— Кирпичные заводы работают круглые сутки, в городе есть кирпич, — упрямо возразил Георгий. — Училище, которое выпускает токарей, в первую очередь, должно быть обеспечено материалами.

Георгий торопливо развернул свернутые в трубочку бумаги, громко, внятно, словно на уроке у Марии Ивановны, зачитал жалобу на Ленплан, проект письма в Кремль. Жалоба и проект, написанные на меловой бумаге каллиграфическим почерком, вызвали у членов комитета должное уважение.

Горячность Антона, — а Вадим и не сомневался, что это он подбил Георгия на выступление, — могла погубить задуманный план. Вадим выступал в прениях, четыре раза давал справки, просил повременить, подождать, его осторожность шла вразрез с настроениями активистов. Вадим задумался: может быть, правы товарищи? Он снял свое предложение…

Комитет поручил Вадиму и Антону отредактировать и отправить письмо. В этот же вечер в него были внесены поправки, о которых говорили на заседании.

Антон считал, что письмо в Кремль необходимо отправить с нарочным. Это, по его мнению, более надежно, а главное, быстрее. Он убедил и Вадима. Но где взять нарочного? Попросить командировку? Николай Федорович не одобрит эту затею. Зачем, мол, занимать дорогое время у членов Политбюро по будничному делу. Вот так скажет и попробуй, возрази. Антон упорствовал:

— Сколько народу ездит в Москву. Неужели не найдем человека?

— Чужого?

— Иной чужой лучше родного.

Этот разговор происходил в понедельник утром, а вечером, надев парадное обмундирование, Вадим и Антон сказали, что их вызвали в горком комсомола на совещание, а сами поехали на Московский вокзал.

Поиски подходящего человека были трудны. Взгляды Вадима и Антона прямо противоположны. Вадим отводил одно за другим предложения Антона. У него на фронте сложилось неизгладимое убеждение, что в слово «нарочный» вложен военный дух. Потому он уговаривал Антона не торопиться, есть еще время присмотреться, не так легко найти человека, которому можно довериться.

Ушли два скорых поезда. Началась посадка на «Красную Стрелу». Носильщики скучали от безделья. В экспрессе уезжали ответственные работники, артисты, офицеры. Их дорожный багаж состоял из небольшого чемоданчика, а то и просто из портфеля. Ремесленники усталые ходили по платформе от последнего вагона к паровозу и обратно.

Приближалось время отхода «Красной Стрелы», а еще не был намечен нужный человек. Думалось ребятам, что их затея обречена на провал, придется пакет отправить почтой или отложить поиски на завтра. Вадим первым заметил возле девятого вагона морского капитана. На гладко отутюженном кителе поверх четырех орденских колодок сияли золотом две звезды. Лучшего нарочного трудно было и желать!

— Разрешите, товарищ капитан, обратиться.

Морской офицер, увидев по-военному вытянувшегося ремесленника, не мог сдержать улыбки.

— Случайно, вы не в Москву?

Офицер ответил:

— Почти угадали, в Москву, а затем дальше, — транзитный пассажир.

О том, что капитан может отказать в небольшой просьбе комсомольскому комитету училища, Вадим и мысли не допускал. Он распахнул планшетку.

— Простите, товарищ капитан, Красная площадь вам не по пути?

Увидя под целлофаном конверт, на котором крупный буквами было выведено — «Кремль», офицер догадался, чем закончится разговор.

— Буду и на Красной площади.

— У нас, — продолжал Вадим, — очень важное общественное дело…

Антон поспешил принять участие в беседе.

— Выручите, может, и мы вам пригодимся…

Торгашеский подход рассердил Вадима. Боясь, что Антон обидит моряка каким-нибудь новым несуразным предложением, он наступил ему на ногу. Антон поморщился, но стойко перенес боль. Это безмолвное предупреждение не ускользнуло от внимания офицера и позабавило его. Ремесленники ему нравились, и он искренне жалел, что до отхода поезда не успеет угостить их яблоками, расспросить, где худощавый паренек был трижды ранен. Раздался свисток, офицер взял конверт, поднялся к на площадку вагона. Вадим и Антон, обгоняя провожающих, бежали рядом с вагоном. Паровоз набирал скорость. Офицер в последний раз приветливо махнул фуражкой, затем, держась за поручни, высунулся и что-то громко крикнул. Слов уже нельзя было разобрать, но ребята поняли — он обещал выполнить просьбу.

