— Пожалуй, — произнес Сомерсет со своей обычной холодностью, — это единственное, в чем мы с Йорком сходимся. Надо что-то делать, ваше величество.

Маргарита взглянула на герцога. Ему шел уже сорок второй год. Светлые, чуть завитые волосы падали до плеч, глаза были как голубой лед, да и во всей идеальной правильности черт его бледного лица чувствовалось что-то ледяное, жесткое. Тонкий рот таил в очертаниях иронию и надменность — казалось, герцог взирает на мир с едва скрытым презрением. Рядом с ним стояли два его сына — Генри и Эдмунд. Обоим было уже за двадцать, оба были посвящены в рыцари и во всем поддерживали отца. Лицом и сложением они повторяли герцога — такие же светловолосые, голубоглазые и высокие; старший — вообще красавец, Эдмунд менее хорош, но тоже недурен. Ровесники королевы, они тем не менее казались ей мальчишками — сейчас, когда она глядела на их отца и поневоле сравнивала…

Чуть поодаль были различимы силуэты Перси и Клиффорда, но лица их скрывал полумрак, да королева почти и не смотрела на них. Как всегда, когда появлялся Сомерсет, ее охватывало волнение. Маргариту тянуло к нему, и в то же время она ощущала в нем какую-то скрытую опасность, угрозу для своего высокого сана. Страшно боясь, что кто-то разгадает эти ее чувства, она в гневе обернулась к Генриху:

— Что же вы молчите, государь? Неужто вы не поняли, как тяжко оскорбил вас герцог Йорк, как тяжко оскорбили меня, вашу супругу?!

— Что же делать, моя королева, — меланхолично и сонно отозвался Генрих. — Я разделяю вашу боль, но ведь Йорк-то, возможно, прав.

— Прав? — переспросила Маргарита, не веря своим ушам.

— Йорк печется о благе государстве. Господь не дарует нам детей. И, что ни говорите, Йорк — первый из тех, кто унаследует трон, если Бог призовет меня к себе, и я умру, не оставив потомства.

На все воля Господня, милорды.

Маргарита молчала. Злой румянец разлился по ее щекам. Она ненавидела сейчас своего мужа. Ненавидела за то, что он так легко согласился со своим поражением. И этого человека она так оберегала, так дрожала за его жизнь, так боялась, что его изведут ворожбой или отравят! А ведь смерть-то его никому и не нужна — он сам готов признать Йорка наследником и, чего доброго, сделает это. Маргарита всегда выходила из себя, когда кто-то намекал на бездетность ее союза с Генрихом, злилась, ибо никому не могла сказать правды и заявить, что она-то в своем бесплодии не виновата! А сегодня… видит Бог, сегодня Йоркисты вели себя так нагло, что Маргарита впервые твердо решила: надо что-то делать.

Генрих VI поднялся:

— Время молитвы, милорды. Мир вам во Христе.

Он покинул зал. Сэр Клиффорд вполголоса произнес, скаля острые волчьи зубы в усмешке:

— Похоже, вся сила Алой Розы теперь в королеве.

— Все это гроша ломаного не стоит, пока нет наследника, — тихо ответил лорд Перси.

Маргарита медленно приблизилась к ним, ее бархатное платье шуршало по мраморным плитам. Взгляд королевы остановился на каждом из них, чуть дольше задержался на герцоге Сомерсете и вернулся к начальнику охраны.

— Сэр Клиффорд, — сказала она спокойно, — вы знаете, сколько у нас врагов. Позаботьтесь, чтоб хотя бы в Виндзоре я была ограждена от любопытства недругов. Я знаю, никто не справится с этим лучше, чем вы.

Сэр Хьюберт Клиффорд был начальником стражи королевы. Трудно было вообразить мужчину более хищной наружности: жесткая усмешка — настоящий волчий оскал, острые зубы, передние из которых обломаны, недоброе пламя в желто-карих глазах, птичий профиль. Однако по причинам, ведомым лишь ему, Клиффорд был предан королеве, как никто другой.

И она много раз в этом убедилась. Прикажи она ему убить герцога Йорка — он, пожалуй, сделал бы это не задумываясь. Иногда сэр Клиффорд пугал ее, это правда, ибо был сторонником самых кровавых способов расправы над врагами. Но Маргарита доверяла ему. А еще пьянило ощущение власти над ним — как же, приятно было сознавать, что этот необузданный человек готов ради нее на все.

