Скоро воздух подымет ее на широких мускулистых крыльях, и она снова глотнет синевы — первый раз после долгого заточения в мастерских и ангарах.
Афанасьев, до краев переполненный торжественной радостью, стоял у аппарата, нежно поглаживая выпуклое крыло.
Урывками, обкрадывая свои ночи, ловя минуты между двумя заседаниями, он конструировал свою птицу.
Партийная работа была для Афанасьева высоким долгом, а эта прекрасная птица — любимым ребенком, которому он дарил свой ночной досуг и отцовскую нежность, накопленную в его одинокой, холостой жизни.
Сейчас в суровых глазах Афанасьева, в уголках всегда стиснутых губ, пряталась тайная улыбка.
Труд его, утомительный, но радостный, увенчался победой. Аппарат летал прекрасно. Помимо новизны самой конструкции, в самолете «Афанасьев Н-I» было усовершенствованное приспособление, автоматически выбрасывающее пилота и пассажиров во время аварии. Сегодня предполагалось новое испытание его на фигурные полеты.
Никому не мог Афанасьев уступить первого пробного полета на этом аппарате.
ХРАБРЫЙ ЗАВТЕХ.
Над ангаром подняли красный флаг — запрещение полетов.
К самолетам, ожидавшим своей очереди, подбежали механики, чтобы увести их в ангары.
Курсанты заворчали.
— Завтех сошел с ума. Небо чисто как ладошка.
— Это он муху принял за тучу.
— Или чихнул, и ему показалось, что это гром.
Комиссар увидел флаг и грозно нахмурился.
— Кто сегодня дежурный по аэродрому? — спросил он механика.
— Флаг поднят по распоряжению не дежурного, а заведующего технической частью, товарищ комиссар.
Афанасьев направился к племяннику.
— Что это значит? Не могло быть лучшей погоды для полетов!
— Юргенс, — начал было струсивший Тришатный, но Афанасьев перебил его.
— Что же! Ты, кажется, желаешь, чтобы весь воздушный флот Республики прекратил свою деятельность, потому что один человек свалился из окна и сломал себе шею?
— Я не это хотел сказать, — истерично крикнул Николай Иванович. — Всякий опытный человек подтвердит, что на сегодня нужно ждать дурной погоды… Вид сегодняшнего неба…
— А что же ты находишь в нем дурного? Может быть оно чересчур сине? Или чересчур высоко? Или земля недостаточно мягка?
— Метеорологическая станция…
— К черту! Когда гроза действительно будет на носу — тогда могут прекратиться занятия, а теперь…
Подошел начальник аэродрома.
— Распорядитесь спустить красный флаг, — обратился к нему комиссар, — полеты сегодня состоятся.
— Ты думал, вероятно, — обернулся он к племяннику, что тебя сегодня заставят участвовать в пробном полете. Вот, трус!
* * *
Тришатный подошел к самолетам. Он небрежно осматривал корпуса и несущие поверхности. У «Афанасьева Н-I» он на минуту задержался, потрогал троссы, скрепы и заглянул в кабину. После осмотра он, понурившись, подошел к жене.
— Конструкция нового самолета, по–моему, неудачна. Я не хотел бы на нем лететь, — кисло сказал он.
Все это утро он суетился, помогая выводить «Афанасьева Н-I» из ангара.
Ему доставляло болезненное удовольствие купаться в лучах дядиной славы, но завистливая тоска грызла его малокровную душонку.
РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ.
Курсанты обменивались впечатлениями.
— Хороша птичка, товарищи!
— Гордая.
— Наш комиссар всем иностранцам нос утрет. Орел, а не комиссар!
— Воздух–то, ребята! Огурчик с медом.
— А вот и журналисты появились… Видишь, вон там шагают трое.
— Гляди–ка, Петров, малыш в дождевике разыгрывает из себя знатока. Всюду свой нос сует.
К новому самолету подошел моторист. Через несколько минут мощно заревел мотор. Винт отбросил назад струю ветра, срывавшую шапки с курсантов, стоявших вблизи.
Это была проба мотора.
— Этого крошку унесет ветром, как моль. Он еле держится на ногах, — сказал, смеясь, один из курсантов.
