В палатке же лежал молодой Ефрем на походной кровати своего дяди.
Врач, сопровождавший войско, перевязал рану юноши, дал ему подкрепляющего питья и приказал лежать спокойно, так как его испугала лихорадка, не покидавшая все время мальчика.
Но Ефрем плохо исполнял предписания врача; ему представлялся образ Казаны и вся кровь загоралась в нем, затем он стал размышлять о том, что действительно не лучше ли ему сделаться воином, как его дядя, а это звание могло принести ему много славы и он мог быть ближе к той, к которой стремилась его душа. Но вдруг снова гордость поднялась в нем, когда он вспомнил, как отец и дочь проклинали тот народ, к которому он принадлежал. Юноша, с сжатыми от гнева кулаками, вспоминал о разрушенном доме деда, которого он всегда считал честным и достойным человеком. Ефрем не забыл также и о данном ему поручении; он повторял его во все время своего пути в Танис. Он попытался было повторять то, что ему было поручено передать, но вдруг ему захотелось подумать немного о Казане.
Врач запретил Ефрему много говорить и предупредил об этом Осию, и потому лишь только юноша вздумал открыть рот, желая исполнить данное ему поручение, как военачальник закрыл ему рот рукою, заботливо поправил у больного подушки, как самая нежная мать, дал лекарство и поцеловал его в лоб; затем Осия уселся у костра перед своей палаткой и встал только тогда, когда нужно было дать питье больному, а время он узнавал по звездам.
Итак, Осия сидел у костра, пламя освещало его мужественное, слегка загорелое лицо; по его чертам видно было, что этому человеку приходилось не раз стоять лицом к лицу с опасностью, но что он все побеждал, благодаря своей храбрости и рассудительности. Гордо смотрели его черные глаза, а полные губы были плотно сжаты и свидетельствовали о горячей крови этого человека и о его железной воли и твердой решимости; он опирался своею широкою спиною на воткнутые в землю накрест копья; когда же он проводил своею мощною рукою по вьющимся волосам или по бороде, то можно было подумать, что в его душе происходит сильная борьба и что он не знает, к какому прийти решению. Видно было, что лев еще спокоен, но раз он вскочит, то его врагам несдобровать! Там вдали, к западу, было кладбище, город мертвых и жилище чужестранцев. Еще недавно он вел свой отряд мимо разрушенного дома своего отца. Молча, как предписывала ему служба, прошел он мимо этого угрюмого зрелища и только когда они пришли на место стоянки, начальник стрелков Горнехт рассказал ему все подробно о происшествиях этой ужасной ночи. Он выслушал весь этот рассказ не моргнув даже и глазом и не предложил ему ни одного вопроса.
Когда Осия хотел было идти спать, то к нему пришла какая-то еврейская девушка, которая пробралась к нему несмотря на возражения часовых. Эта девушка пришла от имени старейшего из рабов дома Нуна, Элиава, которому она приходилась внучкой, и просила военачальника отправиться вместе с нею к старику. Во время исхода евреев из Египта Элиав был оставлен, так как по слабости и болезни не мог следовать за другими; тогда его вместе с женою посадили на осла и отвезли в небольшой домик, находящийся в гавани и подаренный верному слуге его господином.
Внучку же оставили этой дряхлой чете для того, чтобы она заботилась о них. Вдруг старому слуге захотелось видеть первенца своего господина; он знал Осию еще ребенком и носил его на руках. Старик приказал девочке передать военачальнику, что его отец Нун сообщил всем о желании Осии оставить службу у фараона и присоединиться к своим. Это известие колено Ефремово и весь народ встретили с большою радостью. Девочка объявила, что старик расскажет Осии все подробно, но она половины не может упомнить, так как решительно потеряла рассудок от всех этих плачей и стонов, посланная снова стала упрашивать Осию следовать за нею.
Военачальник от души хотел исполнить желание старика, но он не мог навестить его ранее следующего утра. Девушка, кроме того, второпях рассказала многое Осии, что видела сама и слышала от других. Наконец она ушла; военачальник поправил огонь, и пока пламя ярко горело, он мрачно и задумчиво смотрел на запад. Огонь догорел, но Осия все еще смотрел на вспыхивающие уголья и, чем больше он смотрел, тем более погружался в свои тревожные думы.