Сэр Клиффорд опустился на одно колено, целуя край платья королевы, а когда выпрямился, глаза его были угрожающе прищурены.

— Не беспокойтесь, моя госпожа. В Виндзор измена не проникнет. Будь я проклят, если там почувствуется йоркистский дух. Можете лишить меня головы, если я не исполню долга.

Маргарита благосклонно кивнула, показывая, что благодарна. Начальник стражи и граф Нортумберленд покинули Расписной зад за ними вышли Перси и сыновья Сомерсета. В ту же секунду, как за ними закрылась тяжелая дверь, королева порывисто обернулась к герцогу, заговорила с яростью в голосе:

— Вы слышали короля, милорд? Клянусь, никто никогда еще не вел более плачевных речей! Один Господь знает, что нет больше моего терпения! — Не сдержавшись, она со злобой передразнила: — «Мир вам во Христе, милорды! Следует прощать своих врагов!» Он говорит об этом больше, чем сам папа римский!

Сомерсет приблизился к ней.

— Его величество слабоумен. Разве вы не видите этого, моя королева? — спросил он негромко.

Всегда, когда герцог вот так приближался к ней, будто вторгаясь в личное пространство, королева едва могла подавить внутри волнение. Уйти ей или остаться? Одернуть его или поощрить? Впрочем, она была бы лгуньей, если б не признала, что слова Сомерсета, несмотря на их дерзость, принесли ей облегчение. От него она сейчас впервые услышала то, о чем думала и сама. Отважившись, Маргарита скользнула по герцогу быстрым женским взором, отмечая про себя, до чего же он изящен, высок и строен, как безупречно одет — право же, мало какой лорд может с ним сравниться…

Он так красив, хоть и кажется бесстрастным. Да, наверняка только кажется… Герцог стоял прямо, заложив большие пальцы рук за золотистый пояс, и Маргарита уже не впервые обратила внимание, как красивы его руки: белые, сильные, с тонкими запястьями и длинными пальцами. Не в силах совладать с румянцем, внезапно показавшемся на щеках, Маргарита отвернулась, вполголоса проговорив:

— Надеюсь, милорд, вы не принимаете заявлений моего супруга всерьез и…

— Не принимаю, моя королева, — отозвался он, дерзко прерывая ее. — И все-таки хотелось бы, чтобы Томас Юнг оказался в Тауэре и там искупил свою вину.

— В Тауэре? Разве люди Йорка не охраняют его?

— Его можно было бы схватить, — неспешно молвил Сомерсет.

— Клянусь вам. Если бы только король подписал приказ… Маргарита подумала, потом нерешительно улыбнулась. — Приказ будет, — прошептала она. — За этим дело не станет. — Король согласится?

— Королю незачем об этом знать.

Она легко коснулась бархатного мешочка, вышитого золотыми леопардами Англии, что висел у нее на поясе.

— Именно я поставлю печать, милорд. Она сейчас у меня. Позаботьтесь только о том, чтобы преступник горько пожалел о своей дерзости.

Сомерсет некоторое время молчал, не спуская пристального взгляда с королевы, будто размышлял о чем-то. Во взгляде его не было почтения, разве что дерзкое восхищение, с каким этот мужчина всегда смотрел на понравившуюся женщину. Еще раз взглянув на печать, которую Маргарита вертела в руках, герцог произнес:

— Приказ надо составить немедля. И не один.

— Не один?

Она мгновение помедлила, будто пыталась понять, потом быстро проговорила:

— Ах да. Как же я могла забыть? Не беспокойтесь, лорд Бофор, Йорк уже сегодня поймет, что свергнуть вас не удалось, ибо вы снова назначены капитаном Кале. Король благоволит к вам, и да не будет у вас в том ни малейшего сомнения…

— Так я признан невиновным? — улыбнулся Сомерсет.

— Тысячу раз да. Вы признаны моим верным другом и никто на свете не сможет лишить вас звания капитана Кале!

— Моя жизнь поистине интересная штука, — сказал герцог, все так же улыбаясь. — Приходится ожидать то возвышения, то плахи, вы, ваше величество, называете меня другом, а король?

— Что король? — откликнулась она недоуменно.

— Не изменит ли король свое мнение? И согласен ли он с вами? Чего можно ждать от короля, который более добр к врагам, чем к друзьям, и все потому, что ему хочется разыгрывать из себя святого?