Он вдруг замолк, к чему-то прислушиваясь:
— Никак, Анюта идет?
Я тоже послушал — тишина окрест стояла нерушимая.
— Почудилось. — Голос его дрогнул печально. Неестественно громко зевнув, Валентин поднялся:
— Пойдем спать, что ли, Петрович?..
В воскресенье строители, к коим теперь был причислен и я, не работали. Накануне я проверил удочки, навострил на бруске жальца крючков и на рассвете, перейдя по мосткам на другой берег, устроился на заранее облюбованном месте — там, где речка делала крутой поворот и песок пляжа круто обрывался в темную глубину. Прячась в кустах, я пустил по быстрине леску, наживленную кузнечиком, и сразу же у крючка вскипел бурунчик, я подсек и вытащил к ногам приличного, граммов на двести, голавлика.
Уютно и хорошо мне было. Над речными плесами курился парок, нежно розовый от лучей встававшего из-за пригорка солнца. На узкой мелкой протоке, где серебрился галечник, мирно, баюкая, с чистыми флейтовыми переливами, свиваясь струйками, пожурчивала вода. И даже то, что поклевок больше не было, не огорчало меня — это славное утро само по себе давало покой и счастье.
Я, наверное, на какие-то мгновенья забылся, потому что, подняв взгляд, неожиданно для себя (я даже вздрогнул) увидел на другом берегу, почти напротив, женщину. Она повернулась лицом ко мне, и я узнал Анюту. Была она в коротком халатике, с плеча свисало полотенце. Пришла купаться? Или просто умыться? В любом случае было нечестно вот так, молча, не выдавая своего присутствия, сидеть в кустах. Я окликнул ее по имени.
— Ой! — неискренне, как мне показалось, удивилась она. — Это кто там?
Я поднялся во весь рост.
— Вы, Валерий Петрович? А я-то думаю, кто там в кустах притаился. Не медведь ли?.. Вы что тут делаете?
Спрашивала, хотя вчера видела, как я готовил удочки, и даже рассказала, где обычно ловят рыбу деревенские мальчишки. Я как раз и пришел на одно из этих «уловистых» мест.
— Валентин и сегодня на работу отправился, — почему-то сочла она нужным сообщить мне.
Я промолчал. Она скинула туфлю, поболтала кончиком пальцев в воде.
— Теплая. Как молоко парное.
На самом деле вода была холодная, какой и полагалось ей быть ранним утром. В этом я убедился, опуская под прибрежную корягу садок с голавликом.
— Валерий Петрович, а щук вы когда-нибудь ловили?
Я не мог скрыть досады. Первая заповедь рыболова — сохраняй тишину, а тут изволь отвечать. И вопрос ее прозвучал двусмысленно, с игривым вызовом.
— Знаете, Анюта, — сказал я нелюбезно. — Не мешали бы вы мне…
— Вот это интересно! — капризно воскликнула она. — А может, вы мне мешаете? Я купаться буду.
— Обязательно здесь?
— А то где же? Здесь я всегда купаюсь — глубоко и песочек.
Она вбежала на бугорок над омутом.
— Значит, мне уйти? — сердито спросил я.
— Не обязательно. Я в купальнике. Вы только зажмурьтесь на минутку. — Взялась за верхнюю пуговку халата и посмотрела на меня с кокетливым ожиданием.
«Черт знает что такое!» — шепотом выругался я, отворачиваясь. Потом услышал громкий всплеск — Анюта бросилась в воду по-мужски смело, вниз головой и, вскидывая руки, поплыла к моему берегу. На круглых ее щеках скатывались капли, глаза были радостно расширены, белозубо улыбался рот. И — эх, где наша мужская стойкость? — забыв недавнюю досаду, я уже любовался Анютиной красотой и молодостью.
— Валерий Петрович! — кричала она, шумно отфыркиваясь, смущая меня тугими загорелыми плечами. — Я сейчас тонуть буду! Спасайте меня! — И надолго скрывалась под водой.
«А почему бы и в самом деле не искупаться? — уже подумывал я малодушно. — Плавки на мне…»
Но тут идиллию нарушила старуха, пришедшая с корзинкой белья. Поставила корзину на песок, подслеповато прищурилась:
— Это кто мне тамотка речку мутит?.. Анька, ты?
— Ну, я, — вмиг поскучнев, ворчливо откликнулась Анюта. — Только тебя тут не хватало. — И стала загребать к берегу.
