Представьте себе, господин Версо, как миллионы преподавателей отправляются в путь, сначала с крестом и словом, но быстро осознают, что дорога их свернула в бесконечность. Тогда им на смену отправляются более совершенные учителя. Их слова, может быть, и грубы, зато невероятно точны, их жесты смертельны, зато мгновенно усваиваются головным мозгом.

Империя, господин Версо, всегда стремится научить остальной мир существовать по своему образу и подобию. Вот Вам примеры, пожалуйста: Александр Македонский хотел, чтобы по всему миру существовали греческие общины, мы – истинные римляне, не признаём никакого другого правления, кроме римской республики. Византия мечтала, чтобы весь мир обратился в православную веру. Османская империя всегда желала, напротив, обратить всех жителей земли в веру мусульманскую. Солдаты Наполеона верили в свободу, равенство и братство, а русские крестьяне и дворяне верили в царское самодержавие. Гитлер попытался на всём земном шаре установить немецкий порядок. Уже в наше время янки с помощью бомбардировщиков учат американской свободе арабов. Видите, господин преподаватель, на протяжении всего исторического процесса все кого-нибудь да учат. А что в руках учителя находится в данный момент: указка, острая сабля или крылатая ракета – всего лишь дело времени и техники.

– В будущем человека нет ничего из того, чего не было бы в его прошлом, – настаивал директор, открывая одну за другой жестяные банки с ледяным пивом. – Нельзя переписывать историю только потому, что кому-то благорассудится.

– Безупречная логика! – восхищался гипсовый постамент.

– Безупречная логика?! – разгорячённый вином, возражал я в основном Цицерону. – Лживую историю не только можно, но и нужно переписывать!

– Это будет создавать нежелательные прецеденты, – отверг моё предложение Ловьяди. – Альтернативный вектор развития, к чему он приведёт?

– Не Ваше дело спорить со мной, – резко предупредил я, – ибо Ваше дело не предлагать людям для пищи ума устаревшие символы…

– Ну вот если хотите, есть отличные лобстеры, – посмел перебить меня директор и тут же пожалел об этом, так как спорить с высшим существом, находящимся в сильном подпитии, было, по крайней мере, неразумно, если не сказать больше – нецелесообразно.

Я попытался укусить обидчика за нос, но он во избежание кровопролития ловко спрятался за Цицерона. Последний стоически лишился своего органа обоняния, хотя на вкус он был как обыкновенный школьный мел.

– Раз уж мы заговорили об образовании, – язык мой предательски заплетался. – Хочу сказать, что, воспитываясь в католическом колледже, я только и слышал что о боге и дьяволе. Бог здесь, дьявол там. В свою очередь, когда дьявол здесь, бог там. И получается так, что я вечно посередине! Они всё чего-то требуют от меня: один говорит, делай так, и здесь тебе будет невыносимо, зато там вечное блаженство. Другой же, напротив, советует делать обратное и обещает, что там будет не очень, зато здесь – превосходно.

– Здесь превосходно! – поддакивал мне директор, одновременно следя за атмосферным давлением в бойлере, чтобы клубящегося пара вокруг нас не убывало.

Как из этого пара, да ещё в мужском отделении общественного учреждения, потом появились голые девицы, было уже за гранью моего понимания!

В довершение этого безобразного диспута в бане исчез мой английский костюм, и я, завернувшись в белоснежную простыню, выслушивал долгую историю от подученного начальством персонала про то, как в угоду важному клиенту его сначала отдали в чистку, но потом затеряли квитанцию. Не пройдёт и полугода, его непременно найдут, а если не найдут, то обязательно закажут новый у лучшего портного, за которым уже послали, но тот сослался на плохое самочувствие, вследствие чего послали за доктором. Доктор на операции и, как только освободится, сразу приедет к нам в баню, и очень просил, чтоб без него ничего не предпринимали, в противном случае медицина, как всегда, окажется бессильной.

В ответ я тоже решил схитрить и горько заплакал, сказал, что сегодня очень устал и преподавать уже не в силах.

– Умоляю, кто-нибудь, отведите меня к Марии, – в паузах между всхлипываниями и икотой обращался я к бывшим собутыльникам.

