Итак, желание Мария исполнилось. Он был седьмой раз консулом. Но он не знал покоя. Страшные мысли мучили его. Здесь, в Риме, он насытил свою жажду мести. Но там за морем Сулла командует армией. Что будет дальше, когда Сулла победит Митридата? Все ужасы изгнания, скитания по болотам и морям вставали в памяти старика. А что если опять придется искать спасения в бегстве? Одна мысль об этом приводила его в ужас. Вместе с тем гордость его никак не могла примириться с мыслью, что не он победит Митридата.

Вырвать бы из рук Суллы команду, победить царя самому и вновь вернуться триумфатором в Рим, чтобы не было ни одного вождя, могущего помериться славой с ним, Гаем Марием! А вместе с тем разум шептал ему: «Придет Сулла во главе победной армии, и ты не сможешь даже понадеяться на жителей Рима, которые только из страха покоряются тебе». Мысли эти ни днем ни ночью не оставляли его. Длинные, мучительные, бессонные ночи измучили его. Если ему удавалось заснуть, он видел во сне жертвы своей мести, и вид мертвецов снова пробуждал его. Вся жизнь казалась ему сплошной неудачей. Тот, кто семь раз был избран консулом, слезно жаловался среди друзей, что жизнь обманула его. Оставалось одно утешение – в вине. Каждую ночь он ставил рядом со своим ложем сосуд вина и, когда начиналась бессонница, тянул понемногу вино, пока тяжелый дурман не заволакивал его голову. Но и сквозь туман винных паров порой мелькали то призраки убитых, то живые враги. Однажды, простудившись слегка, он почувствовал боль в груди и слег в постель. С каждым днем ему становилось хуже. Жар и озноб трепали его. В бреду он громко кричал, размахивал руками и бился на постели. По отдельным словам, долетавшим до окружающих его, видно было, что он грезит войной и командует армией против Митридата. Через семь дней он умер.

Сулла возлежал в своей палатке и с наслаждением вкушал вечерний покой после долгого дня, полного забот и волнений. С раннего утра он объезжал сегодня стены осажденных Афин, указывал солдатам, где ставить осадные машины, сам пробовал действие машин, измерял глазами высоту стен и башен. Порой он подъезжал так близко, что слышал, как со стен насмехались над ним и как ругали его и его жену. Иногда мимо него летели камни и стрелы. Один из его спутников был ранен. Но он невозмутимо продолжал свое. Он твердо решил, что на этих днях он во что бы то ни стало возьмет наконец Афины приступом. Долгая осада уже надоела ему, тем более что он знал, как ненавидят афиняне своего тирана Аристиона – друга Митридата. Знал он, что в Афинах голод: жители едят сорную траву и подошвы своих сандалий, между тем как у тирана всяких припасов изобилие; каждую ночь он задает пиры, устраивает попойки, пляски, игры, пока к утру не падает от вина без чувств. Обо всем этом он был осведомлен от лазутчиков, и это давало ему уверенность, что славный, древний город, где когда-то расцветала свобода, а ныне зверствует распутный тиран, скоро будет в его руках.

Сулла велел откинуть завесу своей палатки, так как вид розоваго заката, играющего на беломраморных храмах и портиках Акрополя, ласкал его глаза. В воздухе чувствовалась вечерняя прохлада. Ложе Суллы было мягко и удобно, прекрасно было холодное, искристое вино в дорогой золотой чаше, которую Сулла временами подносил к губам, между тем как стройный и гибкий мальчик, прекрасный, как Ганимед, читал ему вслух греческие стихи с большого книжного свитка. По суставам Суллы разливалась сладкая истома. Кто-то подошел к палатке. Сулла по шагам узнал своего писца и неохотно повернул голову в его сторону. – «Полководец, – доложил секретарь с поклоном, – тебе необходимо выслушать двух людей по важным делам».

Сулла

Сулла лениво кивнул. Явился военный трибун, которому он поручил ставить осадные машины.

– Великий, богами любимый полководец! Не хватает лесу для машин. Зажигательные стрелы врагов сожгли уже несколько наших сооружений.

Сулла нетерпеливо оглянулся вокруг и молча указал рукой в сторону, на зеленеющую вдали рощу.

– Но, полководец! Ведь это же сады Академии. Мы знаем все твою любовь к греческой мудрости. Оттого мы не рискнули рубить деревья, под которыми учили Платон и Аристотель, любимые твои писатели.

