– Тебе нравится Сезанн, мой юный содомит? – поинтересовалась Алина, проходя мимо облупленной синей остановки, где своего автобуса ждали пенсионеры, ленивые школьники и студенты, которым не к первой.

– Тише ты, люди услышат – недовольно шикнул Алекс.

– Не понимаю, чего ты стыдишься. Ни в Содоме, ни в Гоморре однополые связи не считались зазорными.

– К сожалению, мы не в Содоме.

– Так нравится тебе Сезанн или нет?

– Не знаю даже. По-моему, он скучный какой-то, блёклый. Всю жизнь яблоки рисовал, только под конец до людей дошёл, да и то они какие-то странные у него.

– Ты о купальщицах и купальщиках? По-моему, они классные. Представь себе, что изломанность, нарочитая огрублённость фигур на этих работах и мазки в двух направлениях стали предвестниками кубизма Пабло Пикассо. А натюрморты Сезанна… Это же просто космос! Как он трактует пространство, какое оно у него глубокое, бесконечное, мерцающее. – На фоне рёва мчащихся вдаль машин Алинин хриплый голос звучал как что-то родственное им, неотделимое от сдерживаемой правилами дорожного движения скорости и жизнеутверждающего шума утреннего города.

Глядя на идущих навстречу по улице людей, Алекс пытался представить себе, чем они живут, о чём думают. Кто-то из них однозначно «крымнаш» и голосует за Путина, кто-то адекватный и здравомыслящий сторонник Навального или просто евроинтеграции. А кому-то вообще наплевать как на либеральные ценности, так и на семимильными шагами устанавливающийся стране тоталитаризм.

Наиболее несимпатичных людей с зашоренными взглядами маленьких глазок Алекс без лишних раздумий относил в группу «крымнаш», тех, которые помоложе и покрасивее, – к сторонникам евроинтеграции. А тех, которые ни то, ни сё, Алекс выделял в группу индифферентных. Алина, воткнувшая наушники и закурившая свои любимые крепкие сигареты, не отвлекала Алекса от этой занятной классификации.

Алексу очень хотелось бы, чтобы Алинин профиль с самонадеянно вздёрнутым носиком и чуть выдвинутым вперёд подбородком принадлежал интеллектуальной и свободномыслящей стороннице единства с западными партнёрами, но, к сожалению, это было не так. И это очень Алекса огорчало.

В обоюдоприятном молчании дошли до галереи, купили на первом этаже билеты, и по красивой мраморной лестнице с закруглёнными ступенями отправились на второй этаж, где проходила выставка.

– Я вот чего не понимаю, – сетовал Алекс, пересчитывая про себя ступеньки. – Студентам колледжа искусств проход на выставки бесплатный, а студентам всех остальных учебных заведений – оплата полная. Не то что мне жалко каких-то сто рублей, нет. Но я против дискриминации в любой сфере.

Алина вынула наушники. Кажется, возмущённая тирада Алекса миновала её уши, оттянутые клубничками пластиковых серёжек. Огромные окна выставочного зала показывали оживлённую проезжую часть, и Алекс заметил, как Алина поморщилась, глядя на спешащие за границу видимости окон машины и в ожидании стоящих возле зебры пешеходов. Потом перевела взгляд на экспозицию, состоявшую из работ, оформленных в недорогие, но со вкусом подобранные рамы, и на лице её появилось умиротворение.

Почти все работы были написаны маслом, только ближе к концу, в укромном уголке можно было заметить несколько акварельных пейзажей.

– Чувствуется влияние Матисса, – тоном знатока поведала Алина. – Особенно здесь, – Алина и Алекс остановились возле картины, изображающей раскинувшуюся на кровати обнажённую девушку. – Декоративный фон, неназойливая передача светотеневых градаций. Мне нравится.

Неспешно побрели мимо холстов, объединённых между собой смелым отношением к цвету, трактовке формы, большим контрастам светлого и тёмного.

– А вот при создании этой работы, мне кажется, автор ориентировался на древнерусскую иконопись. Чёткий силуэт фигуры, обводка, лаконичность цветового решения. Напоминает «Одигитрию».

