— Хорошо.

Мы с мамой договорились встретиться у входа в ботанический сад, и я, добравшись на метро до нужной станции, прогуливаюсь пешком до места встречи. По пути покупаю себе фруктовый чай в бумажном стакане с крышечкой и пончик с сахарной пудрой.

М-м-м, как же это вкусно! Жуя сладкую сдобу и запивая ее ароматным напитком, я дохожу до входа, покупаю билеты и жду маму.

— Привет, дорогая! — Улыбаясь, мама машет рукой и идёт ко мне.

— Привет, мамуль! — Я подставляю ей щеку для поцелуя.

— Ну что, идем?

— Пошли.

Мы делаем шаг и попадаем в кусочек девственной природы посреди мегаполиса. Бродим по тропинкам, наслаждаясь разноцветьем осенних красок, слушая легкий шелест опадающих листьев и вдыхая запахи увядающей красоты.

— Кир… — Мама первой прерывает наше затянувшееся молчание. — У тебя что-то случилось?

Вопрос приводит меня в замешательство, и я застываю на месте. Горло сдавливает спазмом, так что я не могу произнести ни слова.

— Ты просто уже месяц здесь. А как же учеба в Беркли?

— Нет-нет, — поспешно тараторю я. — Все хорошо, правда, — с облегчением выдыхаю накатившуюся панику. — Я просто так активно окунулась в учебу, что заработала себе немного времени на такие вот домашние каникулы. Но ты не волнуйся, я скоро улетаю обратно — догрызать то, что еще не познано.

— Да? — Мама смотрит мне в глаза так внимательно, что, кажется, видит насквозь и чувствует мою маленькую ложь и недосказанность.

Это гложет и словно черным пологом окутывает душу. Стыд за обман и недоверие ядовитой иглой пронзает сердце, запуская по венам холод предательства.

— Мам… — решаюсь я открыть ей свою тайну.

— Давай присядем, нам надо поговорить, — перебивает меня она и утягивает к ближайшей лавочке. — Я не знаю, с чего начать, но это давно надо было тебе сказать. — Она замолкает, опускаясь на деревянное сиденье.

В ее глазах столько нерешительности и страха! Она прикусывает нижнюю губу и сцепляет пальцы в замок.

— Мам, не пугай меня. — Я накрываю ладонью ее похолодевшие и нервно подрагивающие пальцы. — Что случилось? — стараюсь как можно тщательнее замаскировать клубящиеся во мне волнение за нее, и собственная скрытность уже отходит на второй план.

Расскажу позже, сейчас важнее то, что беспокоит мою беременную родительницу.

— Кир… — Мама поднимает на меня взгляд, делает глубокий вдох, словно собираясь с силами для решительного шага в неизведанную пропасть. — Игорь — твой отец. Твой настоящий отец.

— Что?! — Мир меркнет, земля уходит из-под ног, и я, кажется, теряю сознание.

Холод окутывает меня плотным саваном. Он проникает в кровь, замораживая сердце. Я словно в каком-то старинном склепе, где полумрак, сырость и могильная тишина. Безжизненно и пусто кругом. Ни звуков, ни запахов, ни света — привычного света.

— Кира, — комариным писком пробивается сквозь толщу отрешенности взволнованный мамин голос. — Кира, детка, что с тобой?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она касается моего плеча, и тепло ее ладони обжигает мою кожу даже через несколько слоев одежды, разливаясь по телу электрическим разрядом дефибриллятора и запуская мое замершее сердце. Помутневшее сознание начинает медленно возвращать мое бренное тело в реальность, и я, вынырнув из омута отчаяния, жадно глотаю воздух.

— Дочка, тебе плохо? — суетится мама. — Выпей, выпей. — Она подносит к моему рту бутылочку с водой.

Делаю большой глоток, смачивая пересохшее горло, и немым вопросительным взглядом смотрю на перепуганную родительницу. Разум все еще не верит в происходящее. Я не желаю это принимать. Но, глядя в глаза мамы, с болью в душе от разорвавшегося снаряда семейных тайн, нехотя впихиваю в себя открывшуюся правду.

— Прости, — сокрушается она и опускается на лавку рядом. — Прости, что так вышло. Это моя вина. Я не знала, точнее, не была на все сто процентов уверена в том, что ты дочь Игоря. Мы были молоды и вспыльчивы. Наш разрыв был очень тяжелым. Я сглупила, и вот теперь вышло так, как вышло. Прости меня. Прости за то, что лишила тебя отца.