Сулла только пожал плечом и отвернулся. Военный трибун все понял и с поклоном удалился.

Подошел вестник и, кланяясь, вручил Сулле письмо.

– А, это от Кафида, которого я отправил привезти сокровища Дельфийского храма. Интересно знать, сколько сокровищ он принял.

Сулла передал письмо секретарю и велел читать. После обычных приветствий Кафид писал, что пока не имел возможности исполнить поручение: амфиктионы протестуют, напоминают о Тите Фламинине и Эмилии Павле, которые, сражаясь с македонянами, никогда не грабили храмов. Кроме того, писал он, видно, сам бог гневается на попытку увезти сокровища: из святилища ночью слышался звук кифары. Сулла засмеялся.

– Напиши сейчас же ответ Кафиду, – сказал он секретарю, – и передай в письме мое удивление, как это Кафид не понимает, что на кифаре играет не тот, кто сердит, а тот, кто весел. Значит, бог мне охотно разрешает брать то, что необходимо для пользы римского народа. Когда напишешь, дай мне подписать.

Сулла снова откинулся на своем ложе и велел мальчику читать. Но скоро опять его потревожили: какой-то солдат из отряда, посланного рубить деревья для машин, просил доступа к вождю. Он принес толстый, пыльный книжный свиток.

– Славный, блаженный полководец! Меня прислал военный трибун передать тебе эту книгу, которую мы нашли в Академии. Я не знаю, что это. Но трибун говорит, что тебе это будет приятно.

Сулла взял книжный свиток, медленно развернул и долго внимательно смотрел. Вдруг глаза его блеснули радостью. Сняв с пальца одно из золотых колец с синим камнем, он протянул его солдату:

– Возьми, – сказал он, – за то, что ты принес мне. Клянусь своей счастливой судьбой, клянусь Беллоной, матерью богов, это труды Аристотеля! Это то, что я тщетно хотел приобрести в Риме вот уж много лет! Это тот самый Аристотель, на которого ссылаются все писатели, но которого никто в Риме не читал!

Всю ночь до рассвета Сулла с упоением читал Аристотеля. Читал о «государстве Афинском», о том, как шаг за шагом развивалась свобода в старых Афинах. Издали доносились звуки топора. Эго рубили сады Академии.

На следующий день доложили Сулле о прибытии послов от Аристиона для переговоров. Сулла велел ввести их. Вошло несколько царедворцев в златотканых одеждах. Подняв руки, начали они по очереди говорить гордым тоном, исполненным достоинства. Они говорили о Тесее, о времени Персидских войн, о былых победах Афин, о мудрецах и художниках, прославивших город. Голоса их патетически дрожали и звенели, длинные риторические фигуры, как узоры вышивки, обвивали их речь, но их смущало то, что лицо Суллы ничего не выражало. Он смотрел не то на них, не то куда-то в пространство. Это мешало им подыскивать нужные слова, они запинались и, наконец, замолкли. Сулла молчал, точно не заметил, что они кончили. Потом, будто спохватившись, что ведь надо же что-нибудь ответить, он сказал: «Идите, друзья мои, домой и не забудьте захватить с собой свои речи. Римский народ прислал меня в Афины не учиться, а смирить бунтовщиков».

Вскоре к Сулле явился лазутчик. Он был в городе и слышал, как там старики бранили тирана за то, что он оставляет без защиты то место, где легче всего взобраться на стену. Сулла в тот же вечер отправился сам осмотреть это место и тотчас же дал сигнал к атаке. В полночь войска уже были на стенах. Военные крики, рев рогов и труб разбудили спящих афинян. Как загнанные звери, метались они, падая под ударами солдат. К утру улицы залиты были кровью. По всем домам шел грабеж. Солдаты врывались в храмы и тащили оттуда великолепные статуи: они обрывали с них золотые покровы, ломали слоновую кость с их рук и лиц, бросая мрамор и бронзу с пренебрежением. Афинские старцы лежали ниц перед Суллой, умоляя о пощаде. Они указывали ему, что все равно город уже взят, никто не сопротивляется; кому нужна излишняя жестокость? Сулла ничего не отвечал и только поглядывал на солдат, как бы говоря: они для того и служат, чтобы в случае победы иметь возможность обогатиться.