Министру показалось что на грани сознания послышался шелест крыльев.

Он не отшатнулся и не выдал растерянности — но вот в лице что-то такое промелькнуло.

— Ваше Величество — прошу прощения — вы намерены и в самом деле отдать такой приказ?

И Георгий вдруг увидел себя его глазами.

Злого девятнадцатилетнего мальчишку третирующего почтенного пожилого сановника — причем будучи в полном праве… Да еще готового своей дикой выходкой втравить державу в войну!

Кольнуло что-то похожее на — нет не стыд — скорее неловкость. И одновременно — еще на миг пришло некое самодовольное чувство — а выходит его считают способным проявить жестокость если надо!

— Ну конечно же нет! — максимально доброжелательно улыбнулся Георгий уже успокоившись. — Или я, по-вашему, лишился рассудка? Мы же не дикие азиаты — это османы и персы наших дипломатов убивали и сажали в темницы. А мы цивилизованные люди. Только… — он опять улыбнулся, прищурившись — турок то нас по себе мерить будет! Так что вы уж как-нибудь на ушко шепните…

И ощутил во взгляде старого дипломата неподдельное уважение.

После того как Гирс откланялся, император посмотрел на груду бумаг и пакетов ожидающих решения. Все это предстоит ему, самодержцу всероссийскому изучить и желательно сегодня.

Вот ужо — самодержец! — усмехнулся про себя Георгий. Какой он самодержец — если не может повелеть быть в сутках хотя бы двадцати пяти часам?!

Вскоре России были переданы со всеми возможными извинениями найденные услужливыми турецкими властями российские подданные. Семеро стариков — не возвращенных в прошлые годы пленных — иные с семьями, пятеро грузинок и лазок — проданных на ту сторону ушлыми контрабандистами, три черкешенки из племени адыгов (видимо паши с сераскирами предпочли перестраховаться). А кроме того — пара дюжин обманом завербованных в Польше и Подолии девушек, и вдова богатого купца Гюрем-эффенди — Марьям — она же Акулина Данилова, дочь матросской вдовы из Севастополя — и с ней её четверо детей.

С тех пор пытавшегося торговать россиянами вылавливали и сдавали османским палачам сами работорговцы — чтоб самим не оказаться в руках у палачей Белого царя — хотя до настоящего страха перед «Темир-Гявургом»[11] было еще далеко…

«Получается это первое сделанное мной назначение в верхах?» — подумал Георгий провожая дядюшку.

Собственно это было второе назначение. Первым было утверждение адмирала Чихачева на должности морского министра вместо прежней — главноуправляющего военно — морским министерством. Собственно сделал он это просто ради ясности в должностной иерархии. Но немедленно явился генерал — адмирал Алексей-Александрович. Этот упитанный толстяк прозванный друзьями «бонвиван международного масштаба» а недругам «семь пудов августейшего мяса» тут же с порога принялся жаловаться — мол его выходит что отправили в отставку, ибо министерством то руководил он а Чихачев был лишь вторым…

По мнению Георгия которое он составил бегло ознакомившись с делами — воистину «нехорошо многовластье!» как говорил еще император Август. Но не прогонишь же взашей родного дядю!

— Господин-генерал — адмирал, — с напускной суровостью изрек он. Ни о какой отставке речи нет. Я лишь позволил себе уточнить полномочия…

Собственно вы как были так и остались высшим военно-морским чином империи Российской. И соответственно на вас, Алексей Александрович, вся морская политика держава. Вся. Морская. Политика! — назидательно поднял он палец вверх.

— Но что есть морская политика? — жалобно осведомился генерал-адмирал. Я недурно как хочется надеяться понимаю в кораблевождении и командовании эскадрами и флотами… Но политика…

— Ну… — Георгий покачал головой. Ради этого я и назначил Чихачева. Он будет заниматься текущим делами. Но общее руководство — на вас. Вы должны будете ведать Доброфлотом, Морским техническим комитетом, ГУКиСом, отношениями с иностранными судостроителями и вообще промышленностью… Это вещи выше повседневной рутины — и кому как не члену правящего дома их решать.

