ДРАГОЦЕННАЯ РЕЛИКВИЯ
Туман медленно заползал в низины, нависал над грядами скалистых возвышенностей, закрывая Медоборы. На спусках к полям задержали свой бег кудрявые ореховые поросли, похожие сейчас на притаившиеся вражеские секреты. Навстречу им скакали в длиннополых шинелях и островерхих шлемах конники-тополя.
Над Ласковичами плыла грустная песня:
Там, вдали за рекой,
Засверкали огни;
В небе ясном заря догорала..
Русские и украинские слова, сдружившиеся между собой, ведали миру о бесхитростной судьбе солдата:
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Биться сердце его перестало…
У могилы Игната Никитича Прибыткова горел пионерский костер. Сюда пришли все школьники и взрослые Ласковичей. Старики, Мария Тарасовна и Аким Николаевич Василько, окруженные ребятами, стояли в почетном строю, рядом с развевавшимся вымпелом экспедиционного отряда. Иван Порфирьевич Кремень задумчиво повернул лицо к огню. Вздрагивающие ресницы прикрывали запавшие глаза.
И снова над Збручем понеслась песня, теперь уже не о безымянном герое. Нежный, как плесканье воды в реке, суровый, словно топот тысячного табуна, перезвон и рокот бандуры сопровождал звучный голос певца.
У пограничного Збруча,
В славянской стране Галичан,
Под доломитовой кручей
Сражался отряд партизан.
Он отходил из-под Львова,
Смертью карая врагов.
«Уж близко до дому родного!» —
Сказал командир Прибылов…
Иван Порфирьевич замолчал, притихли тревожные переборы струн. Не шелохнувшись, ребята сидели вокруг догоравшего костра и глядели на слабо освещенного розовым светом кобзаря, закончившего легенду о комиссаре Прибылове-Прибыткове.
— Иван Порфирьевич, а вы знаете, как погиб Игнат Никитич? — тихо спросил Сашко Довгаль.
— Как же, знаю… Я в ту пору на лодке плыл по Збручу и весь бой наблюдал.
Старик положил бандуру на Федины колени, достал трубку. К ней кто-то поднес из костра уголек. Вздохнув, Иван Порфирьевич начал рассказ:
— Партизанский полк Прибыткова у Подельска тогда дрался. Народу осталось с командиром немного; большинство бойцов уже были на советской стороне Збруча. Пока шел бой, Игнат приказывал поочередно уходить и последним своим товарищам. А сам остался прикрывать их переправу…
Притаился я в камышах, а у самого слезы… Ведь к Прибыткову я плыл с верховья, от самого Подболочиска, мечтал вместе с ним уйти на Советскую Подолию! Вдруг слышу — в камышах плеск раздался. Подплыл осторожно, вижу: лежит боец. Я взял раненого к себе в лодку, перевез на левую сторону Збруча.
«А командир где? — спросили меня бойцы, словно я виноват в чем-то был. — Где Игнат Никитич?»
Ну, что я мог ответить?!
Тогда трое прыгнули в лодку ко мне, требуют: «Вези! Смерть, так вместе!»
А белополяки и петлюровцы-черношлычники уже посты по всему берегу выставили. Заметили лодчонку и давай из пулеметов поливать! Сразу одного уложили… Высадил я двоих, что остались, бросились они на пулемет. Видел я, как покатились их тела под откос…
Тогда пристроил я лодку в тальнике, сошел на берег и тихо пополз к тому месту, где, мне казалось, Прибытков затаился. Он был тяжело ранен, кровью истекал… Тронул его.
«Кто таков?» — спрашивает Игнат Никитич.
«Свой, — отвечаю, — друг. Из местных жителей, кобзарь. К тебе в отряд шел, хотел с ляхами воевать, Галичину нашу освобождать…»
«Долго собирался!» — упрекнул меня командир. И до сих пор помню, как посмотрел он тут на меня.
«Как же быть теперь?»
«Сражаться!»
«Чем? Оружия нет», — говорю я.
