— Незаконно, — повторила Маргарита негромко. — Разве я не жена короля и не мать будущего короля?

— Король не может править. А права вашего сына, моя королева, еще должны быть признаны парламентом.

Маргарита на миг закусила губу: это была правда, парламент должен был признать ее сына и дать ему титул принца Уэльского, то есть законного наследника. Не глядя на Клиффорда, она быстро спросила:

— Где обретается нынче наш лорд-канцлер, сэр?

— По-моему, вот уже десять дней, как он не показывается в Вестминстере.

— Так, стало быть, архиепископ Кемп тоже взялся размышлять о том, какая сторона посулит ему больше выгод, — произнесла Маргарита. — Не удивлюсь, если он меня предал… впрочем, все равно, сэр Клиффорд, направьте к нему людей, пусть отдаст нам большую государственную печать — кто знает, может, он и вправду отдаст…

Помолчав, она спросила:

— Чего же осмеливается требовать его светлость Йорк?

— Требует, дабы вы, миледи, созвали Большой королевский совет и дабы этот совет решил, кто будет править Англией… — Желто-карие глаза Клиффорда сузились от ненависти: — Йорк прислал своего человека, некоего Фокенберга, бастарда…

— Да, я слышала о нем, — сказала Маргарита.

— Сей Фокенберг явился и ждет, когда вы выслушаете его. А пока ждет, ведет себя нагло и непочтительно, так, что ваши люди, моя королева…

— Мои люди?

— Да, в галерее целая толпа преданных вам лордов. Фокенберг испытывает их терпение. Я сдерживаю их, но, говоря по правде, будь моя воля, я перерезал бы горло не только Фокенбергу, но и Йорку, и всем его людям, всем его детям и даже лошадям в его конюшнях, чтоб и запах этой Белой Розы пропал навеки!..

Голос Клиффорда сорвался от ненависти. Бывало, Маргарита пугалась жестокости своего верного стража — ведь он не шутил, не бравировал, он действительно мог совершить то, о чем говорил, и были основания в этом убедиться. Но на этот раз лицо Маргариты не дрогнуло. Она не испугалась. Она думала о сыне, которого родила и которого любила сильнее всего на свете, и если для блага этого ребенка потребуется вся преданность и вся необузданная жестокость Клиффорд, — что ж, пусть будет так, она не станет его удерживать и не испугается его неистовства.

— Кто знает, — сказала королева в ответ, — возможно, настанет еще такой день, когда Йорки заплатят за все. А сейчас, сэр Хьюберт, нет причин впадать в отчаяние.

Его лицо будто окаменело на миг:

— Все складывается против вас, госпожа моя, а ведь я не пожалел бы жизни — ни своей, ни чужой — чтобы…

Она прервала его, полагая, что признания заходят слишком далеко:

— Вы сами сказали, что лорды, верные королю и мне, стоят в галерее. Не сомневаюсь, они знатны, могущественны и храбры. Если речь пойдет о войне, каждый даст своих людей для моего войска. Стоит ли отчаиваться? — Она вскинула голову: — По крайней мере, никто теперь не бросит мне упрек в бесплодии. У Ланкастеров есть наследник. А это значит, что Ричард Йорк никогда не получит корону.

— Вы великая женщина, госпожа моя, — сказал он, не скрывая восхищенной улыбки. — На вашем месте даже мужчина потерял бы силу духа, а вы по-прежнему стойки и сильны, и ничто вас не может сломить.

Маргарита какое-то время размышляла о Фокенберге. Сам его приход свидетельствовал, что Йорк еще не вполне в себе уверен, раз посылает людей для переговоров и желает торговаться. Стало быть, не надо преувеличивать могущество Белой Розы. Да, у Маргариты положение незавидное, и Сомерсета, как на грех, все еще нет, однако следует держаться из последних сил, а пока…

— Я приму барона Фокенберга, — сказала она вслух.

— Это опасный человек, моя королева. Позвольте мне быть рядом с вами. Я подозреваю, что…

— Вы сегодня встревожены, я вижу. О причинах этого мы поговорим позже. — Она улыбнулась. — Фокенберга я не боюсь и охрана мне не нужна. Будьте рядом, сэр Клиффорд, — это все, что от вас требуется.

