– А чего ее помнить? – удивился отрок. – В людные места выйдем – всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда – по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!

– Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.

Олег Иваныч передернул плечами – прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, – горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.

Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!

Да уж, похожи они на иноков – с оружием, да в панцирях, да при кольчугах – как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал – рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…

К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни – не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догоняльщики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло – возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся – самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору – люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная – ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем – обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот – от чистого сердца.

– Молодец, Олександр! – похвалил Олег Иваныч. – Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет – тронемся.

Скит оказался совсем небольшим – пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор – не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом…

Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора – Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:

– Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.

Чуть не пришибив странника – вовремя отпрянул, – дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.

– Чего надо? – сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.

– Мир вам. Переночевать бы да помолитися…

– «Переночевать», – гнусаво передразнила морда. – Ходют тут… Вон, в ту избу ступай!

– Благодарствую, спаси тя Господи! – поклонившись, мелко закрестился Олексаха. – В ту избу, говоришь? Ну, в ту, так в ту…

В другой избе тоже не сразу открыли. Правда, народец там оказался малость поприветливей, истинно богомольный. Два седобородых деда – Амвросий с Елпидистием – да несколько старушенций в черных платках.

Покрутившись по избе и никого больше не обнаружив, Олексаха выскочил на улицу – позвал остальных. Олег Иваныч с Гришаней сразу же произвели на богомольцев самое благоприятное впечатление. Гришаня – молитвами, а Олег Иваныч – просяной кашей, кою начал тут же заваривать, подвесив над горящим очагом котелок с водою.

Поужинав да помолившись, богомольцы улеглись на лавки – спать да слушать гистории о святых прежних да об императорах римских безбожных – Калигуле да Нероне. Гисториями старцев потчевал Гришаня. В лицах рассказывал, где надобно – подвывал страшно.

Олег Иваныч не выдержал, вызвал отрока на двор:

– Ты чего творишь, Гриша? Хочешь, чтоб они вовек не уснули? Чти монотонно, как пьяный дьякон заутреню. Понял?

– Понял, спаси Господи! – перекрестившись, кивнул Гришаня.

Теперь начал читать справно – как и надобно: уы-уы… уы-уы… уы…

Минуты не прошло – позасыпали все, включая Олексаху с Олег Иванычем. Хорошо, Гришаня растолкал обоих:

– Что, спать сюда пришли, что ли?

Те встрепенулись – словно и не спали вовсе.

– Ты, Гриш, тылы прикрывай, а мы пошли.

Ну, пошли, так пошли.

Осторожно пробрались к первой избе, постучали. Олег Иваныч специально за угол спрятался.

– Да что еще?

– То я, странник Божий… – заблажил Олексаха. – В соседнюю-то избу без тя не пускают, боятся, рекли, чтоб пришел кто…

– От, чучелы… Ну, ужо я им…

Недовольно сопя, непреклонный страж выбрался наружу. И тут же получил поленом по кумполу. Это Олег Иваныч вдумчиво использовал недавний опыт козлобородого Митри.

Оглушенного оттащили к забору, связали.

Олексаха в низко надвинутом клобуке вошел в избу первым. За ним осторожненько подался и Олег Иваныч.

Темные сени, приоткрытая дверь – несло дымом – чуть заметное пламя свечи сквозь щель… Притухший очаг. На лавках вдоль стен – спящие. Не так и много: пара молодых парней-слуг, да… батюшки! Сам боярин Ставр Илекович! Храпел, развалясь на лавке, собственною персоной. Хоть сейчас хватай – что и сделали. Не успел боярин очей рассупонить, очухаться – как уже спеленут! А не считай ворон и стражу ночную подбирай лучше, а то поставил пентюха, прости Господи.

Интересно, а где же Софья?

Вот в том углу дальнем… Вроде как шкурами загорожено… Ну да, загорожено…

Подойдя, Олег Иваныч отбросил шкуру. Вспрыгнула на лавке боярыня, ровно не спала. Глаза шалые, словно опоенная чем…

– Олег!

– Софья!

И в этот момент застучали, заломились в дверь. Кого там еще черт принес на богомолье?

– Олексаха, глянь-ка.

Тот и ломанулся было… Да не стали его ждать, вошли в избу. Числом многим, оружны, в бронях чешуйчатых, а впереди… впереди Митря-шильник!

Выхватил из очага головню, посветил, ухмыльнулся гадостно, на Олега кивнул с Олексахой…

– Хватай, – вскричал, – обоих, соглядатаев новгородских, с нехорошим делом на плесковскую землю посланных!

– Хватать? – усмехнулись воины. – Нет уж, главного подождем…

Ждали недолго.

Задрожал порог под латными сапогами. Заблестело пламя в блестящих черненых латах, заструился понизу темный плащ. Черный рыцарь! Силантий Ржа!

– Вижу, узнал, Олег Иваныч, – уселся на лавку Силантий, вздохнул. – Что ж, придется тебя хватать, как соглядатая новгородского.

– Хватать их именем посадников псковских, Тимофея Власьевича да Стефана Афанасьевича! – вышел вперед толстяк коротышка с бородкой реденькой.

– То наш псковский друг, боярин Андрон Игнатич! – шепнул Ставру Митря. – В Псков схваченных доставит… а там их и казнят, не долго…

Улыбнулся в усы боярин, взглянув на Софью. Та, бедная, как связали на глазах ее Олега, побледнев, дара речи лишилась, на скамью без сил села. Совладав со слабостью своей, поднявшись, сказала надменно:

– Надеюсь, посадники расправы без суда не допустят!

– Само собой, матушка, – важно кивнул боярин Андрон, Андрон Игнатич, неплохой человек, в общем, несмотря на вид неказистый, добрый и с душой, не то что некоторые… типа вот Ставра иль Митри.

Заполнилась изба воинами, зазвенела бронями да кольчугами – еще больше на улице воинов было, да в другой избе разместились. Старцев и Гришаню-отрока никто и не тронул – мало ли богомольцев. Митря Упадыш шастнул было к избе, но Гришаня его дожидаться не стал – перемахнул чрез ограду да в лес. Иди – полови, побегай!

А в лесу – шум, гам, суета! Войско московское на ночлег становится. Отряд, псковичам на подмогу присланный. Супротив новгородцев да супротив ливонских рыцарей орденских. Не обманул Иван, князь Московский, псковичей, прислал воев. Да с ними – воеводу опытнейшего – Силантия Ржу, коему уже было в поместье пара деревенек под самой Москвой пожаловано да близ Коломны сельцо. Наказано строго: идти как можно быстрей – кабы не успел сговориться Новгород с орденом либо с Литвою. Новгородцев, буде в пути встретятся, не обижать без дела, надеялся еще Иван, что миром ему под руку отойдут новгородцы-то… Ну, с Олегом Иванычем да Олексахой дело иное – Упадышев Митря сразу на них показал как на шпионов новгородских, тут уж нечего делать – надобно во Псков отправлять, на суд посадничий. А чего уж тот суд решит – обменять на кого иль казнить смертию – то Бог весть…