Неужели этот урод тоже путешествует по ММ?! Быть того не может! Однако, объяснить осведомленность Селедкина о моей маленькой хитрости можно было только таким способом – никак иначе. Только находясь внутри меня, Селедкин мог точно знать, что мой взгляд в течение нескольких часов устремлялся вовсе не на экран монитора, а на клавиатуру. Отсюда уверенность в том, что теперь-то меня можно вывести на чистую воду.

Но Селедкин оказался смышленым, начальственный гад.

Придя к определенному выводу, он бросил на меня единственный взгляд – этого оказалось достаточно, чтобы понять: предположения верны. Более того, Селедкин догадался, что я в свою очередь догадался о источнике его сведений и сейчас эту информацию мучительно перевариваю.

– Шнуры? – спросил он.

Я искренне изумился.

– Синие, красные, зеленые шнуры? Перепутанные. Мир, состоящий из цветных шнуров. Мозговая иллюзия.

Я понял, что он называл шнурами то, что я именовал разноцветными нитями. А мозговой иллюзией начальник называл мое ММ. Вероятно, это отразилось на моем лице, потому что Селедкин кивнул и быстро сказал:

– Запомните, что я скажу, Иван. Никакой самодеятельности, только с моего разрешения. Нет, вы все равно меня не послушаете. Давайте так. Творите, что пожелаете, но только в отношении нижестоящих сотрудников. Вышестоящих персон, начиная с начальников отделов, не смейте сканировать – ими занимаюсь я. Особенно владельцев нашего предприятия. Вы меня хорошо поняли, Иван?

– Понял, – пообещал я.

Потому что: а что мне было еще говорить?

– Зарубите себе на носу и ступайте работать. В ближайшее время мы с вами еще пообщаемся на эту тему.

Я вышел из селедкинского кабинета и в задумчивости побрел по коридору. Вот не люблю выходить от начальника в задумчивости: нехорошая примета. Наверняка и вы не любите, но что поделаешь, если начальники постоянно расстраивают подчиненных. И ладно бы нормальные начальники попадались, так ведь мудаки, как на подбор. А если еще сообразительные, пиши пропало. Не трогай вышестоящих персон, начиная с начальников отделов – раскомандовался, понимаешь!

По пути меня окликнули.

– Ваня, привет!

Светлана из маркетингового отдела пробегала мимо, с пачкой документов в обеих руках.

– Света, погоди.

Она остановилась, в ожидании, приязненно улыбаясь.

– Ты где живешь?

Я хотел добавить, что адрес нужен мне для проверки научной гипотезы, но счел это нетактичным.

– В Химках.

«Километров сорок минимум, – мелькнула у меня радостная мысль. – Более чем достаточно. Не исключено, что дальнодействие мозговой связи вообще бесконечно.»

– Хочешь проводить? – добавила Светлана, помогая преодолеть мою нерешительность.

– Да, конечно, – сказал я покорно. – Ты не против?

– Встретимся после работы?

– На выходе.

И мы разбежались.

Оказавшись на рабочем месте, я принялся думать о том, что же со мной происходит. Какое-то наваждение. Бессмыслица. Абсолютный абсурд. Единственным заслуженным мной итогом казалась экономическая теория – остальное было ирреально. Возможность проникать в чужое ММ, причем не только в текущий момент, но и в прошлое – посредством обратной прокрутки кинопленки реальности. Сдвоенный искрящийся луч, по которому в мои глазницы устремлялись разрозненные символы с экрана монитора. Но наиболее абсурдным мне представлялся тот факт, что на всей планете, из всего человечества только я и Селедкин способны проникать в ММ. Два, так сказать, господствующих во вселенной существа – я и мой начальник Селедкин. Это шутка такая, Господи?!

У меня возникло желание посетить ММ Светланы – возможно, прокрутить назад несколько часов, просто чтобы увидеть, чем она занималась, что наблюдала. Но я не стал этого делать. Зачем, если через полтора часа мы встретимся на выходе, и я провожу ее до дома? Если захочу, Светлана навсегда останется со мной – это в моей власти.

