Козлов поправил китель и повернулся к Жильцовой.

– Вот вы тут хотели с молодого лейтенанта публично сорвать погоны. За что? За то, что он вовремя не остановил подонка, которого не смогли воспитать в семье, в школе, в училище? А ведь зачастую этот лейтенант всего на несколько лет старше подчиненного. Знаете, мои офицеры говорили, что в школах преподаватели даже пугают армией. Да, учителя так и говорят: не будешь хорошо учиться – пойдешь не в институт, а в армию, а там из тебя дурь выбьют! А то и вовсе приплетают Афганистан и цинковые гробы. Может, вашему комитету как-то деликатнее начать с нашей системы образования – положим, с патриотического воспитания молодежи? Ведь все эти взаимоотношения воспитываются и зарождаются, прежде всего, в семье, впитываются с молоком матери.

Женщина покраснела, надела очки и изучающим взглядом окинула выступающего делегата.

– Товарищ полковник, – без извинений перебила она Козлова, обращаясь к седому председательствующему. – мне кажется, докладчик отступил от темы!

Она повторила эту фразу дважды, но старый военный и бровью не повел. В зале настороженно притихли, делегаты, затаив дыхание, слушали выступление майора, который сейчас говорил от имени всего зала.

– Так вот, – продолжил Козлов, – у того лейтенанта, как вы справедливо подметили, тоже есть мать, она тоже отдала своего сына на службу. Государство пять долгих лет обучает юношу в военном училище, тратит большие деньги на обмундирование, питание, военные полигоны. Его учат военному ремеслу, учат для того, чтобы в бою он сохранил жизнь своим солдатам, а если понадобится, без капли сомнения отдал за них свою! Он обязан обучить солдата стрелять, проходить марши, чтобы знанием и умением в боевых условиях сохранить ему жизнь – вот поставленная перед ним боевая задача! Молодой офицер, как правило, незаметен, его бытом мало интересуются, он мотается с семьей по гарнизонам, годами мается по съемным углам, общежитиям без удобств, с утра до ночи проводит на службе, а по выходным ходит в дежурство. С этого лейтенанта вы хотите сорвать погоны?

Жильцова опустила глаза. Она уже не выглядела той прежней победительницей, что могла раздавить любого конкурента. Майор же продолжил говорить – спокойно и уверенно.

– И к слову о чести. Я – потомственный военный, династия тянется от первых казаков, населивших Якутию. Дед в гражданскую под командованием Ивана Строда воевал, от него в наследство досталась старая казачья бляха с гравировкой «Сердце – женщине, жизнь – Отечеству, честь – никому!» Скажу коротко: честь – она либо есть, либо ее нет, и лишить офицера чести, публично или как вы там еще предлагали, не сможет никто. Майор Козлов доклад закончил!

На какое-то время зал смолк, и вдруг с последнего ряда поднялся человек и начал хлопать. Один за другим его примеру последовали другие, и вскоре волна аплодисментов хлынула из зала и, словно прибой, захлестнула сцену. Главком был невозмутим, но такая реакция подчиненных явно пришлась ему по сердцу. Жильцова помрачнела, однако мужественно приняла поражение. Козлов уже спустился со сцены, а офицеры все аплодировали стоя.

Объявили перерыв, и народ потянулся к выходу. В дверях Козлову не давали прохода, офицеры всех родов войск обступили его плотной стеной, каждый старался пожать руку или дружески хлопал по плечу; те, кто не мог прорваться сквозь толпу, просто выкрикивали «Авиация на высоте, молодец, майор!»

Но неожиданно офицеры притихли и расступились. Прихрамывая, к Анатолию подошел пожилой полковник авиации в кителе, увешанном наградами, среди которых выделялись «За отвагу», «За взятие Кенигсберга» и «За взятие Берлина». Он заглянул Козлову в глаза и, как мог, крепко сжал его руку:

– Спасибо, майор! Спасибо, сынок! От меня и от всех боевых офицеров – спасибо! Крепко ты прижал, по-нашему!

Слова фронтового офицера проникли Анатолию в самое сердце: он смотрел в глаза старика и понимал, что значили они для военного, прошедшего сквозь пламя войны.