Дядя кажется ничего не понял но ушел довольный. Нет уж — пожалуй надо его послать в Англию — дабы он изучил там организацию морской политики империи составил проект реформы морского дела в России. Чем дольше будет составлять — тем лучше! Флоту вполне хватит Чихачева… ну и его.

Чрезвычайное совещание переносилось уже трижды. Заседал не суд — всего лишь особое присутствие при Государственном Совете. Тем не менее то не могли определить окончательный состав, то препирались из за старшинства.

Кое-как определили состав — кто-то самоустранился — кто то напротив охотно выразил согласие. И вот наконец оно состоялось.

Особое присутствие состояло из председателей департаментов и заинтересованных министров.

…Фон дер Лауниц, фон Раух, князь Путятин; фон Нейгардт по прозвщу «немецкая сосиска», генерал Юзефович… А также его дядья — что Георгия несколько беспокоило — люди они властные, разойдутся — так и кулаком по столу бахнут…

Ведь если что — придется чего доброго указать родственникам на дверь.

Пришло аж четыре великий князя. Явились Михаил Николаевич и Владимир Александрович. Также присутствовал и Алексей Александрович — как никак речь шла о судьбе Посьета — подчиненного и старого знакомца генерал-адмирала. Он выглядел не слишком довольным. Николай Николаевич сказавшись нездоровым от участия уклонился. Зато на правах члена Регентского совета пришел великий князь Павел.

…Доклад комиссии длился около двух часов. Картина злоупотреблений, всеобщей коррупции, безграмотности и пренебрежения должностными обязанностями, развернутая обер-прокурором, была всеобъемлющей и доказательной. Все молча слушали. Михаил Николаевич сидел, сдвинув брови и уставившись в пол. Вышнеградский периодически пытался делать какие-то записи. Мясистое лицо Алексея Александровича то бледнело, то наливалось кровью. Павел Александрович сидел в скорбном молчании. Он, кажется, был сам не рад что напросился.

Потом объявили получасовой перерыв.

К Кони подошел Победоносцев…

— Однако слышал я ваши выводы, — мрачно сказал Константин Петрович. — Ведь там не о конкретных мерзавцах речь, а про испорченность целого ведомства!

Можно ли такое в суд?!

— А как же? — удивился Кони, оглядываясь на молодого царя. — Неужто оставить виновных без наказания?

— Кабы только виновных! Кабы только об отдельных фактах разговор! — печально всплеснул руками Константин Петрович. Ведь судить не людей нужно — систему. Разве мыслимо такое? И покачал головой.

Заседание возобновилось. Начались прения.

Вначале слово взяли великие князья.

— Тут нечего долго обсуждать! — заявил Владимир Александрович. Под суд. Всех!

— Судить бы их всех по Военно-Уголовному уложению, шельм этаких! — припечатал Михаил Николаевич.

На лице Кони при этих словах обнаружилось выражение грусти и сожаления — старый либерал не одобрял излишней безжалостности.

Алексей Александрович хотел что то сказать — но лишь махнул рукой. Кажется ему было стыдно за Посьета.

Но нашлись и те кто высказался в защиту.

Взявший слово Ванновский упирал на дисциплину и единоначалие.

— Я буду говорить с позиций военного, — басовито по-генеральски гудел он.

В армии едва ли не главный стержень — это вера в командиров сверху донизу. От фельдмаршала до ефрейтора — но нижестоящий не смеет усомниться в вышестоящем — в том что он не просто старше по чину — но обладает истинным, и не побоюсь сказать — священным — правом приказывать и требовать исполнения. А мы не ефрейтора или околоточного судить собираемся — министра!

Можно ли допустить привлечения министра к судебной ответственности за небрежение своего долга? Доверенное лицо государя, ближайший исполнитель его воли, министр стоит так высоко в глазах общества и имеет такую обширную область влияния, что поколебать авторитет этого звания публичным разбирательством и оглаской представляется крайне опасным. Это приучило бы общество к недоверчивому взгляду на ближайших слуг государя: это дало бы возможность неблагонамеренным лицам утверждать, что монарх может быть введен в заблуждение своими советниками…» Позволю себе процитировать нашего русского Геродота — Ивана Дмитриевича Карамзина: