— И когда произойдет этот срыв?

— Боюсь, очень скоро. Еще один «Гран-при», не больше.

— Знаешь, чем он сейчас займется? Вернее, ближе к вечеру — он так искусно пытается это скрыть.

— Не знаю и знать не хочу.

— Присосется к горлышку.

Чей-то голос с сильным шотландским акцентом произнес:

— Говорят, уже присосался.

Макалпин и Даннет медленно обернулись. Из тени сарая у них за спиной вышел человечек с удивительно сморщенным лицом, а его седые бесформенные усы странно контрастировали с по-монашески выбритой лысиной. Еще страннее выглядела длинная, тонкая и диковинным образом изогнутая черная сигара, торчавшая из угла его беззубого рта. Это был Генри, старый водитель трейлера, давно перешагнувший рубеж пенсионного возраста, а сигара была его фирменным знаком. Говорили, что иногда он даже ел, не вынимая сигару изо рта.

— Подслушиваем, да? — спросил Макалпин, не повышая голоса.

— Подслушиваем! — Трудно сказать, что именно прозвучало в голосе Генри — негодование или удивление, но прозвучало сильно и явственно. Вы, мистер Макалпин, прекрасно знаете, что я никогда не подслушиваю. Я просто слушал. Тут есть разница.

— Что вы сейчас сказали?

— Вы отлично все слышали. — Генри сохранял олимпийское спокойствие. — Вам отлично известно, что он ездит, как сумасшедший, и остальные гонщики кидаются от него врассыпную. У них из-за него поджилки трясутся. Нельзя его на трассу выпускать, вот и весь сказ. Его просто повело, и вы это видите не хуже меня. А если мы в Глазго говорим, что человека повело, это значит…

— Мы знаем, что это значит, — перебил его Даннет. — Я думал, Генри, вы с ним друзья?

— Так и есть. В жизни такого истинного джентльмена не встречал, вы, джентльмены, уж меня простите. Да, я его друг, потому и не хочу, чтобы он убился… или сел в тюрьму за непредумышленное убийство.

Макалпин устало произнес:

— Генри, вы делайте свое дело, управляйте трейлером, а я буду делать свое дело — управлять командой «Коронадо».

Генри мрачно кивнул, отвернулся и зашагал, сдерживая гнев, он выполнил свой долг, предупредил о грядущей напасти, и если к этому предупреждению не прислушаются, он, Генри, за последствия не отвечает. Макалпин, с лицом не менее мрачным, задумчиво потер щеку и сказал:

— Не исключено, что он прав. Во всяком случае, у меня нет основания не думать, что Харлоу катится под уклон.

— В смысле, Джеймс?

— В болото. Что его, как сказал Генри, повело.

— Кто повел? Куда?

— Один малый по имени Бахус. Слышал про такого, Алексис? Он уводит людей с истинного пути, заманивает их алкоголем.

— У тебя есть доказательства?

— Доказательств его пьянства нет, скорее отсутствуют доказательства его трезвости. Но хрен редьки не слаще.

— Извини, я не совсем понимаю. Или ты от меня что-то скрывал, Джеймс?

Макалпин кивнул и вкратце поведал истину — да, ему пришлось немного лукавить в интересах команды. Впервые Макалпин заподозрил, что Харлоу нарушил обет воздержания от спиртного, в день смерти Жету, когда Харлоу не мог нормально разлить и выпить бренди. Разумеется, откровенных запоев не было, тогда его автоматически отстранили бы от всех крупных гонок. Он же, всегда умело избегавший общества, пил тихо, регулярно, целеустремленно и тайком: всегда в одиночку, почти всегда в каких-то трудно доступных местах, где засечь его за этим занятием было крайне сложно. Это Макалпин знал точно, потому что нанял профессионала вести за Харлоу постоянную слежку, но тому либо жутко не везло, либо Харлоу обнаружил детектива — человек с головой вполне мог заподозрить, что за ним следят, — во всяком случае, он уходил от слежки весьма коварно и искусно, лишь три раза его удалось заметить около маленьких винных магазинчиков, затерянных в лесах неподалеку от хоккенхаймского кольца. Но и в этих случаях он лишь пристойно потягивал рейнвейн из маленького стакана — не та доза, чтобы притупить остроту реакции первоклассного гонщика, выбить его из колеи. Совершенно непонятно, как ему удавалось улизнуть от наблюдения, потому что Харлоу везде ездил в своей огненно-красной «феррари», самой заметной машине на дорогах Европы. Выходит, он принимал чрезвычайные — и чрезвычайно успешные — меры, чтобы уйти от «хвоста», а это было для Макалпина достаточной косвенной уликой: он пришел к твердому убеждению, что частые, загадочные и необъяснимые отлучки Харлоу означают частые выпивки без свидетелей. Последние сведения носили совсем зловещий характер: Харлоу явно пристрастился к виски.