Клонилось к закату время великой эпохи, рушились стены, навсегда стирая границы между непримиримыми идеологиями, но, как и во все смутные для России времена, для этих людей в погонах, верных воинской присяге и долгу, неизменными оставались понятия Отечество и Честь.

Ленск. 2019 г.

Нестерпимое чувство жажды окончательно лишило сна. Игнат с трудом приоткрыл отекшие веки и пришел в замешательство, когда взгляд его уперся в бетонную стену с облупившимся слоем темно-зеленой краски. Он не понимал, где находится, и совершенно не помнил, как оказался в этом странном месте. Недоброе предчувствие охватило Игната Семеновича. Он откинул старую куртку, небрежно наброшенную на него сверху, и, присев на железные полати, огляделся. Мрачное небольшое помещение без окон, пропитанное удушливым кислым запахом и табачным угаром, освещалось блеклой от никотиновой копоти лампочкой. Ее желто-серый свет едва пробивался из узкой ниши над железной дверью, рассеиваясь по стенам и каменному полу. Сверху монолитной плитой зловеще нависал потолок. Опустив взгляд, Игнат заметил большие красно-коричневые пятна на своих светлых брюках. Мужчина оторопел. Он ощупал лицо, но ни отеков, ни запекшейся крови, ни ссадин не обнаружил. Данилов принялся осматривать одежду, в спешке стягивал ее и трясущимися руками подносил к свету. Его бросило в жар, когда такие же пятна он увидел на рубахе и футболке. Разум Игната прояснился, теперь стало понятно, где он находится.

От хмеля не осталось и следа. Безудержная паника охватила Игната, он подорвался и, позабыв про дикую жажду, заметался от одной стены к другой, судорожно перебирая в памяти события, произошедшие накануне. Мысли путались, лезли одна на другую, но всякий раз обрывались на воспоминании о веселом застолье.

В замке провернулся ключ, стальные двери распахнулись, свежий воздух спасительным сквозняком ворвался в камеру.

– Данилов, на выход!.. – сухо бросил молодой милиционер.

Игнат Семенович вышел в коридор и, щурясь от яркого света, сделал попытку заговорить с сотрудником:

– Здравствуйте! А который час?

– Лицом к стене, руки за спину, – стальным голосом потребовал сержант, застегнул за спиной Данилова наручники и взял его за локоть.

– Вперед.

Они прошли по узкому коридору с полукруглым сводом, затем – вверх по крутым ступеням. Через закрытый решетками двор поднялись на второй этаж. Данилов шел молча, стараясь не смотреть по сторонам. Ему все еще хотелось надеяться, что он здесь по воле какой-то нелепой случайности, которая сейчас разрешится, и он отправится домой.

Однако его надежды разбились, когда у двери с табличкой «Старший следователь Топорков А.С.» он увидел опухшее от слез лицо жены и заплаканную дочь.

– Папа, папочка, родненький! – сквозь рыдания повторяла она. – Что же ты наделал, папа?!

Данилова опять бросило в жар. Он осознал, что произошло что-то страшное, непоправимое.

– Мы с тобой, Игнат! – вдруг тихо произнесла супруга. – Что бы ни случилось… мы всегда с тобой!

В кабинете с Данилова сняли наручники. Молодой человек приятной внешности учтиво предложил сесть на стул и подал стакан воды.

– Здравствуйте, – начал он вежливо, изучающе заглядывая в глаза задержанного. – Я веду ваше дело, фамилия моя Топорков, зовут Александр Степанович. Как вы себя чувствуете, Игнат Семенович?! Мы можем начать допрос? Если вы не совсем здоровы или вам необходимо защитника, то…

– Нет, нет… – заверил следователя Данилов, хотя его потряхивало от похмелья, – давайте начнем. Делайте, что там у вас положено…

– Ну что же, как скажете! – ответил Топорков и открыл папку с надписью «Уголовное Дело №…».

– Начнем, Игнат Семенович. Вам знаком некто Алексеев Василий Васильевич?

– Да, конечно, это же мой сосед – Бааска.

– И как давно вы знакомы с ним?

– С самой армии…

– Какие отношения у вас с Алексеевым?