В конце беседы говорил уже Максим Ильич, в нем пробудилась страсть охотника. На стуле лежал исписанный лист бумаги, где между кругами и заштрихованными треугольниками и квадратами, изображающими озера, болота, леса, чередовались названия охотничьих хозяйств.
35
Незадолго до отбоя почтальон принес запечатанную телеграмму. На конверте стоял штамп: «Правительственная. Вручить немедленно». Дежурным по училищу был Иван Лосев. Спрятав конверт под гимнастерку, он потуже затянул поясной ремень.
Ученики не знали — радостные или неприятные вести принесла телеграмма. Антон напрасно осаждал Ивана. Правительственную телеграмму нельзя вскрывать, но любопытство захватило и дежурного. По совету Антона он поднес конверт к настольной лампе, но темные листы, проложенные с двух сторон, оберегали текст важной телеграммы…
Телеграмма в конверте волновала подростков. Николай Федорович приехал рано, взял конверт и ушел в свой кабинет. Он не был на утреннем построении. Перед завтраком слесари увидели директора у главного входа, Максим Ильич держал раскрытую папку. Директор, подписывая бумаги, хмуро поглядывал на шофера, лежавшего под машиной. Только выехал из гаража — отказал ручной тормоз. На улице дождь, диабазовая мостовая — каток, долго ли до беды.
Антон уговорил Вадима сходить к Николаю Федоровичу. Может, телеграмма — ответ на письмо комитета комсомола. Вадим не застал директора, увидел лишь, как расстилался дымный ковер по мостовой, камуфлированная малолитражка свернула на объездную аллею.
Уезжая, Николай Федорович не сказал секретарю, где его можно разыскать. Но в училище неведомыми путями приходили вести точной дислокации директора. Утром он заезжал на Инженерную улицу, около полудня видели, что директорская машина стояла у Центрального архива. Шофер пристроился к экскурсии, осматривавшей Медного всадника.
К вечеру Николай Федорович позвонил из Смольного, вызвал Вадима, попросил созвать комсомольский комитет и пригласить на заседание Антона. Вадим заинтересовался причиной экстренного совещания, но вместо ответа услышал в трубке короткие гудки.
Николай Федорович вернулся в училище около шести часов вечера. На ходу снимая шинель, он велел секретарю вызвать Максима Ильича, Евгения Владимировича и, если можно, разыскать Добрынина. Аня любила срочные вызовы. Открыв телефонный справочник, не глядя на диск, она безошибочно набирала нужный ей номер.
Заседание комсомольского комитета проходило в кабинете директора, что подчеркивало значительность события. Николай Федорович подозвал Георгия и вместе с ним, раскатав привезенные из архива эскизы, укрепил их на доске расписания занятий. Затем он вынул из портфеля телеграфный бланк, и то, что волновало учащихся весь день, перестало быть тайной.
— «Правительственная», — Николай Федорович глубоко вздохнул. — Директору сто двенадцатого ремесленного училища. Одобряем инициативу комсомольцев восстановить старый корпус. Даны указания отпустить строительные материалы согласно заявке районного инженера. Желаем успеха».
Телеграмма из Кремля одинаково взволновала учеников и их наставников. Вскочив с мест, все столпились у эскизов, Антон взял со стола телеграмму», забился в угол, чтобы своими глазами прочитать, что написано. Трудно было понять только Максима Ильича: когда все повскакали, он даже не шелохнулся. Значит, материалы будут отпущены. Но почему, почему комсомольцы мало запросили!.. Эх, знать бы наперед… Максим Ильич первым взял слово.
— Вношу предложение поблагодарить правительство, — Максим Ильич заглянул в раскрытую тетрадь, добавил: — Только нужно внести поправку в письмо комсомольцев. Ребята по неопытности в хозяйственных делах не упомянули, что училищу требуется еще три тонны кровельного железа на дачу в Токсове и деньгами пятьсот тысяч рублей…
Если дело касалось просьб по хозяйству, Максим Ильич умел говорить зажигающе. Метр, кубометр, тонна — он произносил с поэтическим вдохновением. Антону понравилось выступление завхоза, и он искрение жалел, что не посоветовался с Максимом Ильичом перед отправкой письма. Вспомнилось и Георгию, как отец, возвращаясь со сверхурочной работы, оправдывался перед матерью, что лишний рубль в хозяйстве никогда не помешает. А тут не рубль — полмиллиона, да могли дать и железа на дачу.