— А тамотка кто? — Мышиные глазки старухи, впившись в меня, вспыхнули жгучим любопытством. — Никак, мужик?
— Нет, баба! — в сердцах отвечала Анюта, запахиваясь в халатик. — Шлындают тут всякие!..
И, не оглядываясь, пошла к деревне.
Старуха полоскала белье так шумно, с таким усердием колотила валиком, что я тоже в сердцах плюнул и принялся сматывать удочки.
В этот день колхоз подводил итоги работы за неделю. Перед обедом я отправился по поручению Азаровны в магазин за хлебом и задержался у стенда со свежими «молниями» и «боевыми листками». О нашей стройке в них ничего не сообщалось, о звене Валентина тоже. Зато под жирным чернильным заголовком «Равняйтесь на передовиков сеноуборки» красовалась среди других и фамилия Барченковой.
Только мы уселись обедать, как у крыльца раздалась песня, и в дом ввалился Валентин — в спецовке, с запыленным лицом — и бросился обнимать Анюту.
— Читал, читал, — говорил он, лучась счастьем. — Молодец! — И победно, даже заносчиво, поглядывал на меня и мать: мол, что бы ни болтали об Анюте, а на поверку — вот она какая, не хуже других прочих.
Обычно Валентин обедал в поле, на скорую руку, а тут не утерпел, примчался домой, — видно, не так уж часто хвалили его Анюту всенародно, в стенной печати.
Анюта тоже была довольна, к столу вышла в нарядном платье, но свой трудовой порыв на уборке сена объяснила так, что радость Валентина заметно потускнела.
— Это я от злости, — сказала она. — Прихожу на луг, и такая меня ярость берет — дрожу вся… Кажется, кинусь сейчас на баб с граблями и начну колотить… Но нельзя же! Постоишь, попыхтишь да всю злость — в работу…
Валентин невесело рассмеялся, молча съел второе и поднялся из-за стола.
— Ну, мне пора.
С порога предупредил, чтоб к ужину его не ждали: у Василия «Беларусь» барахлит, вечером чинить будут.
Анюта ходила куда-то и вернулась с большим листом ватманской бумаги.
— Председатель из своих запасов выдал. Добрый он сегодня. Танцы разрешил вечером устроить. Буду объявление писать…
Достала из шкафа пузырек с тушью, ручку с широким пером, развертывая бумагу, спросила?
— Придете в клуб?
— А зачем?
— Разве не хочется потанцевать?
— Представьте себе — нет.
— Это почему же?
— Возраст не тот.
Она оглядела меня с ног до головы, поиграла глазами:
— Мужчина что надо, не то что наши юнцы-сопляки.
— Благодарю за комплимент.
— Может, в драку влипнуть боитесь? У нас в клубе как танцы — непременно кто-нибудь подерется.
— Нет, драки я не боюсь.
— Так придете?
— Нет, не приду.
— Ну как знаете! — сердито фыркнула Анюта. — Была бы честь предложена. — И со стуком опустила в пузырек ручку.
Открылась дверь, вошел кот, жмурясь и жеманно перебирая лапами в белых чулках, за ним — Азаровна. Я поймал ее сторожкий, подозрительный взгляд и — не знаю почему — смутился.
До сих пор помню, как неспокойно, маетно было у меня на душе в тот вечер. Отправился на речку, решив час-другой посидеть с удочкой, но, пленив двух плотиц, заскучал, бросил их обратно в воду и вернулся домой. Пробовал читать — пухлый роман, привезенный из города, показался нудным и глупым. А тут еще Азаровна, как-то неожиданно переменившаяся ко мне, с осуждающе поджатыми губами, склонялась без видимой цели по дому, зачем-то переставляла цветы на подоконнике, поправляла подушки на кровати и все вздыхала, вздыхала. Потом кликнула из сеней Барсика, налила ему молока в блюдце и, присев рядом на скамейку, обратилась к коту с длинной, мало вразумительной речью, из которой я уяснил, однако, что мир полон нехороших людей: на добро они норовят ответить подвохом и пакостью.
Не выдержав, я вышел на крыльцо и тут же увидел своего напарника по стройке — бухгалтера. Куда-то он спешил — принаряженный, в твидовом пиджаке нараспашку, с мотающимися хвостами яркого галстука.
— Скучаете? — спросил на ходу.