Я растерялся. Лицо мое пылало, пот катился градом. О, если бы здесь оказался дядя Дельфино с одним из четырех ружей, или отец со своим длинным ножом, или хотя бы тетя Клара с острым, как бритва, языком!

Поднимаясь с пола, я услышал девичий голос:

— Как вам не стыдно, вот скоты! Не обращай внимания, — сказала девушка, подходя ко мне. — Это не люди, а звери. Как напьются, так перестают понимать, где добро, а где зло. На, возьми щетку, почисть штаны.

В ее голосе звучало участие. Казалось, едкий дым и петушиная вонь мгновенно испарились, словно пахнул свежий ветерок с полей созревшего риса.

Девушка была удивительно хороша собой. Я подумал об ангелах, о которых сейчас наверняка рассказывает отец Себастьян в воскресной школе.

— Меня зовут Роза, а хозяйка кабачка моя мать, — сказала, улыбаясь мне, девушка.

О ангелы на небесах, понятно теперь, почему люди так стремятся попасть в рай!

— Вы знакомы с отцом Себастьяном? — отважился я вступить в беседу.

— Нет. А что?

Я почувствовал, что сморозил глупость, и смутился.

— Мисс Роза, — промямлил я, — спасибо вам. Меня зовут Криспи́н, а отец мой работает на кокосовых плантациях у испанца.

— Так, должно быть, ты сын манга^[5] Тома́са? — И глаза ее блеснули, как новые серебряные монетки. — Я знаю его.

— До свидания, мисс Роза, вы были так добры.

Сердце мое наполнилось неизъяснимым чувством. Помню, как я был счастлив, когда этот бородатый жадюга манг То́нио заплатил нам хорошие деньги за кокосы. Так вот сейчас я был счастлив еще больше.

Тощая белая собака у дверей вызывала жалость, я легонько погладил ее по голове. Пес завилял хвостом.

По дороге домой я радостно напевал:

Ангелы поют на небесах,

Пусть в сердце мое придет любовь.

Я вспомнил об отце Себастьяне, и мне стало жаль его. Я так часто сбегал с его уроков, а однажды в душе даже смеялся над ним, когда тот плел небылицы о дожде из хлебов и рыб. «Не иначе, как с утра хлебнул лишнего», — решил я тогда.

Ночью мне не спалось. Я крутился на матраце, наблюдая, как с заднего двора с дерева камачили^[6] в комнату залетают светлячки. Они мерцали, будто свечи на пасхальном шествии, когда вся деревня перед восходом солнца выходила на улицу. Часть мужчин изображала святых, а впереди всех выступала «дева Мария» — самая красивая девушка деревни. Ее всегда выбирал отец Себастьян. А дядюшка Дельфино всегда ворчал при этом, считая, что отец Себастьян ничего не смыслит в красивых девушках.

— Зато священник предостаточно знает о деве Марии, — обычно говорила мать.

Все начинали смеяться. Мама когда-то тоже изображала деву Марию.

Я решил, что в этом году выберут Розу. Ее улыбка, глаза, вся она с ног до головы — вылитая дева Мария.

Теплая рука коснулась моего плеча, и я услышал ласковый мамин голос:

— Что тревожит тебя, сынок?

— Ничего, мама. У тебя, случайно, не осталась фотография, где ты изображаешь деву Марию?

— Господи Иисусе, что это взбрело тебе в голову, да еще ночью?

Я был рад, что в темноте она не видит моей улыбки. Хотелось, чтобы мама сама без моих слов поняла, что творится у меня в душе. В голове стоял шум, подобно тысячеголосому хору зрителей петушиных боев, когда в смертельной схватке один петух яростно кидается на другого.

— Ты не поймешь меня, — сказал я, убежденный, что мужчину может понять только мужчина.

— Тебе бы лучше поспать, сынок, а утром хорошенько искупаться.

Теплая рука соскользнула, стало холодно, и я уснул.

Наутро за завтраком все разговоры были только обо мне. Мама снова захотела узнать, что же мне так мешало спать.

— В голове стоял какой-то звон, — сказал я, втайне надеясь, что мама все же догадается.

— Москиты! — воскликнул отец и засмеялся.

Я почувствовал, что потолок вот-вот рухнет на меня.

— Не думаю, — возразила мама. — Ему нужно выкупаться, и все.

