…Он за не прошедшим еще потрясением от отцовской смерти и всеми регентскими делами историю с кронпринцем Рудольфом не особо и отметил — соболезнования Габсбургам присылала матушка. Когда 30 января пришло известие что тот скоропостижно умер в Майерлинге — Георгий буквально на следующий день забыл об этом. Потом уже слышал разные сплетни — что умертвили его и его юную наложницу баронессу Вечеру по приказу отца — Франца-Иосифа — из за того что кронпринц учинил заговор. Поговаривали что был он психопатом на почве чего и убил и себя и баронессу. Ну и прочее — вплоть до того что парочку прикончил сумасшедший лесник. Но лейб — медик Груббе как то поведал в узком кругу рассказанное австрийскими коллегами: Рудольф заразился гонореей, которую запустил — и та сделала его бесплодным импотентом. Он много пил и пристрастился к морфию, менял женщин ища ту, что поможет ему восстановить мужское достоинство, и видимо после очередной неудачи просто в припадке ярости расправился с любовницей, а потом и наложил на себя руки[8]…
Усевшись на диване и обхватив голову руками Георгий постепенно успокоился. Однако же — как сказать Марии Федоровне о проблеме? Как донести до нее эту мысль? Ведь невозможно говорит с матерью о таком.
Подумав он, однако, нашел выход…
На четвертушке бумаги он написал коротко послание.
«Mère!
Sur les devoirs du chef de l'Etat et du chef de la maison impériale, je voudrais me renseigner sur la santé de votre dame d'honneur spécialement adoptée récemment. Car malheureusement, les maladies — du rhume à celles qui résultent de l'amour n'épargnent pas les titres, ni l'âge ni le sexe. Je pense que ce ne serait pas mauvais pour les fonctionnaires de la cour et les ministres d'inspecter régulièrement le médecin.»[9]
Запечатал в конверт со своим вензелем, и написав — кому, бросил на поднос с почтой. Даже если посторонний и прочтет, то не поймет смысла — разве что решит что царь по обычаю предшественников хочет управлять всем — даже фрейлинами и дворниками.
* * *
Надо сказать письмо весьма впечатлило Вдовствующую императрицу — и буквально назавтра фрейлины её двора без разбору подверглись осмотру особо вызванным врачом с кафедры сифилидологии Медико-хирургической академии; а вместе с ними — и весь дворцовый штат.
Кстати говоря — во многих справочниках по истории медицины Марию Федоровну называли в числе основоположников регулярной диспансеризации…
Впрочем это уже несколько иная тема.
Утро следующего дня
— Срочных дел никаких нет? — осведомился Георгий у дежурного флигель-адъютанта. Что у нас на сегодня?
— Новые сообщения из Государственного совета и с мест. А в приемной ожидает господин Победоносцев — он хочет изложить свои соображения относительно духовных дел — скосил глаза в журнал Кауфман…
Георгий невольно поморщился.
Константина Николаевича он конечно уважал, хоть с его идеями и был не вполне согласен — но в конце концов что за манера — являться без доклада и без приглашения к монарху? Это воистину моветон. Обер-прокурор Синода конечно являлся без доклада к papa — но между прочим Георгий ему пока такого права не давал. Впрочем — пусть приходит — послушаем…
— А во второй половине дня господин Гирс с докладом по турецкому вопросу — продолжил адъютант. Георгий вспомнил что и в самом деле направил распоряжение в МИД с просьбой изложить соображения по поводу ситуации в Порте. Но признаться не ожидал что отреагируют так быстро — и что лично министр явится. Он то ожидал бумаги, в крайнем случае — главу Азиатского департамента для личных объяснений…
— Хорошо! — кивнул император. Через полчаса просите… господина обер — прокурора.
Пусть посидит-подождет — пока русский царь читает официальные бумаги.
Он устроился за заваленный бумагами, и папками письменный стол, на котором кроме них торчал лишь китайский яшмовый чернильный прибор. Кроме этого — ничего лишнего, никаких безделушек или статуэток.