У Ловьяди отлегло от сердца. Он тут же поставил бюст Цицерона на место, закрыл баню на ключ, сославшись на позднее время суток, и немедленно в шкафчике обнаружил мой костюм.

Возвращение к Марии оказалось дорогой, куда ещё более длинной и мучительной, чем путь на Голгофу. На каждом крутом коридорном повороте меня тошнило. Проклятый желудок изрыгал на стены и пол всё свое содержимое и даже сверх того, для Ловьяди это было не проблемой. Стоя за моей спиной, он только посмеивался, когда мерзкая жижа вдруг оживала и превращалась то в безголовую курицу, то в рогатого оленя, то в длиннохвостую крысу, а то вообще в бурый муравейник, захвативший в плен колонию опарышей, и вся эта живность разбегалась от нас с криками: «спасите! поедают!».

– Мерзость! Кто это выдумал? – громко страдал я, опираясь одной рукой о стену, а другой вытирая с подбородка свои излияния. – Нечестивая плоть, как же я тебя ненавижу.

– Истинно, истинно, господин Версо, – соглашался со мной «противоречащий», помогая как можно чаще спотыкаться. – Зачем было вообще в неё возвращаться?

– Молчи, дурак, – нравственное разложение моё с каждым неуверенным шагом возрастало, – тебя забыли спросить! Сколько ещё идти? Так недолго и ноги в кровь стереть.

Из бани я ушёл босиком, и теперь кто-то из невидимых подручных Ловьяди, заметив это, подбрасывал под мою и так нетвёрдую поступь ещё и канцелярских кнопок в придачу.

– А, вот уже пришли, господин Версо, Вам сюда, – директор услужливо открыл дверь.

Обыкновенная верёвка с красными треугольными флажками, расположенными друг от друга на равном расстоянии, загородила мне проход.

Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, я попросил директора объяснить мне нехитрые правила предложенной игры под названием «охота на волков».

– Ну что Вы, – попытался успокоить меня Ловьяди, вкладывая в руки огромные ножницы для стрижки овец, – это праздничная ленточка, у нас сегодня презентация нового суперсовременного спортивного зала. Вам, как почётному гостю, предоставляется право первооткрывателя.

– Угу, – вместо слов что-то нечленораздельное выходило из моего вонючего рта.

С шестьсот шестьдесят шестой попытки мне удалось-таки зубами перегрызть верёвку и присоединиться к празднику. Веселье бушевало вовсю.

Посреди огромного пустого ангара, в котором не было даже круглых дырок для игры в баскетбол, в беспорядке были свалены жёсткие спортивные маты, и вот прямо на этой грубой подстилке какой-то незнакомый мускулистый человек с короткой стрижкой поступал с Марией так жёстко, что мне такое даже не снилось. С моей Марией.

Ойкнул Ловьяди и немедленно вывел меня обратно в коридор.

– Не надо Вам это видеть, – предупредил он.

– Я ничего не видел, – в свою очередь сообщил мой хрустящий внутренний голос, моментально протрезвев, как стекло в морозильной камере, и одновременно мой мозг, наконец-то избавившись от алкогольных паров, вновь заработал на полную мощность, как двуядерный процессор после перезагрузки.

Ловьяди от сожаления закусил губу и прошамкал, как столетний беззубый старик:

– Ну разве что одним глазочком.

Я воспринял совет буквально и закрыл левой ладонью левый же глаз. Директор снова потянул за ручку, и мы вошли во второй раз в одну и ту же реку, причём дверь на пружине за нами громко захлопнулась, взорвав огромное пустое пространство продолжительным эхом.

Волосатый зад, как поплавок, нырял туда-сюда без остановки. Мы ему не мешали, Марии под его полукружьями вообще видно не было, но двуглазый Ловьяди указал мне перстом с чёрным загнутом ногтем на очевидное:

– Что за прелесть! Согласитесь, господин Версо, они неплохо взаимодействуют: она с широкими бёдрами, грудь вздымается, волосы рассыпались по обнажённым шее и плечам, и он, посмотрите, рельефное тело, суровое лицо, ни одного лишнего движения. Что и требовалось доказать – олимпийский чемпион по спортивной гимнастике. Я его приметил ещё на соревнованиях, упражнение «крест» он исполнял больше суток, не чета некоторым…