Но на следующий же вечер занялся еще один дом неподалеку. Караульщики на этот раз оказались расторопнее и не дали разлиться бедствию.

Однако прошел еще день, и измученные горожане увидели новое зарево над засыпающим городом. На этот раз стихия разгулялась вовсю – сильнейший ветер погнал пламя по Русиновой улице, и оно слизнуло около сотни зданий.

Легко представить себе, что значило бедствие для города с населением в 15 тысяч человек. Выгорел почти весь центр с самыми красивыми и крупными строениями. Народ роптал, искал поджигателей. Неумелые, нераспорядительные действия администрации во время пожара и после, когда стали устраивать погорельцев, вызвали широкое недовольство. Запахло бунтом.

Обо всем этом стало известно в Петербурге, и с целью успокоить разгоревшиеся страсти в Кострому был назначен военным губернатором светлейший князь А.А.Суворов, внук прославленного полководца. Новый глава администрации не стал по старой традиции пускать в ход силу, а действовал мерами убеждения. Толковал с простолюдинами, уговаривал их смягчить гнев на неправедных чиновников и полицейских. И в самое короткое время достиг полного успеха. Суворов пробыл в губернии мало – уже в январе 1848 года его отозвали к месту новой службы. Но память о себе князь оставил надолго. Когда осенью 1848 года Алексей Феофилактович приехал в Кострому, он только и слышал что восторженные рассказы чиновников о человеколюбивом губернаторе.

Писемский, вероятно, и раньше вернулся бы на службу. Но помешала холера. Как раз весной этого года эпидемия, уже давно опустошавшая южные губернии, добралась и до северной России. Суеверные тетки Писемского считали, что редкостное знамение, бывшее в Чухломском озере, предвестило мор. 11 мая во время сильного ветра над водной гладью поднялся гигантский крутящийся столб. Смерч с огромной скоростью ринулся к городу, но, не дойдя какой-то сотни метров, разбился о крутой берег. Клокочущая масса воды обрушилась на прибрежное мелководье и потопила несколько лодок в Рыбной слободе. А уже через неделю пришли «Губернские ведомости», извещавшие о начале эпидемии. Холерный комитет, созданный в Костроме, распорядился учредить в уездных центрах и больших торговых селах больничные дома на случай появления страшной гостьи. Помещики сидели по своим усадьбам, не решаясь носа высунуть, и питались самыми дикими слухами о ходе холерного нашествия. С мая по июль умерло несколько сот человек, многие тысячи переболели. Только в августе было объявлено, что опасность миновала.

Можно предположить, что именно в это лето Писемский приобрел ту фантастическую мнительность, о которой рассказывали все знавшие его.

Через три года после пережитой эпидемии писатель изобразит в пьесе «Ипохондрик» человека, убежденного в том, что всевозможные болезни избрали его своей жертвой. В последнем действии комедии при известии о появившейся за 500 верст холере он лишается чувств. Конечно, образ ипохондрика Дурнопечина не автопортрет, но симпатия, с которой описан чудаковатый герой пьесы, говорит, что автор с пониманием относился к его мнительности.

А у пожилого Писемского страх перед простудами и иными хворями сделается навязчивой идеей. Он по нескольку раз на дню будет обкладываться горчичниками, избегать есть ягоды и фрукты, да и других начнет заклинать не губить себя. И про холеру он станет вспоминать каждое лето...

В соседнем с Чухломой уездном городе Галиче жил университетский приятель Алексея Феофилактовича. Поселившись в Раменье, Писемский часто гостил у него, случалось, заживался по неделе. В гостеприимном доме хорошо работалось; повесть «Тюфяк», вчерне законченная в сорок восьмом году, почти вся написана здесь. Там же Алексей Феофилактович впервые увидел Надежду Аполлоновну Свиньину, вдову широко известного в двадцатые-тридцатые годы писателя и дипломата. Свиньина появлялась в городе из недальнего имения довольно часто, случалось, привозила и восемнадцатилетнюю дочь Катю. Хорошенькая собой, умная и недурно воспитанная, девушка произвела на молодого писателя неотразимое впечатление, и вскоре он попросил ее руки...

Став женихом и невестою, они не разлучались целыми днями. Те, кто видел их в эту осень, находили, что это весьма подходящая пара – очень худой, подтянутый молодой человек с выразительным смуглым лицом и длинной курчавой шевелюрой, и такая же стройная, изящная Кита (так ласково звал ее Алексей). Говоря о ней, он то и дело декламировал из «Гамлета»:

А невеста, от кого-то услышавшая, что Писемский чем-то напоминает Грановского, постоянно повторяла это подругам, многозначительно добавляя: «А Грановский известный красавец».

Галич, расположенный на берегу большого озера, дугой выгибающегося под крутыми склонами холма, на котором еще виднелись остатки древних укреплений, был куда богаче Чухломы. Главная улица, застроенная большими барскими домами, была вымощена; начиналась она от торговой площади, вдоль которой тянулись белокаменные ряды. По этой улице, упиравшейся в приземистый острог с толстенными решетками на окнах, каждый вечер двигались туда и обратно прогулочные коляски, и среди них легкий лакированный кабриолет Алексея Феофилактовича. Перебирая синие вожжи, Писемский сидел вполоборота к невесте, как бы вовсе не замечая устремленных на них взглядов, но она то и дело заливалась краской, встретившись глазами с кем-нибудь из знакомых. И это ее смущение еще больше вдохновляло жениха. «Офелия! Офелия!» – восторженно шептал он.

Алексею тем еще приятна была семья его будущей тещи, что здесь царил нешуточный культ литературы и всего изящного. Надежда Аполлоновна, в девичестве носившая фамилию Майкова, была родной сестрой петербургского академика живописи Николая Майкова; сыновья его стали известными литераторами: Аполлон – поэтом, Валериан и Леонид – критиками.

В семье Свиньиных благоговейной памятью было окружено имя Павла Петровича. Он основал журнал «Отечественные записки», написал несколько романов, собирал русские древности и вообще разбрасывался на множество дел – занимался живописью, коллекционировал монеты, исследовал жизнь русских изобретателей-самоучек, работал над «Историей Петра». И во многом преуспел – его выбрали в Академию художеств, собрание Свиньина, составленное из произведений Брюллова, Кипренского, Щедрина, Мартоса, Фальконе и других крупнейших тогдашних живописцев и скульпторов, оказалось одним из лучших собраний отечественного искусства.

Писемский, вероятно, чувствовал, что, породнившись с таким своеобразным семейством, он как бы примет на себя обязательство быть на высоте его «эстетических» интересов.

Предстоящая женитьба заставляла Алексея задуматься и о ближайшем будущем. Меньше всего оно виделось как деревенское затворничество. Он молод, энергичен, честолюбив, Катя юна, красива – им надо жить в обществе, там, где движение, веселье, умственное брожение... Вновь предстояло идти служить – как ни крути, а маленькие средства не позволят держать порядочный тон.

6 октября Писемский вернулся на чиновное поприще. А 11 октября сыграли свадьбу.