— Позор! — вопил он. — На площади для петушиных боев может вместиться пятьсот человек, а в церкви лишь триста!

Манг Терой прочел переданную записку и стал меняться на глазах, начал заикаться, суетиться, заметно нервничать. Голос его дрогнул, затряслись руки. Ослабевшим голосом он поблагодарил всех за внимание и затрусил в бамбуковую рощу.

Манг Терой скрылся, а мы поспешили на станцию. Люди, ошарашенные внезапным исчезновением манга Тероя, постепенно пришли в себя, подхватили и понесли мои вещи. Мы появились на станции буквально за минуту до того, как к ней подошел пыхтящий паровоз.

Расставание вышло суматошным. Братья и сестры кинулись ко мне, стали целовать, жать руки. Раздался предупредительный гудок паровоза; мама, папа, дядя Сиано и я поднялись в вагон. Поезд тронулся.

Вагон медленно плыл вдоль платформы, а я с интересом вглядывался в тех, кто пришел проводить меня. Вдруг я заметил манга Тероя. Он так махал руками, что едва ли желал мне доброго пути, скорее, грозил. На мой немой вопрос дядя загадочно улыбался.

Мама тоже обратила внимание на манга Тероя и спросила дядю:

— Что ты там написал, почему он так волнуется?

Дядя наклонил голову и тоном победителя невозмутимо произнес:

— Да так, ничего особенного. Просто написал, что у него расстегнулись штаны.

Мама смутилась, отец захохотал, а дядя обернулся в мою сторону. Взгляды наши встретились, и он хитро подмигнул.

ЧАСТЬ 2

РЕБЕНОК БУДЕТ ИДТИ ВПЕРЕД ВСЮ ЖИЗНЬ

Торопливые, юркие волны, бурые проворные валы, шум и

       плеск воды,

Пласты разноцветных туч, одинокая длинная полоса рыжей

       охры — неподвижная полоса среди чистого пространства,

Кайма горизонта, чайка, запах соляной топи и водорослей,

       выброшенных на берег, —

Все это стало частью того ребенка, который шел вперед,

       и сейчас идет, и будет идти вперед всю жизнь.

Уолт Уитмен

ГЛАВА 7

ПЕРЕЛЕТ

Поначалу Америка была для меня мечтой, яркой, далекой и неосуществимой мечтой, фантастической, как сказки дяди Сиано, которые он рассказывал нам во время войны, в тревожные темные вечера. После его рассказов мы долго не могли уснуть от страха. Мое воображение особенно поразил один рассказ про удивительное королевство жемчужин на дне озера Сампалок. Им правила прелестная, но одинокая русалка. Один раз в год выходила она из вод озера и своими чарами увлекала в подводводный замок кого-нибудь из юношей. Но то были сказки. Действительностью же были страдания тети Клары, убивавшейся по погибшему сыну, захваченная японцами деревня, грубые окрики солдат, удивительной красоты циновки Марии.

И вот я в самолете, ревущем над Тихим океаном. За стеклом иллюминатора вода, серебристые крылья самолета и облака. Крылья сверкают на солнце, как мамины парадные кастрюли. Мы их видели только по большим праздникам или в исключительных случаях, например, в день счастливого спасения нашего дома от страшного тайфуна, или по воскресеньям, когда отец давал торжественную клятву никогда не делать больше ставок на петушиных боях.

Ночь в самолете показалась удивительно короткой. Я не мог сообразить, что происходит со временем и часами. Мы летели навстречу солнцу.

В мягком удобном кресле я вспоминал дом, мечтал об Америке. В голове была полная путаница, не разберешь, где грезы, где реальная жизнь. Вот море побелело, стали видны барашки на гребнях волн, а когда самолет прорезал слой облаков, оно засверкало, как в сказке, ослепительной голубизной.

Кто-то легонько тронул меня за плечо. Передо мной стояла высокая стройная девушка в голубой форме. Она мило улыбнулась, сверкая белоснежными зубами.

— Советую привести в порядок бумаги. В Гонолу́лу будет проверка документов иммиграционными властями, — и отошла с той же приятной улыбкой.

Я снял с верхней полки сумку, положил на соседнее свободное кресло и принялся вытаскивать паспорт, визу и другие бумаги. Переложив их в карман пальто, я вновь приник к иллюминатору. Под крылом стали появляться маленькие зеленые островки. Они всплывали будто из глубины ярко-голубого океана. Через минуту раздался усталый, но приятный голос стюардессы, усиленный микрофоном:

— Прошу пристегнуть ремни. Самолет идет на посадку в Гонолулу.

Оторвавшись от иллюминатора, я взялся за ремни. Вдруг со мной стало твориться что-то невообразимое. Казалось, все содержимое желудка подступает к горлу, хотя из-за треволнений в пути я почти ничего не ел. Я попробовал сесть прямее и закрыл глаза. Самолет резко устремился вниз; ощущение было ужасное, будто я летел в черную бездну с верхушки высокой пальмы.

После резкого толчка рев моторов стал стихать. Я открыл глаза, потряс головой, стало легче. Мимо прошла стюардесса:

— Готов?

Я кивнул головой и начал надевать пальто. Открылась дверь, и в самолет ворвался гул аэродрома. Придерживая рукой разбухший от документов карман, я двинулся к выходу.

На трапе я с удовольствием вдохнул мягкий прохладный воздух Гавайских островов.

— В вашем распоряжении два часа, — заметила стюардесса, стоявшая у борта.

— А который сейчас час?

Она взглянула на часы, пошевелила губами, будто что-то подсчитывала в уме, и ответила:

— Десять сорок утра, время гонолулское.

Я завел часы, потому что остановил их вчера, запутавшись в чехарде поясного времени.

Озираясь по сторонам, я медленно зашагал к аэропорту и чуть не налетел на мужчину средних лет в коричневом пальто. В руках у него был небольшой радиоприемник, из которого, к моему удивлению, лилась музыка, проводов же нигде видно не было. Мужской голос исполнял гавайскую песню под аккомпанемент укулеле^[21].

О неважном самочувствии я мгновенно забыл. Музыкальный ящик был моей постоянной мечтой с тех пор, как я себя помню. От нахлынувших воспоминаний защемило сердце, захотелось домой. Человек с радиоприемником неожиданно обратился ко мне, видимо заметив мое любопытство.

— Артур Го́дфри, — весело произнес он.

Мама всегда мне внушала, чтобы я был вежлив с незнакомыми людьми, и я тоже представился:

— Меня зовут Криспин де ла Крус, сэр.

— Рад познакомиться, молодой человек.

Он взял приемник в левую руку, правую протянул:

— Га́рри Ба́нтон.

Я пожал протянутую руку, про себя удивляясь, как это у человека два имени. Правда, я тут же вспомнил комиксы, которые мы с Ричардом читали, там у американских гангстеров тоже было по нескольку имен. Ричард объяснял: это, мол, им нужно, чтобы скрываться от закона.

Хорошенькое дельце! Я натянуто улыбнулся и заторопился к паспортному контролю. Представитель иммиграционных властей просмотрел мои документы и остался явно недоволен: ему не нравилась причина, по которой я ехал в Америку. Он забросал меня вопросами. Мне он тоже не очень-то понравился. Еще в раннем детстве, если я не переставал реветь, меня всегда пугали полицейским: заберет, мол, полицейский и посадит в тюрьму, а там москиты, тараканы и крысы.