— Одиссей, Одиссей! — кричал Диомед. — Стой, царь, что спину троянцам показываешь?! Остановись, поможем старику!

Лаэртид не слышал: грохот колёс заглушил слова.

— Не бросать же его! — воскликнул сын Тидея, и вот уже колесница остановилась возле Нестора.

— Иди ко мне возницей, басилевс! Мы отобьёмся, пока наши возничие разберутся с твоей упряжкой!

— Дело! — бросил в ответ старик-геренец и, мгновенно приняв вожжи, вступил в повозку. Хлестнул Нестор коней, и они помчались, оставив Сфенела с Эвримедоном отвязывать павшую лошадь. И вовремя! Гектор, тёмный, как туча, нёсся на свежую кровь.

— Давай наперерез! — скомандовал Диомед.

Грохоча, колесницы разъехались, и оба противника успели метнуть копьё.

— Жив? — спросил Нестор, кашляя от пыли.

— Пронесло! Рядом просвистело.

— А что Гектор?

— Я ему, кажется, возницу сбил, — Тидид оглянулся. — Точно, вон — валяется на земле. Теперь гони к стану, старик! Твою колесницу уже отогнали.

— Берегись! — Нестор отбил щитом стрелу и крикнул. — Почему все бегут?

— Они рассекли наш строй! — закричал в ответ сын Тидея. — А в ближнем бою с ними трудно драться. Пригнись!

Дротик пронёсся выше, никого не задев.

— Надо же что-то сделать, собраться! Так можно и до самого стана бежать, — бросал слова Нестор сквозь пыль и грохот.

— Что сделаешь, если Зевс мечет в нас молнии?! Не болтай, гони, гони!

— Прав оказался Калхас-гадатель, будь он проклят!

— А? — не расслышал Диомед.

— Ладно, потом! — ответил старик и ещё раз хлестнул коней.

Бегство стало всеобщим. Поле заволокло пылью, и сквозь её зыбкие облака пробивались жалящие копья Солнца. Ахейское войско, разорванное на несколько отрядов, сползалось к лагерю. Некоторые пытались огрызаться: да и в самом деле — некуда уже отступать; вот он — стан, а за станом — только море и корабли. Но уже было ясно, что сегодня троянцы победили. Вся долина была усыпана трупами лошадей, а среди них то тут, то там виднелись убитые воины. С кого-то уже успели содрать драгоценные доспехи, а некоторые ещё лежали неограбленными, и сверкали на солнце их начищенные бронзовые латы, а руки сжимали то копьё, то меч. Кто-то ещё держал щит, а у кого-то он выпал из рук и валялся рядом. Лица воинов были закрыты глухой бронзой шлемов: их маски глядели спокойно и равнодушно-величественно — так, должно быть, глядят боги. Но у тех, с кого шлемы были сорваны, лица ещё хранили отпечаток того мгновения, когда наступила смерть.

Кто-то в ярости скалил зубы, у другого лицо было искажено болью, у иного — отчаянием. Но у большинства судорога схватки уже прошла, и мёртвые люди лежали на земле, будто спали, и только смертная бледность расходилась на лбу и щеках. Разлитая кровь уже не походила на кровь — она мгновенно впитывалась в сухую землю, свёртывалась и оставляла просто бурые пятна, а на трупах и оружии засыхала тонкой ржавой коростой.

Пройдёт несколько часов — и над землёй повеет сладковатый запах гниющей плоти, под жарким взглядом Гелиоса тела начнут чернеть, распухать и разлагаться, пока спасительный костёр не сожжёт останки, и земля не укроет погребальный уголь.

Если бы троянцы могли собраться вместе, сосредоточить удар — участь ахейцев решилась бы уже сегодня. Но их войско тоже было разбросано — разбилось на мелкие схватки и не успевало соединиться. И пока шёл этот мутный, вскипающий то здесь, то там бой, основные силы греков проходили сквозь ворота среди частокола к себе в лагерь. На счастье, убитых насчитывалось не так много, как можно было бы ожидать. Но раненых даже исчислить казалось невозможным.

Ахейские укрепления начинались окопом — неглубокий ров опоясывал весь лагерь. Пешим воинам его ещё можно было пересечь, но от всадников и уж тем более от колесниц ров защищал надёжно.

Дальше бугрился не слишком высокий вал — да и зачем было его насыпать выше? — никто не предполагал, что дело может так обернуться. По верху шла боевая площадка, с внешней стороны её прикрывали отёсанные брёвна — частокол. Не сказать, чтобы чересчур мощные укрепления — но с налёта не возьмёшь: надо заранее готовить лестницы для приступа и хворост — засыпать ров.

