За спиной Афанасьева раздался злорадный смех, и чья–то темная фигура подскочила к нему с поднятой рукой.

В ту же минуту острый луч электрического фонаря перерезал темноту, осветив лицо… Осипа Пайонка.

От неожиданности он зажмурился, и нож выпал из его руки. Но это было еще не все.

Шесть человек бесшумно отделились от темной стены, направляя шесть револьверов на журналиста и женщину.

— Ни с места!

Афанасьев стоял, спокойно заложив руки в карманы. Расчет оказался верен. Шпион попался.

Но через секунду обстоятельства переменились.

Раньше, чем кто–нибудь мог сообразить, в чем дело, Пайонк ураганом налетел на Шварца, выбил у него из рук фонарь, который с грохотом разбился, и шмыгнув мимо растерявшихся агентов ГПУ, как крыса, зашуршал по лестнице.

Вслед ему засвистели пули.

Оставив агентов с женщиной у дверей, Шварц и Афанасьев бросились в погоню за шпионом. Они слышали выше этажом топот бегущих ног, свистящее дыхание и стреляли в темноту, наудачу.

Афанасьев вытащил на ходу свою зажигалку, но она не понадобилась. Здесь было достаточно светло от круглых окон на площадках, чтобы прицелиться в человека.

Они достигли верхней площадки и уперлись в чердачную дверь. Афанасьев нащупал висящий замок и выругался, но Шварц дернул дверь, она легко раскрылась… Одна замочная петля была сорвана.

Прямо перед ними, на другом конце чердака, мутно голубело слуховое окно.

На его фоне болтались две ноги. Шварц выстрелил. Мимо!

Афанасьев выстрелил. Мимо!

Ноги подтянулись кверху и исчезли.

Над их головой, как театральный гром, загрохотала крыша. Афанасьев добежал до окна, высунулся и тихо свистнул: влезть на крышу отсюда немыслимо. Дом был старый, давно не ремонтировался. Перед окном крыши вообще не было. Когда–то здесь был навес, но давно провалился, и жестяной лист повис над улицей.

Карабкаться наверх осмелился бы только акробат–профессионал.

Конечно, существует еще ход на крышу, но где его сейчас найти, а медлить нельзя.

— Живо, бегите вниз, — крикнул он Шварцу, — оцепите дом, пришлите сюда дворника и вызовите из какой–нибудь квартиры, где есть телефон, подмогу… Я остаюсь стеречь чердак.

В это самое время Осип Пайонк, зажмурившись, прыгнул на крышу соседнего трехэтажного дома. При падении он почувствовал острую боль в руке и застонал, но сейчас же, собрав всю силу воли, заставил себя поползти дальше. Он не должен был медлить…

Собственная жизнь была ему дороже и слаще самой сладкой мести.

Добравшись до чердака, он безуспешно пытался выломить плечом дверь на лестницу. Пришлось снова карабкаться на крышу.

Он заглянул вниз. Луна стремительно выплыла из груды облаков и осветила маленький дворик, к которому примыкал огороженный забором пустырь…

Журналист уцепился здоровой рукой за водосточную трубу. Мимо его ушей просвистела пуля…

Его преследователи бежали по направлению к нему по соседней крыше, выпуская в него заряд за зарядом. Сморщившись от нестерпимой боли, он спустился вниз по трубе. Через минуту он был уже по ту сторону забора, на пустыре, и сердце его бешено рвалось навстречу милой жизни.

А баронесса? Разве мог он жалеть кого–нибудь с тех пор, когда так трагически погиб «Черный Паук»!!?

Убедившись, что дальнейшее преследование бесполезно, Шварц и Афанасьев спустились в домком.

Шварц отвел в сторону Афанасьева и вполголоса сказал ему:

— Я должен извиниться перед вами, товарищ Афанасьев, что не смог сообщить вам об этом раньше — дело прежде всего. Сегодня, как раз перед моим уходом из дому, в 11 час. вечера застрелился Николай Иванович Тришатный.

Афанасьев подскочил… Он вспомнил, какое странное лицо было у племянника вчера вечером. Дыхание смерти чувствовалось на нем еще там, в вестибюле этого дома, где они так странно встретились; он был тогда уже мертв, хотя и не умер еще.

— Что за причина?

— В записке, найденной на его письменном столе, он сообщает, что заразился сифилисом от какой–то баронессы Шталь.

Афанасьев удивленно свистнул:

— Хотите видеть эту баронессу?

Шварц удивленно взглянул да него.

— Глядите, вот она.

Афанасьев указал на сутуло сидящую в углу, под охраной револьверов женщину — сообщницу Пайонка.

Теперь читатель может узнать, о чем говорили Шварц и Афанасьев в клубе.

Разговор был такой:

— Я имею новость, которая вас очень обрадует, товарищ Афанасьев. Мы, наконец, нашли того, кого искали все эти дни — человека, который покушался на вашу жизнь.

— Я догадывался, кто это был… Кто–нибудь из друзей шпионки, которую я расстрелял? Я только недавно понял, что означали слова, слышанные мною в момент нападения в Петровском парке: «Черный Паук». Так звали эту шпионку. Но я не представляю себе…

— Сейчас я вам все объясню. Помните, в ту ночь, когда умер бедняга Юргенс, у него на шее лежал черный наук… Точно кто–то нарочно взял и положил его. — Но я тогда не понял и решил, что паук был прибит дождем.

Во время осмотра вашего кабинета на подоконнике я заметил еще трех огромных пауков. Это было уже странно… В кабинете комиссара ВВА, где ежедневно тщательно убирают, за ночь поселилось целое паучье семейство. Но это все–таки не возбудило бы во мне никаких подозрений, если бы я не заметил в лапках одного паука пушинки темной шерсти.

— Пушинка? — Я не понимаю, почему.

— А вот, погодите, сейчас вам будет все понятно. Пушинка темной шерсти. Такая маленькая, что вы с трудом могли бы ее рассмотреть. Такие пушинки часто бывают в карманах платья у неопрятных людей. Получилось такое впечатление, что кто–то, не очень аккуратно обращающийся со своим платьем, держал в своих карманах целую партию пауков и, по какой–то причине, оставлял их вроде визитной карточки. Я сопоставил это обстоятельство с тем, что вы мне рассказывали о нападении в Петровском парке и о словах, которые вы приняли за свой бред.

Не правда ли, странно? Это было похоже на какой–то тайный знак. Я человек опытный, и не раз в своей практике сталкивался с романтическими выходками преступников.

Я дал исследовать эти шерстинки у нас в лаборатории ГПУ. Платье, с которого были эти пушинки, было темно–синее, шевиотовое и не очень новое. Так мне сказали в химической лаборатории… Словом, это было платье не того человека, которого, помните, мы с вами подозревали, и не платье брата Натальи Аристарховны и не… Словом, это был кто–то другой. Я ломал себе голову.

Потом вспомнил, что журналист, бывший в ту ночь с нами, солгал, ука

зав не на то окно, из которого упал Юргенс. Это раз. Во–вторых, я понял, что преступник убил Юргенса по ошибке вместо вас, и что это покушение из той же серии, что и предыдущие — конечно, Юргенс не упал из окна по неосторожности, а был сброшен с целью убийства — это два. И, наконец, точно молния меня озарила… Пайонк… Пайонк… Это, кажется, польское слово? Вы знаете польский язык, товарищ Афанасьев?

— Да, немного. Пайонк — слово польское и означает: паук… Но при чем тут это слово?

— Вот именно, при том самом! Фамилия журналиста — Пайонк. Паук. Ясно? Тогда мне показалось, что я понял. Кстати, Пайонк под своим неизменным дождевиком носит синий шевиотовый поношенный костюм.

— Вот в чем дело, — задумчиво сказал Афанасьев…

— Мы навели справки в Минске. Никакого Пайонка, сотрудника Минской газеты, там никогда не бывало.

В Москве установить его местожительство не удалось. Я потерял его из виду, но его следы привели в один дом на Малом Власьевском, где живет некая Алферова, проститутка, по–видимому, его любовница.

— Малый Власьевский? Алферова? Вот тебе и на! Прекрасно! Очень хорошо!

— Что вы хотите сказать, товарищ Афанасьев? Я соображаю очень медленно, надо вам сказать, но зато основательно.