— Привет, Джонни, — сказала она неуверенно.

— Признаться, я ждал, что придет кто-то другой.

— Что?

— Кто-то другой.

— Не понимаю. Кого ты…

— Неважно. — Харлоу говорил резко, чеканя слова. — Кто прислал тебя шпионить за мной?

— Шпионить за тобой? Шпионить за тобой? — Она уставилась на него, не в удивлении даже, а просто не в силах постичь смысл сказанного. — Как тебя прикажешь понимать?

Харлоу и бровью не повел.

— Разве ты не знаешь, что означает слово «шпионить»?

— Ой, Джонни! — В больших карих глазах вспыхнула обида, она же звучала и в голосе. — Ты же знаешь, я никогда не стала бы за тобой шпионить.

Харлоу смягчился, но лишь отчасти.

— Тогда почему ты здесь?

— Тебе разве не приятно просто видеть меня?

— Это не ответ. Как ты сюда попала?

— Я… просто шла мимо и…

— Увидела меня и зашла. — Он резко оттолкнул стул и поднялся. — Подожди.

Харлоу подошел к входной двери, глянул сквозь нее, открыл и сделал шаг на улицу. Он несколько секунд смотрел направо — он пришел с этой стороны, потом оглядел другую часть улицы. Но интересующий его человек стоял в дверях на противоположной стороне. Стоял, замерев в углублении. Не подав виду, что заметил его, Харлоу вернулся в кафе и сел за свой столик.

— У тебя не глаза, а рентгеновские лучи, — сказал он. — Стекло-то замерзло, а ты меня сквозь него разглядела.

— Ну хорошо, Джонни. — Голос у нее был усталый. — Я шла за тобой. Просто у меня душа не на месте. Я жутко беспокоюсь.

— Все мы время от времени беспокоимся. Ты бы видела меня на трассе. — Он смолк, потом без видимой связи спросил: — А Рори был в вестибюле, когда ты уходила?

Она от удивления заморгала.

— Да. Был. Я его видела. Перед самым уходом.

— А он тебя?

— Занятный вопрос.

— Я вообще парень занятный. Это тебе на автодроме любой скажет. Так он мог видеть, как ты уходила?

— Ну, мог, наверное. А в чем дело, при чем тут Рори?

— Слишком молод он еще, чтобы в такое время шляться по улицам чужих городов, да и простуду можно подхватить. А то, не ровен час, еще и ограбят. — Харлоу смолк, задумавшись. — Всякое может случиться.

— Ой, перестань, Джонни! Перестань! Знаю, он тебя возненавидел, слова тебе не говорит, после того… после того…

— Как я тебя искалечил.

— Ой, господи! — Она искренне огорчилась. — Он мой брат, Джонни, но все-таки не я. Ну, хочешь, я с ним… ну, пусть себе злится, ты-то можешь не обращать на это внимания? Ты же самый добрый человек в мире, Джонни Харлоу…

— Доброта нынче не в цене, Мэри.

— А ты все равно добрый. Я знаю. Неужели ты не можешь простить его? С твоим-то великодушием? Ведь он еще совсем мальчишка. А ты — мужчина. Тебе ли его опасаться? Что он тебе может сделать?

— Видела бы ты, что устраивали во Вьетнаме девятилетние дети, когда в руках у них были винтовки.

Она отодвинулась вместе со стулом. В глазах стояли слезы, но по возможности ровным голосом она сказала:

— Прости, пожалуйста. Зря я тебя побеспокоила. До свидания, Джонни.

Он мягко накрыл ее кисть ладонью, она не стала отдергивать руку, просто сидела и ждала с немым отчаянием в глазах.

— Не уходи, — попросил он. — Я просто хотел кое в чем убедиться.

— Что?

— Самое смешное, что сейчас это уже не важно. Давай забудем о Рори. Поговорим о тебе. — Он подозвал официантку. — Повторите, пожалуйста.

Официантка выполнила заказ, и Мэри посмотрела на содержимое стакана.

— Что это? Джин? Водка?

— Тоник с водой.

— Ой, Джонни!

