В тепле его потянуло ко сну. Боясь задремать, он тихонько стал напевать: «Где эта улица, где этот дом» и все-таки задремал и очнулся только когда на лестнице послышались легкие шаги, и в душевую вошли две женщины в белых халатах. Вадим определил: полная, голубоглазая — врач, она заметно прихрамывала на левую ногу. Ее сопровождала девушка среднего роста, стройная, по-весеннему загорелая — не иначе как медицинская сестра. Голос у старшей был мягкий, спокойный.

— Что это у вас с рукой?

Вадим пожал плечами, — пустое, не стоит обращать внимания.

— Ох, да я вижу, вы не из разговорчивых. Ну что же, давайте познакомимся. Ольга Николаевна Карельская — врач училища, а это моя помощница — Варя.

Варя скрылась за пологом. Загремел таз — очевидно, попал ей под ноги. Долго и однообразно гудели трубы, наконец, из среднего душа, захлебываясь, забила вода. Над пологом медленно поднимался пар и расходился по потолку, запотели лампочки, в отсеке стало сумрачно и запахло баней.

Вписав новичка в алфавитную книгу, Ольга Николаевна принялась заполнять лечебную карточку. Вадим отвечал вяло. В медсанбате проще: спросят фамилию, полк, роту, а тут целая анкета. Жизнь в училище начиналась для него скучно, неинтересно.

Варя откинула полог и, смахивая рукой светящиеся в волосах капельки воды, пригласила:

— Можно мыться.

Вадим мрачнел все больше и больше. Эти карантинные процедуры… Даже обидно, встречают фронтовика как беспризорника. Да и неудобно раздеваться в присутствии девушки. Здоровой рукой он приподнял гимнастерку, нательную рубашку:

— В пулковский телескоп не увидите блошиного пятна.

— У нас в сто двенадцатом ремесленном училище, — спокойно ответила Ольга Николаевна, — свои обычаи. Все живущие в интернате проходят карантин. Извольте, Вадим, и вы подчиняться нашим правилам.

Слово «интернат» было Вадиму смутно знакомо. Из книг, прочитанных до войны, он помнил, вернее, догадывался, что это немного лучше рядового общежития. В интернате все-таки будет порядок, напоминающий военный уклад.

Строгость врача подействовала успокаивающе на Baдима. В этой полной, чуть прихрамывающей женщине он прежде всего видел офицера, а у офицеров медицинской службы — это-то уж он хорошо знал — большие права… Однажды полковника Камчатова лечили от простуды. Из медсанбата прислали девушку. Звание — младший лейтенант, а она вела себя как генерал, потребовала от полковника, чтобы он лег на сутки в постель. Адъютант отозвал ее в сторону, тихонько напомнил: неудобно младшему офицеру приказывать старшему по званию, но она нисколько не смутилась:

— Я выполняю приказание начальника медсанбата! Полковник для меня сейчас — обыкновенный больной.

И улегся полковник. Дал себе заклеить всю спину горчичниками и выпил стопку какой-то дряни, пахнувшей спиртом, ромашкой и зубными каплями.

Вспоминая этот случай, Вадим торопливо стал раздеваться. Снял сапоги, портянки, взялся за гимнастерку и чуть не вскрикнул, — неосторожное движение острой болью отозвалось в руке. Он плотно сжал губы — танкисты такое ранение считают царапиной. Но скрыть боль не удалось.

— Задета кость? — участливо и тревожно спросила Ольга Николаевна. Снять повязку она не решилась: душевая — не операционная, осмотр раны приходилось отложить до утра.

— Ранение легкое, в мякоть, — сказал Вадим, a потревоженная рана нестерпимо ныла, и от переутомления кружилась голова. Чтобы не упасть, он прислонился к стене.

Ольга Николаевна помогла ему снять гимнастерку, нательную рубашку. Варя наложила клеенку в четыре слоя на раненую руку. Вадиму осталось снять брюки, а он медлил, хмуро поглядывая на врача. Этот взгляд ей был хорошо знаком по фронтовым госпиталям, все раненые безмолвно, одними глазами протестовали, если их пытались раздеть в присутствии молоденьких медицинских сестер.

Отослав девушку в медпункт, Ольга Николаевна и сама ушла в соседний отсек, где находилось общежитие карантина. Закрывая дверь, она слышала, как Вадим, шлепая босыми ногами по цементному полу, пробежал за полог.

