Серёга стоял на коленях, боясь шевельнуться, в голове крутилось – зачем так, прямо с порога…

Сколько времени прошло, сказать трудно. Но вот Антонина Митрофановна открыла глаза, увидев стоящего на коленях Сергея, попыталась улыбнуться:

– Что, Павел, внучком захотел стать?

Слава богу, пришла в себя.

– Да не Павел я, Сергей, хотите верьте, хотите нет – рождён Кореневым и точка.

Встал с коленей, присел к столу.

– Антонина Митрофановна, простите, что я так вот, прямо с порога во внуки подался. Но всё действительно так. Моё признание ни к чему не обязывает. Не хотите верить, не надо, однако выслушать вы меня должны, а уж потом выводы делайте.

Говорил, а сам думал – попрёт старушка, точно попрёт. Однако, к удивлению, предложение старушка приняла:

– Рассказывай… внучок…

И Сергей начал рассказ.

Говорил поначалу сбивчиво, непоследовательно, что память подсказывала, о том и говорил. Удивительно, но многое вспомнил. Вспомнил себя совсем малым, сандалики вспомнил, от которых болели ножки, но красивыми они были, яркими. В памяти остался высокий приставной детский стул, с которого, раскачиваясь, однажды грохнулся, долго потом плакал на руках матери. Ну и более последователен был, вспоминая детский дом, своё далеко не детское детство в нём. С горечью и болью поведал об ощущениях после первой ходки в тюрьму, мытарствах на воле. Он и о своём нынешнем положении рассказал, всё как на духу, и что в банде состоял, людей грабил, и что от сообщников убежал, что ищут его, о том, что с деньгами ушёл, не сказал.

Долго длилась исповедь Корня. Горло пересохло, голос осип, а он всё говорил, говорил, и лишь стук входной двери остановил монолог.

Старушка привстала в кресле:

– Алёнушка пришла.

Да, это действительно была Алёнка. Она вошла, а с ней будто солнце в дом заглянуло: улыбка на лице, глаза светятся и, как и прошлый раз, смущение.

– Ой! Гости у нас. Сейчас чай будем пить…

И выскочила на кухню.

Сергей подался в сторону хозяйки дома:

– Антонина Митрофановна, я не хочу, чтобы Алёна что-то знала, можно я пока Павлом останусь.

Старушка неопределённо пожала плечами.

Чай пили молча. Алёна пыталась расшевелить хозяйку и гостя. Не получилось. Потом успокоилась – нет так нет. Затем померила старушке давление, оно зашкаливало, покачала головой, порылась в куче лекарств на тумбочке, нашла нужные и подала старушке.

– Выпейте немедленно и в постель, давление и пульс высокие.

Антонина Митрофановна, как бы соглашаясь, качнула головой:

– Хорошо. Но сначала просьба у меня к вам.

Сергей и Алёна переглянулись, мол, к кому относится это «к вам».

Старушка продолжила:

– К обоим просьба. Речь будет о моём внуке. К тебе обращаюсь, Алёнушка, не чужой ты мне человек, сроднились уж. Павел знал Сергея, думаю, и он согласится помочь.

Откинула голову на подголовник, прикрыла глаза. Молодые люди застыли в ожидании.

