Я не нашелся что ответить. У меня было такое чувство, будто мне вырвали больной зуб. Боль прошла, но обезболивающий укол все еще продолжал свое действие, во рту все онемело.

Полосы света, падавшие сверху на лицо отца, стали ярче, темнота еще гуще. За спиной я почувствовал, как замахал хвостом буйволенок, — Сильвер проснулся. У меня снова навернулись на глаза слезы.

На лестнице появилась мама. В руках она держала яркий плед, служивший мне одеялом. Было видно, как тяжело ей дается каждый шаг. Я бросился к ней, слезы с новой силой хлынули из моих глаз. Она укутала меня одеялом, и я замер в ее ласковых объятиях. С вороха сена поднялся отец. Я поспешно отер слезы и решительно произнес:

— Теперь… Теперь настала моя очередь принести жертву!

Громко и протяжно вздохнул Сильвер. Снова захлопали крыльями всполошившиеся куры. Закукарекал петух.

ГЛАВА 4

ОБЕЩАНИЕ

Одно время дядя Сиано и тетя Клара жили в Санта-Крус, там дядя работал в промышленном училище. В первые же дни войны при воздушном налете японских самолетов дом их был разрушен, а сын погиб в битве за Батаан^[15]. Они бросили Санта-Крус, вернулись в баррио Ремедиос и стали жить вместе с нами.

Дядя был хороший столяр и скучал по своей работе в училище. От нечего делать он частенько вырезал для меня острым кухонным ножиком маленькие кораблики.

После того как мы вместе со взрослыми вырыли щель для укрытия от воздушных налетов, делать в доме стало нечего, и дядя с утра уходил на соседние фермы в поисках работы. Возвращался он вечером и обычно всегда приносил то дыню, то батанасские апельсины, то печенье из касавы^[16]. Это печенье всегда продавали женщины у дороги. В войну, особенно в последние годы, мы часто ходили голодными, поэтому всегда с нетерпением ждали возвращения дядюшки домой.

Как-то он задержался допоздна и вернулся только часов в двенадцать ночи. Все спали. Мама решила, что дядя сегодня вообще не придет, с ним это иногда случалось. Когда ночь заставала дядю в пути, он предпочитал ночевать у кого-нибудь из друзей, чтобы избежать встречи с японскими патрулями. Японские патрули расхаживали по дорогам, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, и любили задавать бесконечные вопросы.

Среди ночи я проснулся. Слышу шепот — значит, вернулся дядя.

Что это он шепчет, да еще по-английски? Странно! Много лет я уже не слышал, как он говорит на английском языке, а тут вдруг заговорил среди ночи.

Я протер глаза. Из комнаты отца раздавался громоподобный храп. Послышались легкие шаги дяди. Он налил кокосового масла и зажег на кухне светильник. Откинув москитную сетку, под которой я спал, я увидел дядю с каким-то незнакомцем. Недолго поколебавшись, идти ли на кухню или опять нырнуть под сетку, я все же решил подняться. Мое появление дядя встретил улыбкой. Лицо его было в грязи, даже волосы посерели от дорожной пыли. Незнакомец, сидевший на скамейке, встал и улыбнулся. Он был грязный, как и дядя, особенно одежда, на которой проступали какие-то бурые масляные пятна.

— Криспин, это наш новый друг, Ри́чард Ку́пер, — сказал дядя по-английски. — Он американец.

Увидеть в те дни в нашей деревне американца было все равно что встретиться с марсианином. Я протер глаза — уж не сон ли это?! И все равно не верилось.

— Здравствуйте, мистер американец, — сказал я на самом лучшем своем английском языке.

— Здравствуй, — ответил он, протягивая руку, как взрослому.

Да, это был не сон.

— Я наткнулся на него, когда возвращался домой, — просто сказал дядя, разжигая огонь в очаге.

На столе валялся его мешок. Он был пуст. Значит, сегодня, кроме американца с грязным лицом и масляными пятнами, дядя ничего не припас. Американец дружелюбной улыбкой все больше располагал к себе. Пока дядя возился с очагом, я стал внимательно разглядывать Купера. При тусклом свете было заметно, как пот заливает его лицо и стекает на шею, хотя он и утирается все время рукавом рубашки. Было так интересно, что я даже забыл про пустой мешок дяди Сиано.

