В растерянности я робко заметил, что в Америку еду из-за Ричарда Купера.

— Может, вы знавали его, сэр? Он во время войны был героем.

Чиновник уставился на меня немигающим взором:

— Где живет Ричард Купер?

— Не знаю, сэр, — у меня тревожно забилось сердце, — он уже умер.

Человек воззрился на меня, потом грубо захохотал.

— Послушай, Гарри, — позвал он человека, стоявшего за моей спиной у другой стойки. — Я слышал сотни причин, по которым люди стремились в Америку, но этот парень превзошел всех.

Я обернулся и сразу узнал в человеке своего знакомца с приемником и двойным именем. Чиновник вновь захохотал, а мой знакомец Гарри-Артур, оставив приемник на стойке, направился к нам. Выслушав от чиновника мою историю, он взглянул на меня.

— Ба, да это же мой приятель Криспин!

— Вы знакомы? — озадаченно спросил чиновник.

— Конечно!

— Вот это промашка, — протянул чиновник. — Так ты, парень, знаешь моего босса?

Потрясенный, я молчал. Я был готов разреветься, пока Гарри-Артур и иммиграционный чиновник рассматривали мои бумаги. Лицо у меня горело от страха и смущения. Это было похуже резкого снижения самолета.

Чиновники все еще разглядывали визу. Из приемника вновь полилась музыка. Тот же голос исполнял новую песню, ему вторила гавайская гитара. Музыка кончилась, раздались аплодисменты, диктор объявил:

«Вы слушали Артура Годфри и его знаменитый оркестр…»

Слова диктора отрезвили меня. Какой же я дурак со своими страхами! Рукавом я вытер слезы и уже смелее посмотрел на чиновника:

— Я еду в Америку, чтобы повидать родину моего друга Ричарда Купера.

Грубиян чиновник ухмыльнулся, улыбнулся и Гарри. Наконец-то я почувствовал облегчение.

— Превосходно, мой мальчик, — сказал Гарри и шлепнул печатью по бумагам. — Теперь порядок, — произнес он и протянул руку: — Ты в Америке.

Я пожал протянутую руку и поспешно начал прятать в карман документы. Страх исчез, но я все еще не мог выдавить ни слова.

— Добро пожаловать в США, — сказал Гарри, все еще улыбаясь.

— Спасибо, — ответил я неуверенно и двинулся в зал. Там стоял неимоверный гул человеческих голосов.

По радио вновь зазвучала гавайская мелодия, на сей раз пела девушка. Я весело начал расхаживать по залу. У меня появилось ощущение, будто я принял освежающий душ после жаркого и пыльного дня.

В животе заурчало. Только теперь я понял, какой я голодный.

ГЛАВА 8

ТРУДНЫЙ ВЫБОР

В Гонолулу в самолет сели два новых пассажира: мальчик и высокая худая женщина с золотисто-каштановыми волосами. Видно, ветер растрепал ее волосы, и рыжеватые пряди небрежно спадали ей на лоб.

Она сразу напомнила мне тетю Клару, когда та, целый день простояв на базаре с угрями и другой рыбной мелочью, возвращалась усталая домой…

Женщина медленно шла по проходу; казалось, что каждый взмах тонкими, худыми руками дается ей с трудом. Поражали ее густые брови и большие глаза, которыми она очень часто моргала, будто в глаз ей попала соринка. Она походила на киноактрис, игравших тяжелобольных женщин, так бледны были ее щеки и губы без кровинки.

Вряд ли кто-нибудь мог назвать ее красивой, но в скуластом ее лице с крупным носом и в грустной улыбке, не сходившей с тонких губ, было какое-то обаяние. Мне она показалась усталой и очень одинокой.

Двух свободных мест рядом не оказалось, и мать с сыном разлучились. Мальчик сел возле меня, а мать — наискосок в другом ряду. Мальчик был бледен и худ, как мама, но костюмчик был тщательно отутюжен, каштановые волосы аккуратно причесаны. Глаза, большие, как у матери, были чуточку влажными, словно он только что вышел из кинотеатра, посмотрев фильм «Какой зеленой была моя долина!» или что-либо в этом роде. Мы с Марией смотрели этот фильм о великой любви и страшной гибели шахтеров под землей и горько плакали. Главный герой был очень похож на нашего Мануэля.

Мальчик дружелюбно улыбнулся.