Пайонк, попав в струю вихря, уцепился за стабилизатор и судорожно держался за него. Его потрепанный дождевичок поднялся над его головой, как крылья бабочки.
Вид у него в эту минуту был очень несчастный. Сделав невероятное усилие, он как–то приподнялся на руках, а ноги заболтались в воздухе. Он раскачался, как маятник, и легко прыгнул в сторону.
— Сильные руки у этого малого, — заметил курсант.
— Ну, такое тощее тело поднять не трудно, — сказал второй, — а вот ноги у него быстрые, прибавил он. — Смотри, как улепетывает! Чуть очки не потерял…
Пайонк, действительно, был очень напуган. Он тяжело дышал и держался за сердце. Чего только не требует от репортера газета!..
* * *
Козлов возбужденно и радостно благодарил Афанасьева. Ему было разрешено участвовать в фигурных полетах нового самолета, да еще вместе с самим комиссаром. Вот это счастье, так счастье!
Он бросился за своим шлемом и чуть не сбил с ног какого–то человека. На него в упор поглядели грустные, робкие глаза под круглыми очками.
—А вы опять тут как тут! — воскликнул Козлов. — Что за неугомонное существо!
— Вы… вы тоже летите? — заикаясь, спросило неугомонное существо. — И вы не боитесь? Может быть, маленькая неисправность… и тогда…
Козлов только усмехнулся в ответ…
* * *
В стороне стояли Наташа Тришатная, Федька и Шварц. Федька так и не мог закрыть рта, открывшегося при виде диковинной птицы. Покровительство комиссара помогло ему пройти на аэродром и даже осмотреть вблизи новый самолет. Он с тайным восторгом похлопал по его серым глянцевитым бокам, долго в упоении рассматривал машину, и с лица его не сходило выражение восхищения, смешанного с испугом.
ОРЛЫ.
Через полчаса все было готово к старту.
— Может быть, все–таки вам дать летчика, — спросил Афанасьева заведующий аэродромом. — Вы так много работаете и должны сильно уставать.
— Не надо мне никого. Со мной летит Козлов, управлять буду я сам. Я чувствую себя совершенно бодрым. Разве у меня больной вид?
Он напряг свои железные руки, не знавшие усталости. Чувство страха было ему незнакомо. Опасностей для него не существовало.
Курсанты с восхищением глядели на его высокую, сильную фигуру. Такого комиссара поискать… Комиссар, который не бросает летной практики и конструирует, как первоклассный инженер. Гордость не только ВВА, но и всей Республики.
Афанасьев и Козлов уселись на свои места.
— Управление проверено? — спросил Афанасьев.
— Все в порядке, товарищ комиссар… Но, если вы хотите…
— О, нет, я вполне полагаюсь на ваши глаза, — небрежным тоном ответил комиссар.
Он никогда, если это было не нужно, не терял времени на подобного рода осмотры, предоставляя делать их механикам. Так было и на этот раз.
— Контакт?
— Есть контакт.
Пропеллер рванул и бешено закрутился.
Упоительный запах горелой касторки и бензина дохнул в лицо Афанасьеву.
Подняв хвост, самолет скользнул по земле, подставляя грудь студеному, крепкому воздуху. Мотор его торжествующе запел, приветствуя распахнувшийся навстречу небесный простор.
Минута, и он взмыл над аэродромом.
Задрав головы, все следили его ровный и чистый полет.
Как короткие молнии, поблескивали его троссы. Косой, желтый луч ползал по стальному брюху. Самолет петлил, штопорил, виражил, со страстью отдаваясь весеннему утру. Он ложился на бок, и крылья его вспыхивали серебром, сверлил воздух, как игла, переходя в пике.
Во время одной из фигур, когда он пропланировал метров пятьсот, развалившись на спине, как ленивая кошка, Тришатный, закрыв лицо руками и втянув голову в плечи, быстро пошел к ангарам. Его спина согнулась, как будто в ожидании удара.
Федька зажмурился. Даже опытные инструкторы тревожно переглянулись.
Самолет нырнул, выпрямился и отскочил метров на триста вверх.
Он летел в небо горками, скача как упрямый кенгуру.