Ближайшие два дня, которые пришлись на выходные, я занимался происходившими с ММ изменениями. Я не знал, чем они вызваны, но честно пытался разобраться. Тем более что изменения странным образом оказались завязаны на мою научную деятельность, то есть на экономику.

Начну с того, что пульсация разноцветных нитей ММ постепенно нарастала. Нет, сама частота, с которой разноцветные нити пульсировали, оставалась прежней, но нити при этом как бы разгорались изнутри – начинали светиться, словно их намеренно подсвечивали. Через пару дней ММ представляло собой фантастическое зрелище, немного напоминающее парк аттракционов – очень большой парк, занимающий поверхность огромной, вроде Юпитера, планеты. Со временем я привык, но восторженное впечатление от неземной красотищи сохранилось.

Свечение разноцветных нитей составляло далеко не все из появившихся эффектов. Помимо того, ММ начало накладываться на визуальную картинку реальности – не всегда, но в определенных ситуациях. Стоило сосредоточиться на какой-либо вещи: например, остановить на ней взгляд и… не знаю, как вам понятнее объяснить… этот взгляд как бы углубить, в ММ возникало то, что я назвал для себя интерфейсом.

Интерфейс очевидным образом соответствовал вещи, в которую ты «углубился». Положим, я останавливал взгляд на ботинке. Немедленно – разумеется, при активированном ММ – возникал интерфейс, соответствующий данному ботинку. Интерфейс был невидим – он отображался в иной, чем ботинок, реальности, – при этом явно с ним соотносился. То есть не возникало ни малейшего сомнения в том, что данный интерфейс соответствует именно данному ботинку, и ничему другому. Так – в отношении любой другой вещи.

Но это было полдела.

Можно сказать, что наш мир состоит из вещей. В определенном смысле это правда: если наш мир состоит не из вещей, то из чего еще?! Но это неполная правда. На самом деле вещи, из которых состоит наш мир, обладают свойством вложенности, то есть в свою очередь состоят из более мелких вещей. А весь мир в таком случае – просто одна большая вещь, интегрировавшая в себя все остальные имеющиеся в наличии вещи.

Я это к чему? К тому, что сосредоточить взгляд можно не только на целом ботинке, но и на любой его части, например на каблуке. При этом в ММ появлялся точно такой же, как в первом случае, интерфейс, но относящийся уже не к целому ботинку, а к его каблуку, или шнурку, или подошве – короче, к любой части ботинка.

Любопытно, что отдельный интерфейс не появлялся в отношении произвольной части ботинка – допустим, только ботиночного переда или ботиночного зада. В этом случае вообще никакого интерфейса не возникало, и ты как-то сразу – явственно, хотя ненавязчиво – понимал: «углублять» взгляд нужно применительно к целому ботинку или любой его целой части.

Поскольку и ботинок, и любая его составная часть являлись вещами, можно было констатировать, что интерфейс возникал лишь в отношении цельных вещей. Ведь и ботинок, и каблук, и шнурок, и подошва, и стелька являются цельными вещами, хотя все они – каблук, шнурок, подошва, стелька и ботиночная основа – вместе составляют то, что принято называть ботинком.

По сути, интерфейс представлял собой отчетное табло с показателями – да-да, в десятичной системе, как это ни удивительно – и ссылками. Элементов на интерфейсе имелось множество: столь запутанных, что разобраться в них не представлялось возможным. Там были цифровые показатели. Были бляшки – кнопки, что ли, – отдаленно напоминающие бляшки перехода в чужие ММ. Имелись составленные из бляшек башенки.

О, это был вызов судьбе! Я оказался перед величайшей загадкой своего времени – интерфейсом человека на новой эволюционной ступени развития. Кому, как не мне, предстояло разобраться с этой загадкой? Не Селедкину же, в самом деле?! Селедкин хорош тогда, когда требуется впарить клиенту дорогущую систему сигнализации или вежливо откатить, но в научной деятельности он никто – полный и беспросветный нуль. Для научной деятельности нужен не бизнесмен, а прирожденный ученый вроде меня.