Она протянула ему лилейно-белую, красивую, будто выточенную из мрамора руку. Он коснулся губами ее тонких пальцев почти благоговейно, однако королева вздрогнула: таким горячим показалось ей это почтительное прикосновение. Когда он вышел, она еще некоторое время размышляла, глядя на закрывшуюся за ним дверь, и не могла до конца понять: что за чувства питает к ней начальник стражи? О да, он покорный подданный, но только ли?

Маргарита не могла отделаться от мысли что этот преданный человек все же в чем-то для нее опасен.

Когда Фокенберг, молодой, но квадратный и неуклюжий, вошел, она встретила его убийственно-ледяным, полным презрения взглядом синих глаз. Бледное лицо королевы не выражало ничего, кроме брезгливости, и вообще казалось красивой застывшей маской. Она выдерживала паузу, дожидаясь, покуда он приблизится и отвесит поклон. И только потом, когда он поднял голову, уста королевы разомкнулись.

— Мне доложили, — сказала она, — что вы были так смелы или так неосторожны, что явились в Вестминстер передать некую просьбу вашего дядюшки, одно имя которого мне ненавистно…

Бастард Фокенберг, даром что был незаконным сыном, удался в породу Невиллов, то есть был груб, прям и нахален. Но вот умом и терпением родичей он не обладал, напротив, ему было присуще свойство впадать в бешенство. Исступление часто овладевало им, когда он видел хоть малейшую преграду на своем пути. В своей жизни он впервые говорил с королевой, но ненависть его была так сильна, а ее слова показались такими оскорбительными, что первоначальная робость новичка мигом с него слетела. Он стал заливаться краской гнева — сначала побагровела его шея, потом вспыхнули небритые щеки.

— Просьба? — буркнул он, глядя на королеву исподлобья. — Я пришел не просить, а требовать!

— Чего может требовать слуга от госпожи?

В звуках ее голоса слышались такие царственные нотки, что молодой Фокенберг умолк и отступил на шаг, загремев железом. Хоть оружие у него и забрали, он все равно возвышался, как глыба, перед королевой. На стальном панцире, защищающем широкую грудь, был изображен медведь с суковатой палкой, закованный в цепи и пересеченный бастардной полосой.

Фокенберг, пожалуй, как никто из Невиллов, напоминал животное, имевшееся в их гербе.

— Его светлость герцог Йорк прислал меня с предложением, миледи. — Было видно, что почтительный тон дается ему с трудом. — Я, может быть, скверный кавалер и не умею говорить красиво, зато я прям и выражаюсь ясно…

— Да, в излишнем изяществе вас не упрекнешь. — Брезгливый взгляд королевы ясно давал понять, сколь мало для нее значит бастард, ныне стоящий напротив. — Говорите же, о чем просит ваш дядюшка.

— Его светлость не желает жестокой ссоры, — произнес Фокенберг, снова багровея от гнева. — У Ричарда Йорка есть предложение мира…

— Что значит слово «мир» в его устах? — требовательно спросила королева.

— Если вы согласитесь, его светлость сделает так, чтобы ваш сын был признан парламентом. Парламент повинуется Йорку, миледи, это ни для кого не тайна, — сказал молодой барон. И, не поднимая хмурых глаз, явно скрывая ненависть, угрожающе закончил: — Если же нет — его светлость поклялся, что обвинит вас перед пэрами в прелюбодеянии и при всех потребует расследования того, каким образом появился на свет ваш сын…

Бледное лицо Маргариты осталось невозмутимым, вот только глаза сузились, прищурились, пристально разглядывая Фокенберга как врага, противника. «Он не называет меня королевой, — пронеслось у нее в голове, — только миледи!» С каким наслаждением она кликнула бы сейчас стражу и лордов, с каким удовольствием позволила бы молодым горячим вельможам поднять этого Фокенберга на копьях, так, чтобы кровь хлестала во все стороны из-под лат! Она задышала чаще, стараясь подавить ярость, рот ее приоткрылся, обнажив мелкие ровные зубы. Бабка Иоланда Арагонская учила ее хладнокровию, умению терпеть, но, увы, порой следовать этому совету было уж очень трудно.

Выждав минуту, она негромко спросила: