Долгое время он был редактором прогрессивного журнала «Грэ́фик», опубликовал много рассказов и два романа. Роман «Как настоящий мужчина» переведен на многие языки мира. По словам Карунунгана, он хотел показать в нем, что «дома или за границей, в городе или в деревне филиппинцы всегда в своем сердце остаются филиппинцами». Это ему удалось, и именно этим объясняется популярность романа во многих странах мира.

И. Подберезский

ЧАСТЬ 1

В РОДНОМ КРАЮ…

В родном краю векам равны мгновенья,

Здесь дружба с солнцем и водой светла,

И жизнь — весенних ветров дуновенья,

Любовь стократ нежна и смерть мила.

Хосе Рисаль

ГЛАВА 1

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Непостижимо, но первая любовь в нашей семье всегда начиналась с того, что кто-то из нас падал или на него что-то падало. Мысль эта поразила меня, когда первая любовь пришла и ко мне. Всю ночь не смыкал я глаз. Уже петухи прокричали, мама встала готовить отцу завтрак, а я все думал и думал.

В те дни, когда еще был жив дедушка, он любил между приступами кашля рассказывать о приключении, которое пережил в свои пятнадцать лет. Искупавшись, он крепко заснул на берегу реки. Внезапно налетел ветер. Сильный порыв сорвал с пальмы кокосовый орех, и он, как ядро, ударил его в левое плечо. Дедушка вскрикнул от резкой боли. Неожиданный крик привлек внимание девушек, купавшихся за поворотом реки, и, накинув саронги^[1], они помчались на помощь. Среди прибежавших оказалась девушка, которая, к своему ужасу, обнаружила, что все еще держит платье в руках. Дедушка увидел ее и мгновенно забыл о боли.

Через год она стала нашей бабушкой.

Когда моему отцу исполнилось шестнадцать лет, он упал в стремительные воды порожистой речки Малами́г. Спас его местный рыбак. Отец очнулся от нежного и теплого прикосновения: дочка рыбака перевязывала его раненую голову. Девушка была само очарование.

Открыв глаза, отец решил, что он уже в раю и над ним склонился ангел.

За долгие годы отец понял, что живет отнюдь не в раю, но продолжает верить, что девушка была ангелом. То была моя мать.

Теперь о дяде Сиа́но. Как только тетя Кла́ра уходит на базар, он любит повторять, что в семнадцать лет так обезумел от любви, что упал тетушке прямо в руки.

— Не знаю, что меня толкнуло, — признавался он, — но до сих пор я не могу вырваться из этих рук.

Отец начинал давиться от смеха, а мать сердилась и бросала грозные взгляды то на отца, то на дядюшку. Тетя Клара была ее единственной сестрой.

И вот пришел мой черед.

Был воскресный день. Я заработал несколько песо^[2], продав скорлупу кокосовых орехов. У нас на Филиппинах ее покупают для натирки полов. До праздника святого покровителя нашего города оставалась всего неделя, и скорлупа шла нарасхват: все жители чистили и приводили в порядок дома.

Наконец-то я решил осуществить план, задуманный несколько недель назад. Сбежав с уроков в приходской воскресной школе, я в душе посмеивался над беднягами, которые вынуждены сейчас сидеть в школе и слушать рассказы отца Себастья́на о бушующем море и Иисусе Христе, шагающем по волнам, о дожде из хлебов и рыб или о небесных ангелах, что будут встречать нас после смерти у врат рая, если мы, конечно, этого заслужим.

Был чудесный январский день. На небе ни облачка. Само счастье позвякивало монетами у меня в кармане, и я забыл про свои короткие штанишки, которые ненавидел всей душой, — мне уже было тринадцать лет. Я направлялся в город, представляя, будто я настоящий храбрый мужчина — как Дельфи́но. У дядюшки Дельфино было двенадцать детей и четыре ружья. Это он хохотал громче всех, когда наш старый толстый отец Себастьян после длинной проповеди о падших ангелах грохнулся возле алтаря. Даже грозный взгляд жены не мог остановить дядюшку Дельфино.

Там, где тропинка сворачивала на главную дорогу провинции, стоял небольшой кабачок. У дверей его всегда спала белая, тощая, облезлая собака. Я решил заглянуть в кабачок, съесть рисового кекса и выпить салабата^[3]. Кабачок был полон. На меня пахнуло крепким табаком и запахом бойцовых петухов. Только что кончились петушиные бои. Счастливчики с петухами в руках радостно смеялись, громко распевали песни и время от времени пускали густые струи табачного дыма в своих петухов.

Проигравшие, их нетрудно было отличить по убитым петухам, валявшимся рядом, угрюмо сидели по углам, нервно кривя губы при каждом взрыве смеха или громком пении. С их уст порой срывались злобные ругательства.

Среди них я заметил нашего соседа Пе́дро. Обрадовавшись, что в незнакомой толпе есть хоть один друг, я направился к его столику. В тот миг, когда я садился на плетеный стул, кто-то выдернул его из-под меня, и я грохнулся на пол, сверкнув голыми ногами в коротких штанах. Взрыв хохота был что гром хлопушек в дни фиесты^[4]. Даже мрачная компания друзей Педро не удержалась от смеха, им вторил пронзительный крик петухов.