Стали подносить и подкатывать огромные камни и закладывать яму — плотно и часто. Наконец, она исчезла, сровнялась с поверхностью земли.

Потом стали засыпать камни, подносить ещё и ещё землю; каждый стремился бросить хотя бы горсть.

И вот — быстро, как бы сам собой, вырос высокий курган.

Всё было кончено.

Непобедимое Солнце взошло, и уже начинал чувствоваться его жар. И, отдав последний поклон, люди пошли в Город, и вскоре никого не осталось снаружи, ни участников величественного обряда, ни стражников: один только громадный курган высился в безмолвной пустыне.

— Так погребли они конеборного Гектора тело, — сказал Фома, глядя в яму, где глухо дотлевали угольки.

— Хайре, — прошептала Виола.

— Прощай, Гектор.

Виола подставила большой стеклянный кубок, Фома наливал вино из бутыли, а Виола орошала красной (в темноте — чёрной) драгоценной жидкостью шепчущий пепел. Прошла минута. Всё угасло.

Ирэна и я стояли в глубоком раздумье. Бэзил был рядом, освещая работу большим и тяжёлым фонарём.

Железные прутья давно были отброшены. Фома и я взялись за лопаты, и вскоре от ямы ничего не осталось — только небольшой холмик отмечал место костра.

Бутылка вина вмёрзла в бочонок со льдом, как сатана в лёд Коцита.

Мы сидели за погребальной трапезой — как будто в парадном зале: дом Бэзила как-то необыкновенно расширился, почти совсем пропал. Вокруг нас восседали пышно одетые витязи; столы и ложа сверкали благородной бронзой, золотом и серебром. Поджаренное мясо, пронзённое вертелами, горами громоздилось на огромных блюдах, вино покоилось в больших сосудах-гидриях.

Поистине — это был дворец, богато убранный, сияющий деревом, бронзой, позолотой, украшенный древним оружием, а по стенам у него шли странные животные — какие-то синие кони, что ли?

За стенами пылал яркий день, но в каменном зале было сумрачно и прохладно, кое-где даже горели светильники.

И за нашим столом горели свечи. Вино закипело в бокалах и, когда в зале окончилась речь, и стало тише, Эйрена поднялась, и, держа в руке вино, сказала:

— Может быть, девушкам и неприлично говорить в таких собраниях, но в нашем времени и Круге это достаточно принято. Поэтому я скажу, и надеюсь, ни вы, ни великий Гектор не обидитесь на меня.

Что сказать? Уста умолкают, когда совершается тризна по великому вождю Трои. Но у нас в этот час скорби остаётся надежда. Ибо во всяком завершении есть начало чего-то нового. Ведь Илион — дело не только рук. Это ещё и деяние духа. Поэтому он никогда не истребится — даже если Гектор погиб, даже если стены его падут.

Всегда будут помнить Священную Трою, поток её бессмертия пробьётся сквозь толщу тысячелетий. И никогда не умолкнут предания о величии Города и о подвигах, совершённых здесь.

Век за веком будут приходить сюда люди, чтобы поклониться славному пепелищу и чтобы пытливыми руками проникнуть в его тайны.

Слава могучему Гектору!

Слава бессмертной Трое!

И она выпила вино.

И все вокруг выпили надгробные вина.

И вдруг я увидел Кассандру. Она прошла меж пирующих, как видение, и, подойдя ко мне, наклонилась и сказала что-то. Я оцепенел.

Тут всё померкло, остался только старый дом и стол, и горящие свечи. Бэзил протянул негромко:

— Да… Такое мне сейчас привиделось…

Виола усмехнулась как-то мрачно:

— Пари держу — что-то о речи Эйрены на илионской тризне!

— К нам придёт корабль, — сказал я.

— Какой корабль? — внимательно посмотрела Ирэна.

— Священный корабль из Египта. Сегодня ночью. Вернее — следующей ночью, потому что сейчас уже утро. Мне сказала об этом Кассандра, только что, на пире. То есть не сказала, а как-то передала свою мысль.

— Где их ждать?

— На кремлёвском обрыве. Я, когда увидел её, сразу вспомнил о «Блюдечке».

— Вы больны, — сказал Бэзил. — Вы всех нас заразили своей болезнью. Тем более что весной всегда идёт обострение.