В день приезда в училище Вадима Хабарова в изоляторе из четырех коек свободной была одна — та, что стояла под окном, забитым неровными обрезками горбылей. Из щелей, плохо заделанных ветошью, несло холодом, и Ольга Николаевна возмутилась: комендант снова не выполнил ее распоряжения — не заделал брезентом окно. В карантине находились три подростка — два брата Ростовых — Анатолий и Георгий из лужской деревни Белая Сирень. Накануне отправки в Германию братья бежали из родных мест, и после долгих скитаний им посчастливилось перейти линию фронта. Третьим был Антон Мураш. Железнодорожная милиция вытащила его из-под товарного вагона и отправила в сто двенадцатое ремесленное училище.

В тот день после горячего душа Антон чуть ли не сутки проспал в изоляторе. Проснулся он веселый, бодрый. Подозвал к своей койке братьев Ростовых и торжественно объявил, что себя назначает главным комендантом подвала, а их принимает под свое покровительство и милостиво разрешает Анатолию потрогать его мускулы.

Теперь, войдя в отсек, Ольга Николаевна удивилась: новички не поздоровались с ней, не встали с постелей. Это было странно, — три дня назад знакомство с братьями Ростовыми оставило хорошее впечатление. Младший из них, Анатолий, краснея, отвечал на ее вопросы — не курит ли он, не выпивает ли иногда, — разумеется, он не пил и не курил, этот голубоглазый, курчавый паренек, очень похожий на девушку. Другое дело Антон; тот держался развязно, пробовал даже грубить. Совершенно было ясно, что теперь в изоляторе верховодит именно Антон — рослый парень со смуглым лицом, с темными большими, задумчивыми глазами, Ольга Николаевна попросила его уступить койку новичку.

— Пацаны, — не вставая с койки, обратился Антон к Ростовым, — может, уважим докторшу, уступим ее любимчику местечко потеплее? Дадим в придачу одеяльце, пуховую подушечку. В постель будем подавать кефирчик!

— Встать! — приказала Ольга Николаевна. — И научитесь держать себя и разговаривать с людьми постарше вас, я вам в матери гожусь.

Она ушла искать коменданта. Когда Вадим, приняв душ, пошел в изолятор и поздоровался, он не обратил внимания на то, что на его приветствие никто не ответил. Молча он повесил шинель и мешок на гвоздик, потом сел на табурет, оглядывая помещение, заметил:

— Знатно, ребята, живете. Землянка генеральская.

— Генеральская? — Антон приподнял голову с подушки. — А ты в них бывал?

— В генеральских, — признался Вадим, — не приходилось, в полковничьих живал. Да все фронтовые землянки одинаковые. Разница лишь в боевых качествах, — на тех, что ближе к огню, бревен и балласта побольше.

Анатолий, державшийся в изоляторе более независимо, чем его брат, спросил:

— Так ты не из безнадзорных?

— Из военных, — степенно ответил Вадим. — Демобилизовался по возрасту и по случаю незаконченного образования.

— Руку, поди, здорово зашиб? — Анатолий сочувственно поглядывал на повязку.

— На фронте ушибов не бывает, — контузия и ранение, — не обижаясь, пояснил Вадим. — Я сам имею два, недавно в разведке третий раз царапнуло.

— По-настоящему воевал? — с некоторым недоверием продолжал расспрашивать Анатолий, усаживаясь на его кровать. За ним поднялась и остальные. Все четверо поместились на одной кровати, однако поговорить по душам не пришлось: Варя увела новичка ужинать.

— Покладистый малый, — задумчиво рассуждал Антон, — нам ровесник, а уже воевал, имеет три нашивки за ранения.

Понравился новичок и Анатолию. Он перевесил мешок Вадима на свое место и уже отогнул одеяло, чтобы поменять белье на койках, но «коменданта» возмутило подобное самовольство.

— Сиди, раззява, — Антон насмешливо оглядел Анатолия. — Кого докторша просила уступить койку? Давай-ка сюда вещички военного товарища.

В карантине Вадим пробыл одну ночь. Утром новичков в изоляторе навестила старушка, одетая в солдатский ватник, из-под которого торчали полы аккуратно подобранного белого халата. Глядя на подростков поверх очков, она сказала, что ее зовут Антонина Осиповна, и работает она в училище сестрой-хозяйкой. Антон, принявший было старушку за медика, от радости, что не будет осмотра, громко крикнул «порядок!», — этим словцом он выражал разные чувства — радость, одобрение, досаду, гнев.