Первой он взял прибывшую с ночным варшавским поездом парижскую «Матэн». На первой странице — известие заставившее его поднять брови.
24 июня — то есть вчера — стал фактом крах Акционерного общества «Панама». Верховная апелляционная инстанция оставила в силе решение суда департамента Сена о его банкротстве. Однако же! Георгий конечно слышал о нем — очередное достижение цивилизации — канал между Тихим и Атлантическим океанами. Сам гениальный Эйфель — создатель фантастической башни в тысячу футов что стоит в Париже — руководил стройкой. Фердинанда Лессепс — строитель Суэцкого канала! И каков итог? Миллиард триста миллионов франков убытку. Семьсот тысяч акционеров пострадало! Хорошо хоть Россия в это не вкладывалась. Надо наверное попросить Бунге выразить соболезнование французам…[10] Впрочем доморощенные российские грюндеры мало чем уступают мсье Эйфелю и его сообщникам…
Ровно через полчаса — было просмотрено еще две газеты и три ежемесячных отчета из сибирских губерний, появился обер-прокурор.
В мышиного цвета сюртуке, белоснежной сорочке и стального оттенка галстуке с платиновой булавкой — он казалось подавлял всех окружающих своим мраморным ликом и высокой фигурой.
Окружающих правда был только один человек — и этот один был некоторым образом царь. И тем не менее Георгий на миг ощутил желание встать — мимолетное но от этого не менее странное.
Став напротив стола Победоносцев согнулся в полупоклоне а потом принялся говорить…
Смысл речи был вроде понятен — всеобщее падение нравов.
… Но, боже мой, куда мы идем! — сокрушался обер-прокурор. Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти нигилисты и разные там студенты? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям. Они до седых волос мальчишки! Да — мальчишки которых надо пороть розгами — чтобы потом не пришлось вешать и расстреливать!
Он напоминал сейчас гимназического преподавателя выговаривающего ученику — Георгий само собой в гимназии не учился, но читал книги о мучениях школяров и даже пару водевилей посмотрел.
…Я знаю Ваше Величество — вас будут убеждать дать послабление обчеству! — с презрительной гримасой выговорил Победоносцев. Но благодарности вы от них не дождетесь — как не дождался ваш великий дед.
Это они сейчас как шелковые — а на уме — знайте — бомбы! Бомбы! — от этого возгласа император непроизвольно вздрогнул. Динамит! — в эту минуту он показался Георгию уже гневным пророком, мечущим громы и молнии в нечестивцев с амвона.
Нет — вдруг пронзила Георгия мысль — не пророком но актером играющим такого пророка и забывшего что играет!
Почему-то эта мысль едва не рассмешила его. И тут Георгия посетили некие еще смутные соображения насчет Победоносцева.
— Я даже осмелюсь предположить что станет мишенью первостепенной! Злосчастный закон о кухаркиных детях! — восклицал меж тем Победоносцев. Но поверьте — сей закон может и не идеален — но он камень, который лежит на груди будущей революции.
И отвалив этот камень они не успокоятся — они возьмутся за следующий… Им нельзя давать воли! Они конечно будут рассуждать о пользе с позволения сказать просвещения! Как будто истинное просвещение зависит от количества школ, а не от того, кто в тех школах учит! — возмущенно фыркнул он. Если в народных училищах засядут длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление дадут они вступающему в жизнь поколению! — чугунно грохотал сановник. А между тем истинное просвещение начинается с морали, и гораздо лучшим народным учителем является не умник из университета, а скромный, нравственный и верный царю священник или дьячок…
— Эээ, Константин Николаевич, — оборвал излияния обер-прокурора император, наконец-то оформивший мимолетную мысль в законченную форму. Прошу прощения — дела духовные важны, тут спору нет. Но я собственно хотел поговорить с вам о другом… — изрек он как будто и не сам Победоносцев явился к нему первый и без доклада. Я тут обдумывал ваши слова о взяточниках и ворах…
