— Интересно, где вечерами пропадает Джонни? После ужина его почти никогда не видно.

— Джонни? — Генри поправил цветок в петлице. — Понятия не имею, мисс. Может, ему одному лучше всякого общества. Может, нашел, где лучше кормят. Да мало ли что.

Рори держал перед собой журнал, но было ясно, что он его не читает — глаза не бегали по строчкам. Не мудрено — он весь обратился в слух.

— Может, — предположила Мэри, — он нашел, где лучше не только кормят.

— Имеете в виду девушек, мисс? Джонни Харлоу не по этой части. — Генри не без лукавства осклабился, как бы играя роль, соответствующую его шикарному туалету. — За исключением сами знаете кого.

— Да ну вас. — Мэри Макалпин, если хотела, бывала строптивой. — Вы же знаете, о чем я.

— О чем, мисс?

— Не надо со мной умничать, Генри.

Генри сделал грустную мину человека, которого никак не хотят понять.

— Я не такой умный, чтоб с кем-нибудь умничать.

Мэри холодно, оценивающе взглянула на него, потом резко отвернулась. Тут же переменил позу и Рори. Видно было, что его одолевают какие-то мысли, и далеко не самые приятные.

Харлоу, чуть подсвечивая себе красным затененным светом, нащупал дно ящика с запчастями. Внезапно он выпрямился, чуть склонил голову набок, вслушиваясь, выключил фонарь, подошел к окну и осторожно выглянул. Вечерний полумрак переплавился в темную ночь, но желтоватый полумесяц, плывущий за беспорядочно разбросанными по небу облаками, все-таки позволял что-то видеть. Через стоянку шли двое, шли к трейлеру «коронадо», стоявшему в двадцати футах от места, где находился Харлоу. Он без труда узнал Макалпина и Джейкобсона. Харлоу проскользнул к двери трейлера «феррари», отпер ее и осторожно приоткрыл, чуть-чуть, чтобы видеть дверь трейлера «коронадо». Макалпин вставлял ключ в замок. Он сказал:

— Выходит, сомнений нет. Харлоу ничего не выдумывал. Четвертая передача полетела.

— Начисто.

— Так, может, мы зря на него бочку катим? — В голосе Макалпина слышалась почти мольба.

— Отчего она полетела — вот вопрос. — Тон Джейкобсона не очень обнадеживал.

— Что верно, то верно. Ладно, идемте, посмотрим эту чертову коробку передач.

Они вошли в трейлер и зажгли свет. На лице Харлоу появилась несвойственная ему полуулыбка, он медленно кивнул, стараясь не шуметь, запер дверь и возобновил поиски. Он действовал столь же осмотрительно, что и в ремонтной зоне «Кальяри», ящики или коробки вскрывал с величайшей осторожностью, чтобы не осталось абсолютно никаких следов взлома. Работал он быстро и сосредоточенно, остановившись только раз, когда с улицы донесся какой-то шум. Это Макалпин и Джейкобсон спускались по ступеням трейлера «коронадо», скоро они растворились во тьме. Харлоу опять занялся поисками.

Когда Харлоу возвратился в гостиницу, вестибюль, служивший одновременно и баром, был заполнен до предела, сесть было буквально некуда, с десяток человек толпились около стойки. Макалпин и Джейкобсон сидели за столом вместе с Даннетом. Мэри, Генри и Рори оставались на прежних местах. Едва Харлоу закрыл за собой дверь с улицы, раздался гонг, приглашающий на ужин, — в этой маленькой провинциальной гостинице был заведен строгий порядок: вы едите вместе со всеми либо не едите вообще. Для персонала гостиницы это было очень удобно, чего нельзя сказать о гостях.

Гости стали подниматься со своих мест, а Харлоу пересек вестибюль и направился к лестнице. Никто его не приветствовал, можно сказать, его приход вообще остался без внимания. Макалпин, Джейкобсон и Даннет и головы не повернули в его сторону. Рори метнул на него взгляд, полный нескрываемого презрения. Мельком взглянула на него и Мэри, прикусила губу и тут же отвела глаза. Два месяца назад Джонни Харлоу потребовалось бы минимум пять минут, чтобы преодолеть расстояние от входа до лестницы. В этот вечер он преодолел его за десять секунд. Если подобная встреча его и обескуражила, он это искусно скрыл. Лицо было непроницаемым, как у вырубленного из дерева индейца.