— Что ты все «Ой, Джонни» да «Ой, Джонни»! — Трудно было определить, раздражен он или просто притворяется. — Ну ладно. Ты говоришь, у тебя душа не на месте — хотя это и так ясно любому, мне тем более. Хочешь, назову причины твоего беспокойства? Их пять: Рори, ты сама, твой отец, мать и я. — Она хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее. — Насчет Рори и его ненависти ко мне можешь забыть. Через месяц он будет вспоминать это как дурной сон. Теперь ты сама: тебя беспокоят наши, скажем так, взаимоотношения, не отрицай, что есть, то есть. Они наладятся, но на это нужно время. Остаются родители, ну, и твой покорный слуга. Я более или менее прав?

— Я уже и забыла, когда ты со мной вот так разговаривал.

— Значит, я более или менее прав?

Она молча кивнула.

— Твой отец. Да, вид у него сейчас не самый цветущий, он заметно похудел. Причина — он тоже беспокоится, о твоей маме и обо мне, именно в таком порядке.

— Моя мама, — прошептала она. — Откуда тебе о ней что-то известно? Про нее не знает никто, кроме папы и меня.

— Подозреваю, про нее знает и Алексис Даннет, ведь твой отец с ним сдружился, но утверждать не буду. А мне мистер Макалпин все рассказал сам, месяца два назад. Раньше он мне доверял, до того, как стал чураться.

— Ну зачем так, Джонни?

— Это уже лучше, чем «Ой, Джонни». Надеюсь, он доверяет мне и сейчас. Только не говори ему о том, что я тебе сейчас сказал, — я обещал держать это в тайне. Даешь слово?

— Даю.

— Последние два месяца твой отец был не очень общителен. Его можно понять. Я не считал себя вправе приставать к нему с расспросами. С тех пор как твоя мама выехала из вашей марсельской квартиры три месяца назад, от нее так ничего и нет — никаких сообщений, звонков, писем?

— Ничего, абсолютно ничего. — Будь она из тех, кто заламывает пальцы, сейчас для этого был бы самый подходящий момент. — Ведь раньше, если она не с нами, она звонила каждый день, минимум раз в неделю писала, а сейчас…

— Отец испробовал все средства?

— Ведь папа — миллионер. Неужели ты думаешь, что он не испробовал все?

— Да, конечно. Итак, у тебя душа не на месте. Чем я могу помочь?

Мэри легонько побарабанила пальцами по столу. Глаза наполнились слезами. Она сказала:

— Сделай так, чтобы вторая причина его беспокойства отпала сама собой.

— Ты имеешь в виду меня?

Мэри кивнула.

В эту самую минуту Макалпин проводил активное расследование, связанное с пятой причиной его беспокойства. Вместе с Даннетом он стоял перед гостиничной дверью и всовывал ключ в замочную скважину. Даннет, мучимый дурными предчувствиями, огляделся по сторонам и сказал:

— Боюсь, дежурная не поверила ни одному твоему слову.

— Какая разница? — Макалпин отомкнул замок. — Ведь ключ от номера Джонни у меня, так?

— А если бы его у тебя не было?

— Высадил бы эту дверь к чертовой матери. Слава богу, не впервой.

Они вошли в комнату, закрыли и заперли за собой дверь. Молча, методично они начали обыскивать номер Харлоу, заглядывая в самые невероятные места, — впрочем, в гостиничном номере не так уж много мест, где можно что-то спрятать, даже человеку с богатой фантазией. Поиски заняли три минуты и принесли довольно пугающий результат. Ошарашенные мужчины безмолвно взирали на трофеи, разложенные на кровати Харлоу, — четыре непочатые бутылки виски и одна наполовину опустошенная. Они переглянулись, и Даннет обобщил их чувства кратчайшей репликой:

— Вот это да!

Макалпин кивнул. У него словно язык отнялся, хотя такое случалось с ним очень редко. Но Даннет и без того прекрасно понял, какая неприятная дилемма стоит перед Макалпином, понял и сочувствовал ему. Ведь Макалпин уже решил, что предоставит Харлоу последний шанс, и вот перед ним лежали улики, вполне достаточные для того, чтобы немедленно отстранить Харлоу от выступлений и вывести из команды.

— Что будем делать? — спросил Даннет.

— Заберем это чертово зелье с собой, вот что. — Глаза Макалпина потускнели, низкий голос звучал с натужной хрипотцой.

— Так он же заметит. Причем сразу. Придет и первым делом потянется за ближайшей бутылкой, это ясно, как божий день.

— Пусть замечает, пусть тянется — кому какое дело? Что он будет делать дальше? Не кинется же к портье с воплями: «Я Джонни Харлоу, у меня из номера только что украли пять бутылок виски». Будет молчать, как миленький.