Иначе думал Вадим. С каким бы удовольствием он крикнул: «Вы, Максим Ильич, становитесь рвачом!» Но с помощником директора ученику не положено разговаривать таким языком!
Как только Максим Ильич сел на свое место, Вадим все же дал волю своим чувствам:
— За хозяйскими заботами Максим Ильич проглядел политическое значение комсомольской инициативы.
Не ожидал и Николай Федорович такой резкости от секретаря. Эти слова будто произнес не Вадим, а взрослый человек, умудренный большим жизненным» опытом. Слушая выступление Максима Ильича, он и сам сделал в блокноте пометку: «М. И., грубая ошибка, аполитичность».
— К иждивенчеству нас зовете, — запальчиво продолжат Вадим — к попрошайничеству. Мы просили правительство отпустить нам цемент, стекло, железо и кирпич на старый корпус, обещая его восстановить своими силами, а теперь нас толкают на то, чтобы требовать денег, выпрашивать материалы на токсовскую дачу.
Георгий и Антон чуть было не переметнулись на сторону Максима Ильича. А теперь, слушая Вадима, полностью соглашались с ним. Теперь они серьезно побаивались, что их товарищ не встретит сочувствия, не убедит взрослых. Вадим предлагает, как любил говорить Антон, «высокую материю». А предложение Максима Ильича житейское, заманчивое.
— Ленинградцы отдают часы своего досуга на восстановление жилых домов. Почему мы, ремесленники, должны ждать, чтобы за нас строители подняли из развалин старый корпус? Евгений Владимирович сколько раз нам говорил, что дали бы только строительные материалы, а восстановить корпус мы и сами можем.
Выступивший после Вадима Добрынин смутил всех математическими выкладками:
— Дело-то оно хорошее, только вы учтите… По два-три часа в день плюс выходные по семь часов. Итого дополнительная нагрузка сто часов в месяц. Это, безусловно, отразится на учебе…
Вдумчиво слушал выступавших Николай Федорович. Прав Добрынин, но прав и Вадим. Профессионалы-строители принизят интерес учащихся к восстановлению старого корпуса, заглушат интересное, полезное начинание комсомольцев. Правильно, что училище готовит молодых рабочих. Но где сказано, что подростков нужно учить только обрабатывать металл, разве менее важно научить ремесленников в малых и больших делах прежде всего видеть государственные интересы?
Все дело чуть не испортил Антон. Не дождавшись, пока и ему дадут слово, он крикнул с места:
— Максим Ильич не видит дальше гвоздей и цемента…
Николай Федорович прервал выступление Добрынина, велел Антону извиниться. Антон, насупясь, молчал. Николай Федорович повторил свое требование. Антон понял, что перестарался:
— Максим Ильич! Это я сгоряча сказал. Вне очереди пошлите двор убирать.
Мера самонаказания всех развеселила. Дальнейшее обсуждение показало, что комсомольцы напрасно волновались. Евгению Владимировичу нравилась горячность ребят, их настойчивость в отстаивании своего замысла.
— Старый корпус нужно восстановить своими силами. Страх Добрынина не оправдан. Энергии у ребят много. Сократим клубное расписание, реже будут бывать на стадионе. Ученики сознательно идут на жертвы. Мы, воспитатели, можем только гордиться, что в училище растут инициативные люди… В меркантильных интересах нельзя губить благородное начинание комсомольцев.
Такая строгая отповедь не обескуражила Максима Ильича. Свои позиции он не считал подорванными, теплилась еще надежда, что директор не упустит возможность получить деньги, раз подвернулся такой счастливый случай.
Однако получилось иначе.
— Жаль, — тихо начал Николай Федорович, — что хозяйственные заботы заглушили в Максиме Ильиче педагога. Общественная стройка, зачинаемая комсомольцами, еще на одну ступень поднимает сознательность питомцев училища.
