“Я еще отплачу судьбе за всех вас, отец, дай мне только немного сил”

***

Громадный колизей величественно возвышался над всем городом, что раскинулся на берегу древнего моря и который, в свою очередь, без сомнения, только портил весь опустившийся пейзаж, словно художник случайно пролил всю свою палитру на только что законченное совершенное полотно. Стоя где-нибудь на высоком холме и глядя в сторону моря, казалось, снести бы этот жалкий и неуместный городок, и оставить только лишь колизей да природу, красота этого места была бы неописуемой. Построенная много веков назад уже давно забытым государством, давно забытыми мастерами и строителями, величественная арена с песком, который на протяжении всего своего существования жадно впитывал кровь несчастных бойцов, сражающихся только лишь для того, чтобы утолить жажду зрелищ достойной публики, в народе была названа Кровавым Колизеем. Со всего мира люди съезжались посмотреть на здешние бои, ведь по совместительству, несмотря на уродство местного поселения, оно являлось одним из самых больших рынков в Торговой федерации.

Оглушая своим тягучим скрипом, лифт медленно полз вверх по каменной шахте в яркую неизвестность из уже такого знакомого мрака, приближая очередного воина к его смерти. Будет ли она сегодня жить или умрет, победит или проиграет, для рабыни это уже не имело смысла. Все, что у нее есть, это борьба. Пусть даже и на потеху публике, она не уступит своим надзирателям ни на минуту.

Двадцать демонов, рожденных в красных водопадах под кровавым песком, поднимались по всему периметру арены, чтобы принять участие в смертельном спектакле. Эти гладиаторы не были обычными рабами, каждый из них прошел уже десятки боев, закаленные в жестоких сражениях, каждый из них понимал, живым уйдет только один. Толпа ревела, приветствуя своих чемпионов. Сегодня будет заключено немало сделок, может кто из сражающихся и выживет, многие хотят иметь в своей коллекции гладиатора, тем более гладиатора чемпиона.

Девушка оглядела соперников. Как они нарастили такие мышцы? Видимо, были послушными зверушками, как того хотели их хозяева. Их не за что было сажать в карцер. Она принялась искать глазами знакомую ложу главного распорядителя арены и, по совместительству, ее нынешнего хозяина.

Распорядитель, как всегда, находился в своих личных аппартаментах, в окружении красивейших рабынь, возлежал на бархатных подушках с вышитым золотыми нитями орнаментом. Подобные бои были для него не больше, чем прикрытием для ведения дел, поэтому в его личном уголке часто находились другие, весьма значимые, личности федерации.

Но на этот раз рядом сидел не торговец. Его манеры не были похожи на манеры человека, привыкшего к тому, что каждое его желание незамедлительно исполняется. Сидел он не облокотившись на подушки, спина прямо, ноги крест-накрест, руки на ногах. Он отказался от винограда, вернее, чтобы его кормили. Сам взял роскошный поднос и начал методично поглощать одну виноградинку за другой. В отличие от распорядителя он явно находился не в своей тарелке. Тот шевелил только рукой, отгоняя или подзывая к себе новых слуг, которые и клали прямо ему в рот новые кушанья.

Увидев подошедшего к распорядителю главного надзирателя, девушка отвернулась от ложи. Она не хотела смотреть на него больше, чем требовалось. Нужно было сконцентрироваться на предстоящих убийствах и изучить соперников.

***

На подходе к городу Максвелл и Артемий устроили привал в редком лесу, необходимо было составить план действий.

— итак, давай подумаем, нам нужен боец, в данный момент лучший воин, на которого мы можем рассчитывать — это гладиатор, однако, если слухи не врут, если мы освободим Кхтонца, то он будет нам должен, и поможет в деле, разумеется, если на нем будет ошейник, так вдвое лучше, на рынках делать нечего, там точно нет опечатанных, да и нет у меня желания глядеть лишний раз на здешние достопримечательности, но думаю посетить его все же стоит.

Артемий недвижимо глядел на говорящего перед ним человека и не подавал ни единого сигнала о том, что слушает его. Тем временем Максвелл, прекрасно зная, что друг его все-таки слушает, продолжал.

— пока мы будем в городе я запрещаю тебе грабить или убивать тех, кто тебе не понравится, Федерация — главный враг империи, если в потасовке выяснится, что я имперец, нас зарубят за ближайшим углом, ты это понимаешь?

