– По бесчестным монетам новое есть ли? – строго поинтересовался Олег Иваныч.
– Так палач новый еще не приходил, гоподине, – замялся дьяк. – Вот-вот должен… А так у нас уже все готово – и огонь разведен, и кнут, и дыба…
– Молодцы! – похвалил Олег Иваныч. – Не то что наши, владычные… Сразу видно – порядок во всем. Как звать-то тебя, человече?
– Февроний-дьяк, – поклонился посадничий.
– Ну, вот что, Февроний, бери-ко стражу да скачи немедля на сгоревшую усадьбу, в засаду. Верный человек сказывал – вернутся туда шильники, не все богачество взяли.
– Сейчас! – дьяк кинулся одеваться, выбежал в сени… да вдруг вернулся обратно.
– Что, грамота нужна какая? – понимающе усмехнулся Олег Иваныч. – Ну, на! Чти…
– «Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно», – шевеля губами, прочитал дьяк, вернул грамоту почтительно: – В таком разе – мы быстро. Эй, Почин, Дмитрий… Собирайтеся живее!
Выбежал… снова вернулся:
– А как же охрана, господине? Стража-то к утру придет!
– Ну вот мы до утра тут и посидим, с катом-то новым, поспрошаем шильника да покараулим. Да не бойся, дело это долгое. С усердием пытать будем, сам знаешь, каков злодей-то!
– Да уж, молодой да упорный. Ну, успехов вам!
С этими словами дьяк Февроний ушел окончательно. Заржали на дворе кони – понеслись на Прусскую. Флаг вам в руки…
В сумерках подъехал к посадничьей канцелярии закутанный в бобровый плащ человек на рыжем коне. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца, отворил дверь…
– Я кат охочий, от Ставра-боярина, – ухмыльнулся, тряхнув бороденкой козлиной.
– Давно ждем! – обрадованно воскликнул дьяк – молодой беловолосый парень с гусиным пером за ухом и хитроватой мордой. – Сейчас и попытаем…
– Так ты что, один тут, что ли? – подозрительно огляделся кат.
– Все в порубе давно, тебя только и ждут. Спрашивали, на дыбе можешь ли?
– Могу и на дыбе, – важно кивнул палач. – Всяко могу. Ну, веди, человече.
По узкой лестнице спустились в поруб. Дрожало вокруг слабое пламя факелов, разбрасывая по стенам длинные черные тени. С поросших зеленым мхом камней сочилась вода.
Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья – вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись – редко кого пытали в Новгороде.
Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
– Здрав буди, князь, – поклонился палач. – Сразу и начнем?
Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся…
Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
– Ну, здравствуй, Митря Упадыш! – язвительно произнес он. – Говорят, ты в каты подался?
Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать – да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк – Олексаха – ловко завернул ему руку.
Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
– Что, попытал, шильник?
Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости… а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
– Нам с тобой церемониться не с руки, – доходчиво объяснил Олег Иваныч. – Либо выкладываешь все о Ставре – куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо…
Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
– Вижу, ваша взяла, – вздохнул Митря. – Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал – в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
– О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
– Зачем в монастырь-то?
– Так не хочет она за него, – пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть – вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто – и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться – знал, за то, что случилось, кнут – это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
– Ди-а… ди-а-ку…
– А ну, дай-ка… – встрепенулся дьяк.
«Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.».
– Не много ль берет на себя Феофил? – грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. – Да и человек этот житий – уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания – воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март—апрель 1471 г.
Однажды ночью – спало все вокруг —
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел…
Хуан Руис, «Книга о хорошей любви»
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь – не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели – век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль – вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь – сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине – никуда не годный месяц, а для торгового дела – просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись – как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди – сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те – все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали – сколь их, человецек-то Ставровых… Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый – Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал – глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
Дорога – лугами да лесом – где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало – бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел – на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони – а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу – ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему – куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.