— Мам…

Кладу ладонь на ее сцепленные в замок и лежащие на коленях пальцы, подрагивающие в нервном перенапряжении. Ей нельзя волноваться. А мне не нужны ее объяснения, они ничего не изменят и не облегчат ту боль, которая выжигает напалмом все светлое и хорошее, что было в моей короткой жизни в роли жены Александра Абрамова. А сожженные дотла приятные воспоминания горьким пеплом кружат во мне.

— Не надо, — останавливаю ее порыв вновь начать что-то торопливо мне объяснять.

Как ни странно, слез нет. Я не плачу, хотя желание громко орать и что-нибудь расколошматить растёт во мне, заставляя сжимать кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони.

— Прости, — вновь шепчет она, будто заклинания.

— Мам, я, наверное, пойду? — не своим голосом сиплю я. — Мне надо побыть одной. — И, не дожидаясь ее ответа, встаю с лавочки и, чуть пошатываясь, разворачиваюсь в сторону выхода.

— Кир… — Мама хватает меня за руку, когда я делаю первый шаг. — Я пойму тебя и приму любое решение, ты только не торопись. Помни: я тебя люблю и всегда хотела тебе только добра.

Ее голос дрожит, а на глаза наворачиваются слезы. Чувство горечи комом застревает в горле, и я, сделав глубокий вдох, качаю головой, останавливая ее попытки поговорить.

Мне больно, мне чертовски трудно дышать, да и сказать ей хоть слово мне составляет большого труда.

Что я могу ей сейчас сказать?

Простить?

За что?

За то, что лишила меня нормального отца?

Или за то, что решила открыться спустя столько лет и тем самым уничтожить мою жизнь?

— Мне надо побыть одной, — еле шевеля пересохшими губами, выдавливаю из себя простую фразу, разворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь.

Душившие меня слезы отчаяния наконец-то находят выход. Не видя ничего перед собой, бреду наугад, не разбирая дороги, и только ошалелые сигналы автомобильных клаксонов не дают мне сделать опрометчивый шаг в бездну.

Телефон в кармане надрывается. Не глядя на имя вызываемого меня абонента, сбрасываю звонок и дрожащими пальцами набираю номер подруги.

— Привет, Лёль, — почти безжизненным голосом отвечаю на ее добродушное приветствие. — Ты где сейчас?

— Дома, — удивленно отвечает она. — Что случилось, Кир? — Проницательная подруга всегда со мной на одной волне.

— Можно, я к тебе приеду?

— Конечно, — без раздумий отвечает она. — Приезжай, я жду. Может, что-то надо?

— Только ты, бутылка хорошего вина и шоколадка. — Идеальный набор для оплакивания рухнувшей жизни.

Сбрасываю вызов. Перевожу телефон в режим полного беззвучия и убираю его в дальний карман рюкзака. В ближайшем магазине покупаю две бутылки хорошего красного вина, шоколад и все же сыр.

Зареванная, потерянная и наверняка страшненькая из-за опухших глаз и красного носа, ловлю такси, и сердобольный пожилой мужчина доставляет меня до пункта назначения быстро и бесплатно.

— Спасибо, — благодарю его, покидая автомобиль.

Подруга уже ждет меня, распахнув входную дверь, и нервно постукивает пальцами по косяку, стоя на пороге. Захожу в ее небольшую, но такую уютную квартирку и, вручив Лёле пакет с эликсиром забвения, падаю на пуф в прихожей. Пытаюсь раздеться, пока она относит ценный груз на кухню и звенит там посудой, но из-за дрожащих пальцев это плохо получается.

Из меня будто все силы вмиг испарились, каждое простейшее действие, будь то растягивание пары пуговиц на осеннем пальто, снятие шарфа с шеи или высвобождение уставших ног из удобной обуви, дается мне с большим трудом. Кое-как я все же справляюсь с этой детской задачей и иду вслед за подругой. Тяжело опускаюсь на кухонный диванчик, складывая руки на столе, словно прилежная ученица, и смотрю невидящим взглядом в пустоту за окном, где резко изменившаяся погода теперь вторит моему упадочническому настроению — серо, бездушно и грустно.