— Ты так рано? — приветствовал я его, натягивая штаны.

— Всю ночь не спал, — грустно сказал он, — все из-за родителей.

— Влетело от них?

— Да нет. — Он присел на край кровати. — Опять поссорились, на этот раз из-за меня.

Я сочувственно вздохнул.

— Завтракал?

— Нет, чего-то не хочется.

— Идем позавтракаем. Дядя на работе, мы с тетей одни.

Мы двинулись на кухню, там уже попахивало жареной ветчиной. Тетя Салли готовила яичницу.

— Я и не заметила, как ты появился, — сказала тетушка. — Завтракал?

— Он еще ничего не ел, — ответил я за Эдди.

Вид у него был мрачный и расстроенный.

— Садись, вот яичница.

— Мне не хочется, — повторил Эдди. — Если можно, немного кофе и тост^[41].

Тетя покачала головой.

— Завтрак — самое важное дело, он главнее обеда и ужина. Ты бы съел еще что-нибудь.

Мы молча уселись завтракать, одна тетя нарушала молчание. Она все время задавала вопросы: как родители Эдди, отчего он сегодня неразговорчивый, не случилось ли что-нибудь?

Я чувствовал себя неловко. Я знал, что Эдди не собирается обсуждать с ней свои дела.

Эдди не прикоснулся ни к ветчине, ни к яичнице, выпил только кофе и съел два тоста с маслом и клубничным джемом.

Тетя обратила внимание на нетронутый завтрак и снова покачала головой.

— Тебе следует принять аспирин. Ты плохо выглядишь.

— Он здоров, тетушка!

— Мучает зуб, миссис Алонсо, — соврал Эдди.

Тетя Салли начала убирать посуду, а я позвал Эдди, хотя и не решил еще, куда мы отправимся.

— Мы погуляем, — сказал я тете и уже вдогонку услышал предупреждение не опаздывать в церковь.

— Мы скоро вернемся, — заверил я.

— Пойдем в парк, — предложил Эдди.

Дул пронзительный ветер, я потуже затянул шарф. Из-за холодной погоды в Центральном парке почти никого не было, одни старушки прогуливали собак.

— Ты не замерз? — спросил Эдди, усаживаясь на качалку.

— Не очень, — ответил я и сел напротив.

— Становишься настоящим нью-йоркцем, — с грустной улыбкой заметил Эдди, слегка раскачиваясь. Он взглянул на меня грустными прекрасными глазами: — Не мог бы я остаться у вас на ночь сегодня? Я хочу сказать, тетя не станет возражать?

— Думаю, нет, — оживленно ответил я. — Наоборот, ей будет приятно. Сделаем уроки, потолкуем о школе…

— Мне не хотелось бы сейчас говорить ни о чем, — сказал Эдди. — Ты не против?

Я встал с качалки, за мной и Эдди.

— Понимаешь, мне неохота идти домой и потом нужно с кем-то поделиться… поговорить о себе, о родителях… о своем настроении…

— Да, да, конечно, — поддержал я.

Мы тихо направились домой. Возле дома по-прежнему играли ребятишки. Одна девочка поскользнулась и шлепнулась. Она стала упрекать подружку. Вспыхнула ссора. Через минуту обе ревели. Их плач преследовал нас до самого верха.

Вечером тетя Салли созвонилась с матерью Эдди и предупредила, что Эдди останется у нас. Они так долго беседовали, что мы решили было, что мать Эдди возражает. Мы ошиблись. Появилась тетя и попросила помочь принести раскладушку из кладовки.

— Мы всё сделаем сами, — обрадовался Эдди.

Тетя пошла за свежим бельем.

Я уже собирался гасить свет, как Эдди сказал, что хотел бы поговорить со мной.

— Мне нужно облегчить душу.

Он пододвинул кровать вплотную к моей тахте и сел на подушку, укрыв ноги одеялом.

— Ну, давай, — попробовал я подбодрить его.

— Выключи свет, — тихо попросил Эдди.

Комната погрузилась в темноту. Наступила такая тишина, что было слышно взволнованное дыхание Эдди. Я терпеливо ждал. Я чувствовал, рассказ его не может оставить меня безучастным. Мы встретились всего лишь несколько месяцев назад, но стали самыми близкими друзьями. Эдди помог мне познакомиться с ребятами в школе, там его все знали. Тетя была счастлива, что благодаря Эдди я не чувствовал себя одиноким в новой школе. Она была права.