Прошло полтора года, как Осия жил вдали от родины, сражаясь с ливийскими бунтовщиками, и в продолжение целых десяти месяцев он не имел никаких известий от своих. Несколько недель тому назад он получил приказ вернуться назад, и, когда утром подходил к Танису, сердце билось у него так радостно, точно он был юноша, а не тридцатилетний мужчина.
Еще несколько часов и он увидит своего дорогого отца, который только после долгого размышления и благодаря заступничеству матери Осии, теперь уже давно умершей, позволил сыну следовать своему влечению и вступить в ряды войска фараона. И вот Осия думал, как обрадуется отец, когда узнает, что его первенец сделан главным военачальником и опередил многих старейших полководцев египетского происхождения.
Итак, радостным мечтам Осии не суждено было исполниться, хотя предчувствие ничего ему не подсказывало… Во время длинных походов по бесконечным пустыням в его воображении часто мелькал образ девушки еврейского происхождения, которую он увидел в первый раз, когда она еще была ребенком, и потом встречал вполне расцветшею девушкою поразительной красоты; это было незадолго до его выступления в поход и ее образ глубоко запечатлелся в его сердце. Девушка эта сделалась пророчицею и провозвестницей воли Божией. В то время еврейских девушек держали строго и мало куда отпускали из родительского дома, но эту можно было часто встретить в обществе мужчин, и она нисколько не скрывала от Осии, что, несмотря на всю свою ненависть к египтянам, между которыми он занимал видное положение, ей все же больно было с ним расставаться и что она постоянно будет думать о нем. Осия сам был серьезен и решителен, и его жена должна быть такою же, а Мирьям — так звали девушку — заслонила собою образ другой женщины, о которой он в былое время так часто думал.
Осия любил детей, а Казана была не более как прелестный ребенок, лучше которого он не встречал ни в Египте, ни в чужих землях.
Участие, принимаемое в нем дочерью его товарища по оружию, и то теплое чувство, которое она питала к нему, оставшись вдовою, все это доставляло ему удовольствие в мирное время. Правда, до замужества Казаны, он смотрел на нее как на свою будущую жену, но после ее брака с другим, когда Горнехт решительно объявил, что никогда не отдаст руки своей дочери, то самолюбие Осии было уязвлено. В это-то время он и встретил Мирьям, которая наполнила его сердце страстным желанием обладать ею; итак, во время обратного пути на родину ему еще пришли в голову и те мысли, что его свидание с Казаной хотя доставит ему удовольствие, но все же он не питает теперь к ней того чувства как прежде и был этим доволен, так как подобная любовь повела бы только к печальным последствиям. Все же Горнехт, как все египтяне, считал евреев ниже себя; с ними те никогда не садились за один стол, не ели из одной посуды.
Осия нашел в Мирьям самую благородную подругу. Пусть Казана составит счастье кого-либо другого, а для него она всегда останется прелестным ребенком, от которого не требуется ничего серьезного.
Осия считал, что от Казаны ему достаточно одного ее веселого взгляда, на который он вправе рассчитывать, как старый друг, а от Мирьям он может требовать более серьезных жертв; он довольно переносил лишений походной жизни и теперь возвращающемуся домой воину не доставало женской ласки; но он должен взять себе жену и тогда будет наслаждаться тихою и покойною жизнью в мирные времена; Осия был единственным сыном своего отца и их род не должен угаснуть; Ефрем был только сыном его сестры.
Так он мечтал и думал, подъезжая к Танису, но там ожидало его ужасное горе: дом отца его был разрушен.
Первый приветствовавший Осию в Танисе был отец Казаны; но от него услышал он о таких ужасных событиях, что сердце у него так и облилось кровью. Дом, в который он думал ввести свою молодую жену, был разрушен, точно после землетрясения; отец, которому он хотел сообщить свою радость и испросить его благословения на женитьбу, был теперь далеко от родины и сделался врагом того фараона, которому он, Осия, обязан своим возвышением.