Я вытащил из комода чистое полотенце и подал американцу.

— Спасибо, — поблагодарил тот.

Я заметил, что у него не хватает переднего зуба, а на лбу шрам. И все же он был очень симпатичным малым.

Дядя оторвался от очага и попросил принести чашки для салабата.

— Это наш любимый напиток, — сказал он, разливая салабат по чашкам. — Салабат приготовляют из кусочков имбиря, а потом добавляют к нему тростниковый сахар.

Американец поднял чашку и осторожно попробовал. Он перевел дух, и по глазам его я понял, что салабат ему понравился.

— Хей, — воскликнул он, — вкусно, черт возьми!

— Я рад, — сказал дядя, — но это, к сожалению, все, что мы сегодня можем предложить вам выпить!

Он обнял меня и, показав на мою постель, спросил:

— Ты не будешь возражать, если Ричард поспит на твоем месте? Можешь лечь со мной, я расскажу, как нашел его.

Дядя знал мою слабость ко всяким историям. Я, само собой, согласился без звука.

Я во все глаза смотрел, как американец устраивается на моем месте. Он не знал, что делать с ногами: они вылезали из-под противомоскитной сетки, образующей полог, да и матрац был для него короток. Но все же через несколько минут он уже храпел, правда, не так сильно, как отец. Это было спокойное и мягкое похрапывание, будто шум ветра, который проникал сквозь щели в бамбуковой стене. Захотелось спать, я зевнул, но все же продолжал с нетерпением ждать дядюшкиного рассказа. Он потушил свет и улегся. Как только я почувствовал, что он рядом, я понял, что дядя уже спит. Меня надули, но я не обиделся: видно, дядя жутко устал. Я знал, что он любит рассказывать всякие истории и удержать его могут только голод или невероятная усталость. Ничего, узнаю все завтра.

Наутро нас разбудил крик. Мы с дядей выскочили из-под сетки. Мы совсем забыли, что мама каждое утро будит меня раньше всех. Я приношу дрова и хожу кормить кур. Вероятно, как обычно, мама откинула сетку и, к своему ужасу, наткнулась на незнакомого человека.

Проворнее всех оказался отец. За ним выскочила тетя Клара, младшие сестренка и братишка. Они уставились на американца, а тот, в свою очередь, разглядывал их из-под москитной сетки. Дети хихикали, мама была бледна и взволнована, а тетя Клара с растрепанными волосами от удивления даже зажала ладошкой рот. Вид у всех был комичный, и я расхохотался.

Заметив меня и дядю Сиано, Ричард вылез из-под сетки. Дядя подошел к нему, а мы вытянулись перед ними, как в школе, когда учитель представлял нам нового директора.

— Позвольте представить вам Ричарда Купера, — начал дядя, — он американец.

Отец протянул ему руку, а младший братишка Педро — ему было семь лет — спросил у дяди Сиано, принес ли он хлеба или фруктов.

— Нет, — ответил дядя, — зато я принес вам американского летчика, — и гордо выпятил грудь.

— Было бы лучше, если бы ты принес поесть, — сердито вмешалась тетя Клара.

— Не сердитесь, — обернулся дядя к Ричарду, — жена никак не может забыть нашего сына Мануэ́ля. Его убили на Батаане. Когда она видит человека в военной форме, то делается сама не своя.

Американец промолчал. Мама подошла к нему и внимательно оглядела с головы до ног.

— Вам надо помыться, Ричард, — сказала она по-тагальски^[17], английского она не знала.

Ричард вопросительно взглянул на меня, и я перевел, что она сказала.

Ричард поморщился, видно от боли, но, взглянув на грязные руки и ноги, ответил:

— Да, мадам, вы правы.

Он поклонился, и мы засмеялись, решив, что он шутит, а он просто осмотрел свои грязные брюки. Нам понравились его улыбка и голос. По его взгляду я понял, что мы ему тоже понравились.

Вечером отец и дядя заявили, что какое-то время Дик будет жить у нас.

— Наш долг укрыть друга, — торжественно произнес дядя.

— Он нам не друг, — возразила тетя Клара. — Не будь американцев, у нас не было бы войны, наш Мануэль…