Шут все также не двигался, все равно что с деревом говорить.

— я как с деревом говорю, буду думать, что понял.

Артемий расставил руки в дружеском жесте, будто бы хотел обняться. Только Максвелл знал, что под маской у этого человека. Ее безжизненное дерево скрывало обезображенное пытками лицо. Несмотря на то, что его спутник был по-настоящему добрым человеком, убивал он абсолютно спокойно, это было для него также естественно, как ходьба. Однако он никогда не трогал достойных, по его личному мнению, людей, детей, стариков. Не трогал и тех, кто защищал свой дом, когда туда вваливался грабитель, в роли которого выступал сам Артемий. Определенно, его психика была повреждена.

Максвелл не знал, что с ним происходило до того, как нашел его в помойной яме рядом с имперской столицей. Но было очевидно, что шута пытали не один день, со знанием дела, чтобы он не умер сразу. Лечил Максвелл его очень долго, вправлял суставы, накладывал шины на сломанные кости, извлекал осколки, зашивал раны, потратил весь запас лекарств, а потом ещё год выхаживал и все удивлялся, как тот вообще выжил.

В итоге получилось намного лучше, чем рассчитывал целитель. Кости срослись хорошо, суставы работали весьма исправно, хоть и постоянно хрустели, но ни одного слова от Артемия Максвелл так и не услышал. Имя дал ему сам, в честь одного из артистов, которых он видел на бесплатных представлениях в столице империи. И, как позже оказалось, Арт имел неплохие акробатические способности, был невероятно гибок и быстр. Максвелл даже сомневался, нет ли у него катализатора. Настолько быстра его реакция. Впрочем, сомнения оказались беспочвенными, магией тот не пользоваться не мог, волшебство покидает безумцев.

Когда Максвелл впервые дал Арту клинок, то был приятно удивлен. Меч казался продолжением руки Артемия, тренировочное чучело было исполосовано вдоль и поперек в мгновение ока. Такой стиль боя Максвелл никогда не видел. Каждый новый удар плавно выходил из предыдущего, не забывая о ногах и второй руке, которые тоже периодически шли в ход, в результате чего на врага обрушивался невероятный шквал смертельных порезов. Это наглядно доказывало, что Артемий не простой человек, без темного прошлого в жизни явно не обошлось. При том, даже среди брата артиста, он выделялся своим профессионализмом.

Также не было числа фокусам, которые знал Артемий. Когда они останавливались в деревнях, он всегда собирал рядом с собой стаю детишек и начинал представление. Из простого: доставал камешки из-за ушей других людей, но иногда умудрялся вынимать живых птиц из кармана. Максвелл всегда удивлялся тому, когда он успевал их ловить. Но главное, охотиться ведь его не заставишь, а для фокуса, так пожалуйста, все ради звука аплодисментов. Странный был человек, и опасный. Максвелл продолжал, он уже привык к тому что больше разговаривает сам собой, чем с Артемием.

— сначала пройдемся по рынкам, потом пойдем к арене, надеюсь, сегодня у них будут игры, все, спать.

Солнце уже опустилось за горизонт, весенние ночи уже не были настолько суровыми чтобы разводить огонь, и путники просто укутались каждый в свой спальник. Максвелл лежал на спине и глядел в чистое звездное небо. Спустя почти шесть лет он все никак не мог привыкнуть к открытому небу над головой. На улицах родного района Аврелии, имперской столицы, они с сестрой еле сводили концы с концами, непрекращающееся чувство голода не способствует высоким размышлениям о тщетности бытия, да к тому же, если все-таки сделать усилие и вылезти на крыши покосившихся и тесных домиков рабочих районов, звезд на ночном небе города намного меньше чем здесь. Сейчас Максвелл размышлял о тех огромных глыбах, что проплывали по ночному небу. В этом мире их называют лунами, он читал теории о том, что это куски самого первого огромного небесного тела, когда-то бывшего целым, но расколовшегося на неисчислимое количество обломков, так они и летают вокруг уже сотни тысяч лет. Он любил время перед сном. Так уж привык, не думать в это время ни о прошлом, ни о будущем, ни о каких насущных проблемах, и очень не любил, когда перед сном его отвлекали. Так и сейчас, он просто размышлял о насущном, ценя каждый миг своего умиротворенного одиночества.