— Май — жёсткий месяц, — ответил я. — Опасный месяц. Я всегда болен в мае. Как я прожил этот год и не умер? В голове не укладывается… Нет, не нужно мне было тогда подниматься на Башню!

Тут я услышал шум и обернулся. Там, за окном, вдалеке шумело море, и высился в долине озарённый жаркими утренними лучами курган, и горело ослепительной лазурью троянское небо.

Книга двадцать третья. КОРАБЛЬ

Бессонная ночь нас подкосила. Мы проспали почти целый день, первый раз проснулись в двенадцать, а потом опять завалились по углам, погружаясь в непонятное сумеречное состояние полудремоты. День длился, похожий на тягучие болота Колхиды, в ядовитых испарениях которой мерцало на дереве Золотое Руно, а спящий внизу дракон охранял его.

Наконец, часов около пяти все начали просыпаться и потихоньку сползаться в гостиную.

— После бессонной ночи слабеет тело: — простонал Фома, потягиваясь.

— Милым становится, не своим, ничьим: — согласился я. — Пойти, что ли причесаться?

— Ну зачем же? — съязвила Виола. — Ты такой красивый.

— Чай будете? — адресовался к нам Бэзил.

— Угу, — сказали мы.

Фома пил чай с молоком, а я с лимоном, по-русски. Тут Ирэна вышла:

— Ты ничего не видел, Август?

— В каком смысле?

— Что-то вроде вещего сна.

— Ох, я в последнее время столько всего видел! Но сегодня всё очень мутно было. А что?

— У меня такое ощущение, что мы должны им вернуть не только Илионский Пояс. Спасибо, Бэзил, — она приняла чашку, уселась в свой угол и, глядя оттуда рысьими глазами, добавила: — Мы им должны вернуть мумию.

— Как это может быть? — пробормотал Бэзил, растирая морщины на лбу.

— А как может быть вообще всё это, что мы переживаем в последний год? — спросил Фома. — Вряд ли есть смысл искать рациональное зерно в ненормальной ситуации.

— Ты хочешь сказать, что у всех нас одновременно крыша поехала?

— Шут её знает, поехала она или нет. Но хреновина в Коломне творится офигенная. И, кажется, она подходит к концу. И это просто замечательно. Особенно мне нравится предложение Ирэны отдать мумию. Честно говоря, я не знаю, как будет проходить этот процесс, но если царица покинет Коломну, нам всем будет только лучше.

— Тебя не пугают больше предчувствия вселенской катастрофы? — спросила его Виола.

— Нет. Всё уже кончилось. Была опасность, когда расцвёл ядовитый цветок. А сейчас огонь угасает, мы видим только угли.

— Как ты себе представляешь передачу? — на сей раз Виола обращалась к Ирэне.

— Логично было бы спросить об этом у Августа. Он у нас ясновидящий. Но в любом случае надо будет позвонить отважному Игоряхе. Как известно, мумия хранится у него в гараже на чердаке. То-то он обрадуется!

— А если Игоряхи не будет? — спросил Бэзил.

— У Фомы есть ключи от гаража. Но меня сейчас интересует другое. Мы тут за нашими хлопотами забыли о Поясе.

— Вот интересный будет процесс! — порадовался Бэзил. — Посмотреть, как будут передавать то, чего нет. Просто платье голого короля какое-то.

— Ну, Бэзил, что вы такое говорите?! Как же его нет, когда я его своими руками тащил?

— Хм. Вы-то его тащили, но его же никто не видит.

— Вот это-то как раз самое интересное: — задумалась Ирэна. — Знаете что, пан Август, несите-ка сюда этот свой: мешок.

— А стоит ли? — забеспокоился Фома. — Бог его знает, из какого он вещества. Может, прикоснёшься ненароком, а потом кондратий хватит.

— Бодрее, Фома! Где твой эсхатологический оптимизм? — с воодушевлением произнесла Эйрена. — Давай, Август, живее.

Я полез к себе в мезонин, вытащил из-под кровати старый красноватый кожаный мешок, которым пользовался ещё, кажется, дедушка Бэзила, и пошёл вниз. Там уже ждала Ирэна с плоскими весами в руках и Бэзил с какими-то датчиками.

— Ну и что? Это дедушкин портфель.

— Минутку, — Ирэн поставила весы на ломберный столик. — Ну-ка вытряхни это дело из портфеля прямо сюда.

Я перевернул портфель, и из него на весы выпал мешок.