– В штаны б точно наложили. Но тигров-то мы скоро опять увидим, да не полосатых, а бронированных. Я вот думаю, что если дрессировщик с полосатыми общий язык нашел, так почему ж ему с бронированными тоже самое не попробовать?

– Бронированные – твари бездушные, с ними нечего разговаривать.

– Да, но говорят, что циркач с нами в десант пойдет.

– Ох, зачем же он нам нужен? Он, конечно, похож на пугало, но ему только ворон на огородах пугать, если его на шесте подвесить. А вот фашистов он точно не испугает. Пусть и на носу стоять будет, и руками тучи разгонять, – сказал Топилин, оценив взглядом циркача. Говорил он все это тихо, почти шепотом. Видимо все же опасался, что циркач его услышит, рассердится и превратит в таракана. – Фашисты от такого только рассмеются до смерти.

– Результат-то будет достигнут, – заулыбался Васнецов. – Сдохнут они. А от наших ли пуль или от смеха – тут уж мне, признаюсь, все равно.

– Мне тоже. Но не циркач нам нужен, а музыканты с духовыми инструментами, чтоб исполнили: «Это есть наш последний и решительный бой». Ну, а я им из своего ППШ подпою, а ты из снайперской винтовки.

– Не каркай. Я хочу еще сапоги в Ла-Манше помыть, – Васнецов погладил правую сторону груди, где под бушлатом едва прощупывались медали «За отвагу» и «За оборону Кавказа». – Сколько городов-то еще освобождать придется от гадины фашистской? Вся Европа под ним. Всю Европу прошагать придется. Погоди ты про «последний и решительный». Я его хочу на кровати провести в глубокой старости. И вообще, смотри, как погода нам благоприятствует, хвала Ленину, Сталину и родной компартии.

Приказ о десантировании в районе поселка Эльтиген южнее Керчи им зачитали только под вечер, а то уж они несколько дней томились в ожидании, потому что всем было ясно – скоро-скоро мы вернемся в Крым. Когда накануне им разрешили чуть ли не весь день провалятся в кроватях и выспаться на всю оставшуюся жизнь, над всеми поработал гипнотизер. Проснувшись, каждый «знал свой маневр». Из-за этого и на душе было спокойно. Чего попусту беспокоиться? Если суждено тебе этой ночью заснуть навсегда – встретишься с друзьями, заснувшими раньше тебя, а Родина не оставит в беде твоих оставшихся здесь родственников: пособие будет платить, детишек, у кого есть, выучит и в люди выведет. На то она и Родина любимая.

Море дышало в лицо прохладной влагой. Вода, наверняка, была обжигающе холодной, но Топилину захотелось сбросить с себя форму, положить на нее автомат, прошлепать босиком к берегу – туда, где пенящаяся волна накатывается на камни, потрогать её пальцами, броситься следом, когда волна начнет откатываться и не убегать от следующей, встав перед ней, как утес.  Он грустно вздохнул, прогоняя мечты. Сигаретка совсем скурилась. Огонь уже обжигал губы. Пришлось ее выбросить.

– Строиться! – раздался в темноте зычный голос их командира лейтенанта Соболева. У него была не глотка, а рупор, и он, наверное, мог перекричать даже крупно-дюймовое орудие, выплевывающее снаряд.  Когда перед ним встали в два ряда тридцать преданных ему душой и телом морских пехотинцев, которых враги прозвали «черной смертью», но все равно боялись их гораздо больше чумы, он объявил:

– Идем в первой линии. Катер нас прямо к берегу доставит. Ножек своих почти и не замочите. Радуйтесь!

Неожиданно, Топилин увидел, что циркач стоит крайним в первом ряду.

«Совсем от страха умом повредился, видать, – подумал Топилин, – а куда Соболев-то смотрит? Что он тут цирк разводит? Правда, Васнецов ведь говорил, что циркач вместе с нами в десант пойдет. Но непонятно, зачем он нужен? Чтобы нелепым своим видом настроение бойцам поднимать?»

Ростом циркач, даже оставаясь в своем цилиндре, уступал крайнему из морских пехотинцев сантиметров двадцать. Морской пехотинец, выпятив грудь и не смея повернуть голову влево на своего соседа, все ж косился на него взглядом.

– Глаза сломаешь, Папыляев! – прикрикнул на него Соболев. – А вам, Антон Ратиборыч, не в строй надо вставать, а рядом со мной, чтоб я вас мог всем представить и показать.

Циркач прошагал какой-то мягкой кошачьей походкой к командиру. Его черные ботинки почти и не погружались в грязь. Складывалось обманчивое впечатление, что человек этот весит максимум килограммов десять, а значит – переберется через любую топь. Вот только чтобы по воде ходить, надо полностью лишиться веса. Но, может, он и по воде мог перейти Керченский пролив? Кто там его знает. Когда он встал по левую руку от Соболева, мало кто из морских пехотинцев сдержал улыбки.

– Так, улыбки отставить! – теперь уже на всех прикрикнул лейтенант. – Хочу представить вам Антона Ратиборыча. Он Персональный Ангел Хранитель нашего десанта, так что оберегать его пуще всего на свете. В десанте вести себя тихо, как мыши. Когда до фашистских линий дойдем, только ножами и прикладами работать. Не шуметь и ни в коем случае не применять огнестрельное оружие до той поры, пока нас не обнаружат. Всем понятен приказ?

– Дозвольте обратиться, товарищ командир? – спросил Топилин.

– Дозволяю, – кивнул Соболев.

– Так ведь нас еще на подходе обнаружат, не ровен час. Обстреливать начнут. Какое тут холодное оружие?

Выходило, что никакой огневой подготовки с кораблей не будет и авиация фашистские позиции не обработает. Топилину вспоминался эпизод из фильма «Чапаев», где каппелевцы наступали психической атакой, и сейчас он думал, что им предстоит нечто схожее. Но каппелевцев остановил единственный пулемет и погнал прочь, а на берегу, занятом фашистами, столько пулеметов понатыкано, что морским пехотинцам не позволят по земле и шага ступить.

– Вот ты какой непонятливый, Топилин. Не обнаружат нас. Так ведь, Антон Ратиборыч?

– Так, – тихо произнес циркач.

– Всем всё понятно? – Соболев обвел взглядом подчиненных. Никому ничего понятно не было, но вопросов никто не задал. – За мной, на катер грузиться! – скомандовал лейтенант.

Он шел первым, широкой грудью, словно ледокол, прокладывая проход кораблям, которые сами не могли пробиться через ледяные торосы. За ним, едва поспевая, семенил циркач, а уж следом маршировали морские пехотинцы.

 Десантные катера выстроились странно: не в одну линию, а клином, как птицы, которые решили вернуться на родину после проведенной на чужбине зимы. Они были как тени на воде от этого несуществующего клина в небесах.

«Мы и вправду возвращаемся», – думал Топилин, сидя на корме головного катера, обхватив руками леера. Еще вспомнился ему эпизод из фильма «Александр Невский», в котором князь пояснял, что псы-рыцари наступают всегда «свиньей» или «клином». Топилин не находил связи между «клином» и «свиньей», но выходило, что шли они сейчас как раз, как те псы-рыцари. Им предстояло драться с их потомками. Нет. Не совсем он прав. По данным разведки, берег обороняли румыны. Хоть и фашисты, но все-таки второго сорта. Они не такие стойкие, как немцы. Это бодрило.

Построение через считанные минуты изменилось и стало напоминать стрелу. За катерами, в одну кильватерную линию с головным, встали транспорты, а потом к ним присоединились корабли охранения и огневой поддержки – новейшие крейсера с малой осадкой «Красный Октябрь», «Красный Кавказ» и «Красный Восток». Топилин всегда думал, что корабли с такими именами должны служить не на Черном море, а на Красном. Но глядишь, и туда они дойдут когда-нибудь, прорвавшись через Дарданеллы, и высадят десант на Африканское побережье.

«Там жарко», – мечтательно думал Топилин: зубы у него уже стучали от холода.

Да и слово «черный» в сочетании со словами «Октябрь», «Кавказ» и «Восток» не звучало, и даже воспринималась кощунственно. «Красный» – лучше и понятнее.

Палуба под Топилиным нервно дрожала. Приложившись ладонью к покрашенному серой краской металлу, он чувствовал работу двигателей и сейчас немного завидовал мотористам. У них в моторном отделении тепло. Они могут находиться там без бушлатов, а то и вовсе без матросок. Топилин с удовольствием поменялся бы с ними местами.