Даннет молча слушал, пока Макалпин не выговорился.

— А чем это подтверждается? — спросил он.

— Обонянием.

Даннет обдумал сказанное, пожал плечами:

— Лично я ни разу не чувствовал, чтобы от него пахло.

— Это потому, Алексис, — мягко объяснил Макалпин, — что ты вообще не чувствителен к запахам. Запахи масла, бензина, подгоревших от торможения шин тебе неведомы. Значит, и запах виски тебе не учуять.

Даннет согласно наклонил голову. Он спросил:

— А ты что-нибудь учуял?

Макалпин покачал головой.

— Так в чем же дело?

— Он бежит от меня, как от чумы, — признался Макалпин, — а ты ведь знаешь, как мы с Джонни были близки. А когда он ко мне все-таки приближается, от него разит ментоловыми таблетками от кашля. Тебе это ни о чем не говорит?

— Брось, Джеймс. Это не доказательство.

— Может, и нет, но Траккья, Джейкобсон и Рори клянутся, что он заливает за галстук.

— Это свидетели необъективные. Если Джонни придется уйти, кто будет первым гонщиком «Коронадо» с хорошими шансами на чемпионский титул? Конечно, Никки. Между Джейкобсоном и Джонни особой дружбы не было никогда, а сейчас их отношения и вовсе испортились: Джейкобсону не нравится, что его машины бьются, к тому же Харлоу заявляет, что в этих авариях не виноват — получается, что Джейкобсон не может как следует подготовить машину! А Рори просто ненавидит Джонни Харлоу: во-первых, из-за того, что случилось с Мэри, во-вторых, из-за того, что она при этом к Джонни совершенно не переменилась. Боюсь, Джеймс, твоя дочь — единственный человек в команде, до сих пор преданный Джонни Харлоу.

— Да, знаю. — Секунду помолчав, Макалпин устало добавил: — Первой мне сказала она.

— Черт! — Даннет с тоской во взгляде посмотрел на трассу и, не поворачиваясь к Макалпину, сказал; — Выходит, у тебя нет выбора. Тебе придется отстранить его от гонок. Лучше прямо сегодня.

— Учти, Алексис, ты узнал это только сейчас, а я — гораздо раньше. Поэтому решение я уже принял. Я позволю ему участвовать еще в одном «Гран-при».

В угасающем свете дня стоянка походила на последнее прибежище мамонтов из давно ушедших веков. Гигантские трейлеры, возившие вокруг Европы гоночные машины, запасные части и передвижные пункты ремонта, припаркованные как Бог на душу положит, грозными и причудливыми фигурами возвышались на фоне тьмы. Они были начисто лишены признаков жизни, ни одна из них не светилась. Пустынно было и на стоянке для легковых машин, но вот из мрака появился человек и направился прямо к трейлерам.

Джонни Харлоу не пытался скрывать свое присутствие от какого-нибудь случайного наблюдателя. Покачивая брезентовой сумкой, он пересек стоянку по диагонали и остановился около одного из громадных мамонтов: по бокам и сзади крупными буквами были написано слово «ФЕРРАРИ». Он не стал проверять, заперта дверь трейлера или нет, но сразу достал связку диковинно изогнутых ключей — и через несколько секунд дверь распахнулась. Войдя внутрь, он запер дверь за собой. Минут пять он ходил от окна к окну, терпеливо проверяя, не заметил ли кто его незаконное вторжение. На всякий случай убедившись, что свидетелей нет, Харлоу достал из сумки фонарь, включил красный луч, склонился над ближайшей «феррари» и принялся тщательно ее осматривать.

В вестибюле гостиницы толпилось человек тридцать. Среди них были Мэри Макалпин и ее брат, Генри, и рыжие близнецы Рафферти. Стоял настоящий гомон: в гостинице на уик-энд разместились несколько команд — участниц «Гран-при», а гонщики — народ шумный. Все они, гонщики и механики, убрали рабочую одежду подальше и облачились в туалеты для ужина, до которого, однако, оставался еще час. Особенно блистал Генри — на нем был костюм в тонкую полоску с красной розой в петлице. Он даже удосужился причесать усы. Рядом с ним сидела Мэри, а в нескольких футах от нее — Рори, он читал журнал или делал вид, что читает. Мэри сидела молча, не улыбалась, только стискивала и вертела в руках палки, ходить без которых пока не могла. Внезапно она повернулась к Генри.