«А песни? У вас тут народ за песню душу отдаст…»
Понял я думку комиссара не сразу, а много дней спустя.
«Умираю, — поднял голову Прибытков. — Хочу тебе одну тайну открыть».
«Сейчас я тебя перевезу на ту сторону», — перебил я командира.
«Не успеешь, — чуть слышно проговорил он. — Слушай… Сними с меня пояс, он под гимнастеркой. Заховай! Передашь его…»
«Передам», — отвечаю, а сам еле-еле понимаю слова раненого, больше по движению губ догадываюсь.
Это были последние слова Прибыткова. Затих командир. Думаю, может, еще не конец. Тогда отнес я Игната Никитича в лодку. Отплыл немного. На берегу враги. Всю ночь не мог выбраться из вражеского оцепления: всюду петлюровцы и белопольские солдаты так и рыщут. Тогда спрятал я лодчонку в зеленом гротике под меловой кручей, а сам пополз. Тут меня и схватили.
Привели в хату. Сам начальник-каратель допрашивал:
«Где отряд, где командир?»
«Не знаю ничего», — отвечаю.
Высекли меня, а под утро — снова на допрос. Отказываюсь, требую, чтоб освободили.
«Из советского отряда, коммунист?»
«Нет, местный я — бандурист. Кремень мое прозвище».
«Кремень? — переспрашивает палач и заорал: — Добавить!»
Целый день мучили. А под вечер, когда еле жив был, снова:
«Так ты песенник?..»
Взял тут офицер со стола вилку, которой яичницу жрал, и говорит:
«Бандурист должен быть слепым, чтоб не видел дел земных. От этого песни его будут приятнее».
И дважды ткнул вилкой в лицо мне… Потом велел выбросить вон из хаты.
Как пришел я в себя — не помню. Кругом темно! Ослепили, изверги…
Через пять дней нашел свою лодку. Вытянулся командир, спокойным стал. Под окровавленной кожаной тужуркой нащупал то, что он спасти мне велел, — пояс. Вроде бархатный, широкий, как многие наши украинцы носят, был он с непонятной вышивкой… Спрятал у себя на груди.
В тот же день пришел я к Акиму Николаевичу и Марии Тарасовне, ибо дружил с ними давно и дело-то это недалеко от их дома случилось. Помогли они — принесли Прибыткова в Ласковичи, обмыли. Ночью мы похоронили комиссара. Пояс я через несколько дней, как окреп, тайно ото всех зарыл…
* * *
В это последнее в Ласковичах утро ребята проснулись рано. После сорокадвухдневного похода по проселкам и шляхам Галиции и Подолии, сделав пешком и на попутном транспорте огромный, почти в полтысячи километров, путь, отряд направлялся в Подельск — конечный пункт экспедиции.
Конечный пункт!.. Не легко определился он. Еще в Москве, когда Сашко повесил в классе карту, ребята двенадцатого отряда начали свое путешествие. Мало-помалу на карте вырисовывались разрозненные отрезки будущего маршрута. Ежедневно карта украшалась малюсенькими флажками, которыми ребята отмечали рейд партизанского отряда. Еще не выезжая из Москвы, будущие путешественники познакомились с украинскими пионерами. Штаб экспедиционного отряда получал из писем все новые и новые сведения о Прибыткове.
Мысль завести переписку с пионерами тех мест, по которым пройдет экспедиция, принадлежала Антонине Антоновне. Ребята написали много писем незнакомым друзьям. Началась эпоха погони за адресами. Внимательно просматривались газеты, журналы, где упоминалось хоть несколько слов о каком-нибудь школьнике, живущем на Збруче, заметки в «Пионерской правде» о тернопольских пионерах, школьниках из Хмельницкого. И ни одно письмо не осталось без ответа.
На уроках географии Антонина Антоновна стала больше рассказывать об украинской земле, о ее природных богатствах, о реках, лесах и городах. И ребята жадно ловили каждое новое сообщение. Она с увлечением говорила о героической истории народов, с незапамятных времен населявших юго-запад Русского государства, о многовековой дружбе украинцев и русских.