34

Максим Ильич сидел у окна, перед ним на толстом картоне лежало холщовое тряпье, раскрытая масленка и вычищенные части замка. Три раза в месяц он чистил винтовку — подарок наркома за участие в штурме Перекопа. В ремесленном училище никто не поверил, если бы сказали, что Максим Ильич снайпер, что было время — не в полку, а в армии не находилось стрелка искуснее.

На инспекторских стрельбах сам командующий любовался меткостью огня сибирского паренька.

С той поры минуло четверть века. Постарел Максим Ильич, под глазами появились пучки тонких морщинок, в руках исчезла прежняя уверенность. Из ста возможных выбивал не больше шестидесяти очков.

Увидя в дверях директора, Максим Ильич положил винтовку на пол, поднялся навстречу. На этот раз, к его удивлению, Николай Федорович не спрашивал, завезен ли песок, куплены ли метлы, получена ли сталь? Он интересовался делами, не имеющими никакого касательства к хозяйству:

— К сезону готовишься? А где ружьецо? Или с винтовкой пойдешь на уток?

— Давно не хаживал на залив, — Максим Ильич провел рукой по самой макушке головы — это была его любимая манера показывать, как он сильно занят.

— Не хочешь ли в воскресенье тряхнуть стариной? — неожиданно сказал Николай Федорович.

Какой охотник весной откажется провести выходной день в камышах, в молодом ельнике?

Разговор об охоте, начатый днем, был продолжен вечером. Прежде чем подписать приказ о «трофеях», Николай Федорович решил посоветоваться. В проекте отмечалась инициатива комитета комсомола, а дальше кара: за самовольные отлучки и хранение взрывчатых веществ — отчисление из училища. Никто не возразил против суровости приказа.

Когда совещание педагогов и мастеров подходило к концу, Максим Ильич получил записку — Николай Федорович просил его задержаться. У директора и завхоза всегда найдутся дела по хозяйству. Вскоре все разошлись. Николай Федорович включив настольный бесшумный вентилятор, табачный дым густо погнало к открытой форточке. В комнате стало прохладнее и легче дышать.

— Как приказ?

— В самую точку.

Николай Федорович нахмурился.

— Мне кажется, приказ пройдет рикошетом.

Максим Ильич не сразу нашелся, что и ответить на мрачные предположения:

— Не понимаю, почему ты сам настроен против приказа?

— Я не против приказа. Для взрослого человека приказ — закон, а нашим ученикам еще только пятнадцать лет, и мысли у них свои, ребячьи. Увлечению трофеями требуется найти интересную замену. Такое решение и партбюро приняло. Вот и есть у меня одна думка. Дадим ученикам настоящие ружья, настоящие боеприпасы! Пожалуй, интереснее им бить белку, зайца, утку, чем блуждать по землянкам и минным полям.

Много лет Максим Ильич и Николай Федорович знали друг друга. В гражданскую воину они служили в одном полку, вместе учительствовали в начальной школе, потом на несколько лет дороги их разошлись. Николай Федорович ушел в Политехнический институт, Максим Ильич — в педагогический вуз. Встретились они снова незадолго до Великой Отечественной войны. Николай Федорович как был, так и остался беспокойным человеком. Сутки для него всегда казались маленькими.

Ему было непонятно чувство скуки, он жил, как живут настоящие коммунисты, заглядывая далеко вперед.

Вернувшись в училище после ранения, Николай Федорович предложил Максиму Ильичу — преподавателю математики — взять в свои руки хозяйство училища. Через неделю немцы ворвались в Стрельну; незаметно наступила первая военная зима. Блокада выводила из строя водопровод, канализацию, отопительную систему. И тут новый завхоз понял, как осенью разумно решил директор. И Максим Ильич, добродушный математик, смущающийся не меньше ученика за поставленную двойку, глядя на директора, стал суровым солдатом. От его стараний зависела жизнь училища, жизнь подростков…