Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь – так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно – «лошадка», «солнышко», «камушек». Добрый – спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые… особенно Гришаня.
Лет сто назад – чуть поболе – отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли – не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях – Иван Васильевич, князь московский.
Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять – а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой – не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось – еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то…
Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему – и сам не знал пока. Не понравилось – и все! Интуиция…
Отрока отругал тут же – чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу… Черт… Теплые еще, уголья-то… Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня… а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
Олег Иваныч тоже прислушался – ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо – если охотники.
Разожгли костер на полянке – в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя – в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть – поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
«А и в лес! – подумал Олег Иваныч. – Такому волчищу там самое и место…»
Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему – завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать – это не по дождю грязь месить – куда как веселей да сподручнее.
Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили – на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник – хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала – Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял – самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, – молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча – в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или – еще хуже – кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать – мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой…
Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова – интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? – Рощина Игорька, как же… Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет – выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль… Впрочем, может, и не ушли – соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу – даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный… хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик… ничего.
Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать – что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал. А не Ставровы ли людишки кострище оставили?! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то… нет, не их кострище, не их…
Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился.
Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова.
– Люди там, говорю, – зашептал Олексаха. – От нас – полверсты. Разбойные хари!
– Откудова знаешь? – зевнув, переспросил Олег Иваныч.
– Костер палят. С дороги видать – такой кострище, да кони ржут… Никого не боятся! Точно – шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса…
Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо – костер вовремя притушили.
Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник – кажется, аж на весь лес.
Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно.
Действительно, люди… Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно – кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны – луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно – воровской народец, рисковый.
И речи вели воровские.
– Успеем до утра-то? – один спрашивал.
Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет – боярина скудоумного на пики поднять… Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить.
– В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, – заметил третий. – Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей…
Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь?
Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули – только их тут и видали!
Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты – лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.
Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились – уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать…
Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.
Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный – не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет – от крови красный. От Гришаниной крови-то…
Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того – аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки – и таков. Ищи теперь его, свищи.
– Хорошо еще – не насмерть прибил, – ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. – Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…
– Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, – пригорюнился Гриша. – А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
– Ладно, не кручинься, – отмахнулся Олег. – Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли?
– Мирожский! – встрепенулся Гришаня. – От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку – новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
– Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