Я понимал, как трудно Эдди начать разговор. Его волнение передалось мне. Я не удержался и тоже сел на подушку. Наконец он решился. От его выразительного голоса комната будто ожила. Темнота исчезла, воздух посвежел; казалось, даже стены раздвинулись подобно занавесу на сцене. Передо мной открывалась жизнь Эдди.

— Было часов двенадцать ночи, когда я вчера вернулся домой с дня рождения Энни, — начал свой рассказ Эдди. — В доме уже было темно, только на кухне горела маленькая лампочка. Она всегда горит у нас ночью. Я не хотел попадаться на глаза маме, тихонько прокрался в комнату, разделся в темноте и юркнул под одеяло. Понимаешь, мама обидела меня. Мне не хотелось ее видеть и тем более выдавать свою обиду каким-то словом или жестом. Я не умею скрывать свои чувства. Их можно прочесть на моем лице.

Мне захотелось пить, но на кухню идти нужно было через мамину комнату, и я решил потерпеть. Обида на маму была еще свежа. Я хотел преподнести Энни в день рождения подарок, и мама обещала купить. Она сказала, что женщина знает, что может понравиться другой женщине. Она убедила меня, я полагался на ее вкус. Тетя твоя считает, что у мамы тонкая интуиция…

Я отвлекся. Словом, мама обещала, и когда я забежал домой из школы, я был уверен, что готовый подарок в красивой упаковке уже ждет меня. Мама вдруг заявляет, что ничего не купила.

Я было приуныл, но тут же подумал об отце. Отец без долгих раздумий тратил деньги и всегда делал язвительные замечания, если мама отказывала мне в какой-нибудь просьбе.

У нас, например, вышел спор о баскетболе. По ее мнению, я могу прекрасно развиваться физически, если буду таскать ее сумку с продуктами. Попросил купить коньки, она опять отказывает и вновь со своими смешными возражениями. Словом, тогда я пожаловался отцу. В моем присутствии он ничего не сказал маме, но позже я слышал весь их разговор. Отец выговаривал маме и заявил, что он не хочет, чтобы у его сына сложилось впечатление, будто родители не заботятся о нем. После услышанного я решил, что мой отец величайший человек на свете. Думаю, если бы он, как я, родился в Америке, он мог бы стать мэром Нью-Йорка или послом США в России. Даже упрямые русские полюбили бы его и прислушивались бы к его советам.

Отец считает, что деньги должны приносить удовольствие, наполнять жизнь радостью. Мама всегда спорит. Она утверждает, что тратить их надо с пользой, а не сорить деньгами попусту. «Если тратишь деньги бездумно, — утверждает она, — деньги становятся орудием в руках дьявола».

Когда вчера мама сказала, что не купила подарка, я попросил у нее три-четыре доллара, чтобы купить подарок самому.

«У меня нет денег, Эдди», — сказала мама и открыла холодильник, чтобы вынуть салат. Я забежал из школы позавтракать — была большая перемена.

«Тебе же каждую неделю папа дает деньги», — возразил я.

«Это не твое дело», — сердито ответила она.

Она нервничала и была какой-то беспокойной, даже уронила на стол салатницу, чего с ней никогда не бывало. Мама всегда отличалась выдержкой и спокойствием. Она, правда, покрикивала на меня, чтобы я ел побольше овощей, пил молоко, тогда не буду такой бледный и худой. Но я всегда знал, что на самом деле она не злится, а тут понял, что она была по-настоящему взвинчена.

Тем не менее я надулся, не стал есть салат и почти не притронулся к молоку. Я выбежал из дома, даже не поцеловав маму на прощанье, как всегда делал раньше. Уже на улице я почувствовал стыд за свой поступок.

Отец иногда бывает раздраженным. Такое с ним может случиться, если вдруг какой-нибудь растяпа ударит в дорожной сутолоке его машину или он проиграется на скачках, но обычно он бывает в порядке. Мне он никогда не отказывает в деньгах. «Ничто не придает такой вес человеку, как деньги», — любит часто повторять он. На что мама всегда возражает: «Деньги — еще не все, Бени́гно. В мире много такого, что не купишь ни за какие деньги. Именно это самое дорогое, самое лучшее в жизни».

Женская интуиция… Мама начинает рассуждать о вещах, о которых не имеет понятия. Да и откуда ей обо всем этом знать, коль она бывает только дома, в церкви или в универсальном магазине. Она ни разу не бывала даже на Уоллстрите^[42]. Как-то за ужином мы вволю повеселились, когда отец начал объяснять, как покупают акции на Нью-Йоркской бирже. Мама вмешалась в разговор и заявила, что она думала, будто на бирже продают только свиней и коров.