– Чего-чего?

– Одигитрия – один из наиболее распространённых типов изображения Богоматери с младенцем.

– Ты прямо как церковная бабулька, - усмехнулся Алекс. – Откуда ты столько знаешь?

– Я когда-то хотела на дизайн поступать. Даже на подготовительные курсы ходила. Их у нас один интересный дядечка-художник вёл. То, что он рассказывал, просто переворачивало банально-обывательское представление об искусстве. Так вот, когда русские художники приезжали в Париж учиться живописи, – Алина посмотрела на Алекса как учительница начальных классов на несмышлёныша-ученика, - Матисс с удивлением спрашивал: «Зачем вы едете к нам, когда у вас есть такие великолепные северные иконы». Можно смотреть на иконы как на предмет культа, а можно как на часть мирового искусства.

– Не особо понимаю Матисса, – признался Алекс. – Мне куда приятнее «Чёрный квадрат» Малевича, чем эти синие и зелёные лица.

– Да ну тебя, у Матисса их не так уж много.

Пару работ Алина просмотрела, не задерживаясь и не комментируя, но пляшущая девка в красном сарафане заставила её остановиться. Пятно сарафана на лаконично-зелёном фоне луговой травы, обобщённое пятно лица, формально решённые лес на дальнем плане и синее небо вызвали на Алинином лице удовлетворённую улыбку.

– Тебе это нравится? – недоумённо пожал плечами Алекс. – По-моему, кроме национального колорита в этой работе ничего хорошего. Да и колорит этот народный… Всё народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Лучше бы нарисовал что-то более глобальное.

– Хм, мне показалось, или ты процитировал «Письма русского путешественника», – снисходительно прищурилась Алина. – Карамзин писал их, вдохновлённый знакомством с Робеспьером, посещением кафешек, где ораторствовал Дантон. А тебя что вдохновило на его цитирование?

– Не думал, что ты их читала. Да так, просто не люблю все эти кафтаны-сарафаны, доморощенно всё это как-то. Хочется чего-то более универсального.

– «Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских; и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек!» – прикрыв глаза, процитировал Алина. – Даже Коко Шанель использовала в своих моделях русские мотивы – яркие, чистые цвета, платья и рубашки с вышитыми воротниками. Так что русский народ не так безнадёжен, как тебе кажется.

– Ну да, конечно. Придумал три великих игры – русскую рулетку, хоккей и «Мафию», - ухмыльнулся Алекс.

– Ладно, закрыли тему.

По пути на остановку Алекс чувствовал, как на руки и лицо, поверх загара из солярия, ложится первый, ещё такой несмелый, естественный загар. И слушал монолог Алины.

– Ненавижу реализм. Он давно исчерпал себя. Сейчас его функции выполняет фотоаппарат. Какие там реалисты у нас есть, или гиперреалисты, мать твою? Шилов? Это не то что прошлый, это позапрошлый век. Или просто тупое выполнение работы фотика. А прошлый век – это кубизм Пикассо, супрематизм Малевича, беспредметные композиции Кандинского, сюрреализм Дали… Как же это здорово – оставить неизгладимый след в живописи. Жаль, что у меня руки не из того места растут.

После того, как Алина и Алекс сели в автобус, идущий в сторону универа, к прослушиванию лекции об искусстве присоединилась парочка подозрительно косящихся старушек и небритый мужчина, источающий стойкий запах водочного перегара.

Отцу в этот день Алекс так и не позвонил.

Только встретив Андрюшку в зале Алекс вспомнил, что во время загула у Алины бывший предлагал ему встречаться. Надо же было такое забыть и вообще ничего не ответить!

– Привет, – недовольно поздоровался бывший, и Алекс в срочном порядке начал придумывать, как исправить неловкую ситуацию.

– Привет, извини, что не ответил, замотался с учёбой, – начал оправдываться Алекс. – Без обид?

– Я тебя понял, – бывший с шумом накинул на штангу ещё парочку увесистых блинов. – Останемся друзьями.

– Отлично, – Алекс занял штангу по соседству от Андрюшкиной. – Зачем портить наше хорошее общение отношениями?