Но главное, конечно же, не в частоколе и рве, а в тех воинах, что стоят на валу. У них в руках — страшные далеко разящие луки. Даже подойти к стене — задача не из лёгких, а ведь наверху есть ещё отточенные жала мечей и копий.

Хорошая крепость, — но только когда ворота закрыты и всё готово к обороне. А сейчас — створы распахнуты настежь, и нельзя их сомкнуть — снаружи ещё остаются свои.

— ЛАДАС!

— Кто это? — подумал он. — Кто это меня зовёт?

Ладас оглянулся. Рядом никого не было. Бой продолжался, но никто из воинов не мог говорить так близко. Ладас один стоял, и Солнце жгло его, пронизывая латы, и ветер, горячий ветер трепал волосы, выбивающиеся из-под шлема, и вскидывал боевой плащ. Ладас входил в отряд сопровождения, шёл за колесницами, но коня под ним давно ранили, и сейчас животное издыхало где-то неподалёку.

Воин направлялся ко входу в лагерь, а вокруг мчались отступающие колесницы — и неожиданно он оказался в задних рядах, в тылу бегущих ахейцев.

Бо́льшая часть войска уже, кажется, скрылась от преследования, но кое-где ещё продолжался ожесточённый, лишённый стратегического смысла, бой.

Ладас уже готов был сделать несколько десятков последних шагов, когда голос остановил его.

— Кто же это?

Ратник снова оглянулся. Он увидел, как в отдалении мчатся ахейские всадники и пехотинцы, а трояне перехватывают их, не дают бежать.

Уже пора было закрывать ворота — враги наседали! Но защитники вала всё медлили, ждали, пока соберутся остальные.

И Ладас понял, что остановило его. Внутренний зов! И это он сам обращался к себе, или нет, не он, а его совесть.

Что случилось? А вот что: ему стыдно отступать! Надо было задержаться у ворот и остановить, хотя бы на несколько мгновений задержать, рвущихся к воротам троянцев, чтобы дать возможность десятку-другому ахе́ян укрыться за частоколом.

Но это была верная смерть.

— Что же? — подумал он. — Кажется, надо умереть? Да, это конец.

Впрочем, тут стало не до размышлений. Он увидел, как бежит к нему знакомый ахеец, возница. Он позабыл его имя, все называли его — Рыжий. Видать, выбило бедолагу из повозки при столкновении, а, может, убили броненосца или перерезали лошадей. Шлем он потерял, полусорванный холщовый панцирь болтался, рыжая негустая борода растрепалась. Воин бежал, прихрамывая, а за ним летел чёрный пыльный столб.

Задыхаясь, боец подбежал, повернулся, и они стали плечом к плечу.

Грохот приближался.

«Вот, сейчас, — пронеслось в мозгу. — Достаточно пары стрел — и всё!».

Но никто не стрелял.

— А! У них колчаны пустые! — вскричал ахеец.

— Погоди радоваться, — осклабился сосед.

И тут же враги навалились.

Ладас изготовился, товарищ его тоже, и, едва колесница приблизилась, оба метнули дротики. Сосед промахнулся, но и враг не успел бросить точно: копьё ударилось, пробило щит и застряло.

Ладас не стал смотреть, как его товарищ вытаскивает копьё — он глядел на троянцев. Он видел, что попал. Попал! С первого раза!

Ближняя колесница шатнулась и боком стала отходить: возница осторожно отгонял её и оглядывался. Илионский латник еле держался, наваливаясь на него всем телом.

Но следом уже летели ещё две повозки. Соратник его вскрикнул. Ладас увидел, как Рыжего швырнуло на землю; из горла торчало древко, он бился и хрипел.

Ладас едва успел уклониться: копьё просвистело, чиркнув по шлему. Кони неслись прямо на него, но ратник не стал отступать, он метнул второе копьё — в створ меж лошадей, и поразил возницу — легковооружённого. Острое жало пронзило панцирь в середине груди, лошади метнулись и пошли стороной. Другая колесница промчалась справа, а впереди близились ещё две.

Ладас вырвал вражеское копьё из земли, встряхнул, примеряя его к руке. Потом сделал вид, что бежит налево, и, едва возница переложил вожжи, метнулся направо. Повозка прогрохотала мимо. Сокрушающий удар вражеского меча обрушился на его щит и пробил медный покров, отхватив большой кусок щита, но убить ахейца не удалось — колесница миновала, и Ладас, размахнувшись, метнул копьё вслед, быстро и страшно вонзив наточенный наконечник в пояс врага, на уровне почек. Воин с ужасным рёвом повалился в пыль.