С меня довольно. Не только потолок, но и пол стал ходить ходуном.

— Нет, купанье не поможет, — вмешался дядя Сиано: как всегда, он был настроен на философский лад. — Ему нужно принять слабительное, съел что-нибудь несвежее. Уж не это ли повредило тебе, малыш?

Все опять засмеялись. «Разрази его гром!» — выругался я про себя. Торопливо глотая завтрак, я старался ни на кого не глядеть. А потом, выбежав из дома, помчался на задний двор, перепрыгнул через грядку редиски и оглянулся. Все сгрудились у окна и смотрели мне вслед. Женщины качали головами, отец улыбался, а дядя Сиано хитро подмигнул мне. Я кинулся в речку и долго не вылезал из воды.

В тот вечер я вновь отправился к кабачку у дороги. Я стоял и наблюдал, как Роза обслуживает посетителей. Заметив меня, она сразу же направилась в мою сторону.

— На тебе сегодня отличные штаны, — заметила она.

В глазах у меня потемнело. Она все помнила: и мое вчерашнее падение, и короткие штаны. Стало стыдно, я не мог вымолвить ни слова.

— Что ты закажешь? Рисовое печенье? Салабат?

Передо мной вновь возник образ девы Марии, в голове зашумело; я понял, что пропал.

— Пока вы раздумываете, молодой человек, я обслужу других.

И она направилась к высокому, крепкому парню с усами, что сидел за соседним столиком. Тот сделал заказ, и она принесла стакан ба́си — крепкого вина из сахарного тростника. Они заговорили о чем-то. Роза ему улыбалась. Это было нестерпимо. О, если бы кто-нибудь сейчас выдернул из-под меня стул, чтобы снова я оказался на полу! Минуту спустя Роза вернулась и поинтересовалась, что же я надумал. Я взглянул на соседний столик и, как настоящий взрослый мужчина, произнес:

— Стакан баси, пожалуйста. — Сердце бешено колотилось. Столь отважного заявления мне делать еще не приходилось.

— Сожалею, сэр, — сказала она, — но последний стакан баси взял Андре́с, вон тот джентльмен. Баси кончилось. Между прочим, разве ты не знаешь, что баси не для таких юнцов, как ты?

Да, это, пожалуй, похуже, чем когда на тебя обрушивается тысяча кокосовых орехов, Я закашлялся. На меня пристально смотрели черные глаза. Не глаза, а глубокое озеро в кратере вулкана возле соседнего города. Черные, спокойные, такие загадочные, что даже этот философ дядя Сиано не смог бы разгадать, что таится в их глубине.

— Не думайте, что я такой уж маленький, — пробормотал я. — На мне… последние короткие штаны, скоро я буду носить брюки. — Голос мой становился увереннее. — Я думаю, что ненамного моложе того парня — его, кажется, зовут Андрес?

— Андрес? — усмехнулась Роза. — Да ему уже пора жениться и иметь детей!

Гром небесный! Пора жениться! Иметь детей! Я храбро взглянул на нее и важно изрек:

— Я тоже могу жениться, как вы догадываетесь, и иметь детей, если нужно. Поверьте, мисс Роза, я уже не ребенок.

Зачем я все это говорил? Я даже толком не понимал смысла этих слов. Но я больше уже не ребенок и хотел, чтобы она поняла это.

Роза расхохоталась. Она смеялась и смеялась, поглаживая меня по голове.

— Ой, малыш, ты еще маловато рису съел!

В тот день я заказал рисовое печенье и салабат, но половину оставил на столе. Настроение испортилось, и ушел я сердитым. Я было хотел пнуть белую собаку, но вместо этого выругался:

— Тысяча чертей! Да поразит их гром и молния!

За ужином мое плохое настроение не осталось незамеченным.

— У него горячая голова, — сказал отец.

— Нет, Томас, не голова, — вмешался дядя Сиано, — сердце. Он влюбился.

— Перестаньте болтать, — вступилась мама, собирая со стола посуду. — Утром он выкупается, и все пройдет.

Я молчал. Им меня не понять, но я уже знал, что в таких случаях лучше промолчать.

Ночью попробовал я заговорить с дядей Сиано.

— Дядюшка, — начал я, — а что, это очень трудно — жениться и иметь детей?

— Ничего себе! О чем это ты болтаешь?

— Ну пожалуйста, дядюшка, я доверяюсь только тебе.