В номере он на скорую руку умылся, провел расческой по волосам, потом подошел к шкафу и достал с верхней полки бутылку виски, пошел в ванную, чуть-чуть отлил из бутылки, прополоскал содержимым рот, поморщился и выплюнул. Поставил стакан, почти не тронутый, на край раковины, бутылку отнес обратно в шкаф и спустился в столовую.

Он пришел последним. Человек посторонний удостоился бы большего внимания, чем он. Общество Харлоу перестало считаться престижным. Народу в столовой хватало, но свободные места имелись. В основном столики были сервированы на четверых, некоторые — на двоих. Лишь за тремя столиками для четверых, сидело по трое. За столиками для двоих один сидел только Генри. Рот Харлоу дернулся в ехидной усмешке, столь короткой, что ее словно и не было, потом, не колеблясь, Харлоу прошел через зал и сел рядом с Генри.

— Не возражаете? — спросил он.

— Милости просим, мистер Харлоу.

Генри расточал дружелюбие во время всего ужина, многословно распространялся на самые разные, но незначительные темы, к которым Харлоу при всем желании мог проявить лишь минимальный интерес. Увы, особым интеллектом господь Генри не наградил, и вскоре оказалось, что Харлоу стоит больших усилий выслушивать пошловато-примитивные сентенции Генри и отвечать впопад. К тому же вести беседу приходилось на расстоянии шести дюймов, а это само по себе было эстетической пыткой, потому что даже с расстояния в несколько ярдов Генри никак нельзя было назвать фотогеничным. Но Генри, видимо, считал, что их разговор должен носить интимно-доверительный оттенок, и в данных обстоятельствах Харлоу было трудно с ним не согласиться. Тишина в столовой напоминала кафедральную, и объяснялась она отнюдь не тем, что гостей кормят исключительной вкуснятиной; увы, в конкурсе кулинаров шансы австрийцев котировались бы очень низко. Харлоу, как и всем окружающим, было ясно, что сам факт его присутствия в зале оказывает почти гипнотическое воздействие на разговоры за столами. Поэтому Генри счел благоразумным снизить голос до кладбищенского шепота, не слышного за пределами их стола, что, в свою очередь, требовало физически близкого общения. Харлоу с облегчением вздохнул, когда ужин был съеден: ко всему прочему у Генри дурно пахло изо рта.

Харлоу поднялся одним из последних. Бесцельно проследовал в вестибюль, опять-таки забитый до предела. Там он остановился в явной нерешительности, праздно поглядывая по сторонам. Никто не обращал на него внимания. Взгляд его набрел на Мэри, Рори, потом наткнулся на Макалпина — в дальнем конце вестибюля тот вел какую-то обрывочную беседу с Генри.

— Ну, что? — спросил Макалпин.

Лицо Генри выражало свойственное ему самодовольство.

— Пахло как от винной бочки, сэр.

Макалпин слабо улыбнулся.

— Если человек из Глазго, он в таких вещах разбирается. Что ж, прекрасно. Я должен перед вами извиниться, Генри.

Генри примирительно наклонил голову.

— Принимается, мистер Макалпин.

Харлоу отвернулся от этой пары. Он не слышал ни слова из сказанного, но нимало не огорчился. Внезапно, как человек, принявший какое-то решение, он направился к выходу. Увидев это, Мэри огляделась — не наблюдает ли кто за ней, — взяла палки и, прихрамывая, пошла за ним. В свою очередь Рори, выждав десять секунд после ухода сестры, с праздным видом вышел на улицу.

Через пять минут Харлоу открыл дверь кафе и сел за пустой столик, откуда просматривался вход. К нему приблизилась хорошенькая официантка и, широко распахнув глаза, одарила его очаровательной вопросительной улыбкой. Европейские юноши и девушки, как правило, узнавали Джонни Харлоу в лицо.

Харлоу улыбнулся в ответ.

— Тоник и воду, пожалуйста.

Глаза девушки распахнулись еще шире.

— Простите, сэр?

— Тоник и воду.

Официантка, чье высокое мнение о чемпионах мира по автогонкам явно пошатнулось, принесла заказ. Он не спеша тянул напиток, поглядывая на вход, потом нахмурился: в кафе, явно встревоженная, вошла Мэри. Она сразу увидела Харлоу, прохромала к его столику и села рядом.