– Так вот. Сначала о главной тайне моей семьи. Об этом не только можно сейчас говорить, я уверена, нужно – годы идут, скоро в мир иной. Очень скоро. Алёнушка, ты отчасти знаешь эту историю. Сынок без моего благословения женился, было это более трёх десятков лет назад. Сопротивлялась женитьбе как могла. Но расписались. Детишек всё хотели. Год ждали, Мария никак не могла забеременеть. Долго по врачам ходили, в конце концов дали специалисты заключение – бесплодна она. Трагедия. Да ещё я подзуживала сына, мол, не на той женился. И решились они на усыновление. Уж не знаю, кто помог, как они нашли роженицу, но спустя какое-то время появился в нашем доме мальчик, Серёжей назвали. Для соседей, знакомых это событие новостью не стало, тайком Пётр и Мария к усыновлению готовились. Мария женщина крупная, как говорят, в теле, так что и на седьмом, восьмом месяце не поймёшь, беременна ли. А за два месяца до родов Маша вообще дома сидела. Я в эту историю не вмешивалась, да и не доверялись они мне, плохо мы тогда жили с сыном. А то, что меня не посвящали в это дело, сейчас понимаю, правильно – я для них врагом была, могла всё испортить. Когда появился маленький, я была в шоке, вновь скандал устроила. А дальше зарылась в конуру и жила своим миром. Сын попытался было помириться. Мальчику в это время было месяца три-четыре. Разговор у нас с ним получался, может быть, и мир наступил, но вмешалась Мария. На ровном месте устроила скандал, почему, мол, муж шепчется за её спиной? И ко мне: «Вы меня ненавидите, со свету сживаете» и так далее. Я хотела мира, но слова Маши взорвали. Опять пошла ругань. Пётр сначала между двух огней находился, пытался примирить, потом махнул рукой и сторону жены занял. И я решила уйти из дому. Собрала документы, вещи и уехала, адрес не оставила – злоба душила. Как жила, где жила, сейчас не важно – жила. И вспоминать о тех годах не хочу. Лишь лет пятнадцать назад сюда приехала. В дом зашла, а семьи нет… Это Божье наказание, иначе не скажешь. Тяжело те дни пережила. Однако сейчас не об этом разговор. В тот день, когда сын пришел ко мне с миром, он поделился историей усыновления, про биологическую мать Серёжи рассказал, адрес роженицы оставил.

Антонина Митрофановна повернулась к Алёне:

– Сходи-ка, девочка, в спальную комнату, там в моей корзинке, на тумбочке у кровати, кисет, синий такой – мужа кисет, принеси сюда.

Алёна вышла из гостиной.

Сергея словно кто приковал к стулу. Был он бледен, по телу струился пот, на лице испарина.

Вот это поворот…

Девушка принесла небольшой холщовый пакетик, уже явно не синего цвета. Старушка, покопавшись, достала пачку вчетверо сложенных бумаг.

– Вот адрес родной матери Серёжи, её фамилия, имя и отчество. Прошу вас, сходите к этой женщине, знаю, она жива и здорова, мужа, правда, давно нет, умер ещё до рождения детей. Если пожелает, обо всём сама расскажет. А теперь, пожалуйста, оставьте меня, мне надо побыть одной…

В новосибирском аэропорту Николая Петровича встретила машина. Серебров не успел проинформировать о том, что его будут встречать, а потому Грач с настороженностью отнёсся к окрику из толпы встречающих:

– Николай Грач! Это вы?

Ну да, недавно вот так же из машины окликнули – мордобоем закончилось. Он недоброжелательно посмотрел на обратившегося, но нет, вроде приличный человек, однако тело всё ещё побаливало, да и глаз наполовину прикрыт. Николай и ушёл бы, не откликнувшись, но встречающий оказался настойчивым человеком.

– Николай Петрович, Пётр Сергеевич поручил вас встретить… Да, да, не ошибся, я встречаю инженера Грача. Вы ведь Грач?

Однако память не отшибли, вспомнил имя-отчество товарища Сереброва – Пётр Сергеевич. Натянуто улыбнулся.

– Извините, а как вы меня узнали?

Встречающий деловито подхватил походный саквояж гостя и отвечал, стремительно двигаясь к выходу:

– Описали мне вас, с таким красавцем под глазом вы единственный с этого рейса.

Николай инстинктивно потянул руку к лицу. Мазал лицо кремом перед вылетом, мазал – всё попусту. Действительно, такую красоту не закроешь, разве что половину лица повязкой перевязать.

В область летели словно на крыльях, будто из «тушки» и не выходил – что значит чиновничья машина. Водитель, звали его Сергей Сергеевич, по дороге рассказывал о сибиряках, местных новациях, о рыбалке, сборе кедровых орехов. Казалось, говорун Сергеевич – трепло, если проще, однако интонация, голос водителя были далеко не вороньими и не раздражали, Николай под этот щебет даже прикорнул.

– Николай Петрович, приехали. Ваш дом.

Грач встрепенулся, покрутил головой, номер дома рассмотрел, точно, приехали. Потянул было руку к внутренней ручке машины, но вспомнив, что он в чужом авто, повернулся к водителю:

– Сергей Сергеевич, я что-то вам должен?

Тот весело хохотнул, выскочил из машины, достал из багажника саквояж.

– Вы должны взять свои вещи и всё. Вот они. Передал? Передал. Всё, теперь вы ничего не должны. Хотя погодите, от Петра Сергеевича… Держите.