— Ты китаец? — спросил он.

— Нет, филиппинец.

— А я — Дэ́нни. — И он снова улыбнулся, будто произнес хорошую шутку.

— Рад познакомиться с тобой, Дэнни, — ответил я, не решив еще, улыбаться мне или нет. Все же я решил улыбнуться.

— Ты летишь один?

— Да, — гордо ответил я, — от самой Манилы.

— Ты смелый. Я тоже должен был лететь один, да мама не пустила, ведь мне всего десять лет. Она решила ехать со мной.

— А куда вы едете?

— В Голливуд.

Я уставился на него и тут же начал припоминать всех мальчиков-артистов, что видел в голливудских фильмах. Лицо его мне ни о чем не говорило. Конечно, я не мог поручиться, что видел все картины, которые шли у нас, даже хозяин единственного в Сан-Пабло кинотеатра не мог бы похвастаться этим, и я спросил:

— Ты киноартист?

Разглядывая его красивый отутюженный костюм, я испытывал легкую зависть.

— Нет, — отрывисто сказал мальчик, — в Голливуде живет мой отец. Он писатель.

— Интересно, — протянул я, несколько разочарованный.

— Не очень, — задумчиво признес Дэнни. — У меня теперь появилась новая мать.

— Кто-кто?! — изумился я, хотя совершенно ясно расслышал, что он сказал.

— Моя мама — вон она сидит — разошлась в прошлом году с отцом, — сказал мальчик. — Все это время я жил с мамой, а в прошлом месяце отец взял и опять женился.

Голос мальчика звучал грустно. Все, что он говорил, никак не укладывалось у меня в голове.

— Зачем же ты едешь к отцу?

— Судья решил, что я должен время от времени навещать его.

— А мама?

— Она говорит, что уважает закон.

Он помолчал, но, чувствуя мой неослабевающий интерес, продолжал:

— Мама довезет меня до Сан-Франциско — там меня встретит отец, — а сама поедет к дедушке. Дед живет в другом городе, у него удивительный магазин: можно купить что хочешь, даже голову акулы. Я очень люблю бывать у него в магазине.

Магазин меня совершенно не интересовал, куда интереснее отношения между его родителями. Все это было так неожиданно и совершенно непонятно. У нас в деревне у мальчиков не могло быть второй матери, пусть даже отец овдовеет и женится вновь. Но в книжках я читал, что в Америке всего много, — стоит ли удивляться, что у американского мальчика две живые матери. Беседа прервалась.

Дэнни смотрел на мать. Та, поглядывая в зеркальце, поправляла прическу. Ей, видимо, было неудобно, зеркальце было совсем малюсеньким. Я перестал обращать на нее внимание, зевнул и закрыл глаза.

Но вот опять раздался голос Дэнни, и я открыл глаза. Он, видно, чувствовал неловкость положения и хотел что-то объяснить.

— Бедная мамочка, — говорил он, не сводя с нее глаз, — она так волновалась из-за поездки, так спешила привести в порядок мои вещи, что ничего не успела сделать для себя.

Я промолчал. Дэнни повернулся ко мне:

— У тебя есть мама?

— Да, но только одна.

— Она такая же красивая, как у меня?

— Да, — не без колебания ответил я; у меня чуть не сорвалось, что моя мама красивее.

— Погляди, она приводит себя в порядок.

Мать Дэнни подкрашивала щеки. Как только она накрасила губы, Дэнни окликнул ее:

— Мамуль, познакомься с моим новым другом, он — филиппинец.

Сердито поджав губы, она обернулась, но вот губы дрогнули, и на них вновь появилась грустная улыбка.

— Здравствуй, — сказала она, положив зеркальце на колени. — Как дела?

— Хорошо. — И я учтиво поклонился. — Рад с вами познакомиться.

Она вновь взяла зеркальце, и Дэнни спросил, что она так старается.

— Хочу сделать себя покрасивее, сынок, — ответила она, часто моргая глазами.

Дэнни подмигнул мне. Я засмеялся. Интересно, шутит она или нет. Я подумал об алинг Петре. Эта старая дева жила у нас в деревне и пела в церкви. Дядя Сиано утверждал, что в мире не нашлось ни одного мужчины, который отважился бы побыть с ней наедине, даже в темноте. И все из-за ее лица. Она, наверное, ничего не слыхивала про магическое действие пудры и помады.