– Больно? Да? – допытывался по пути к общежитию Яшка. Прохора с большим трудом затащили на коня.

– Сам не видишь? – устыдил младшего Агафон. – Человек вон еле на ногах стоит. Хорошо, что жив остался. Отпустил отец-инквизитор – стало быть полезным счел. Нужным. Прошка, тебе какой разряд дали?

– Третий, – буркнул проваливающийся в сон некромант.

Яшка присвистнул.

– Мощно. Я со второго начинал. Это за какие такие заслуги?

– А ты не завидуй, – буркнул Агафон. – Он вон жизнь твою спас. А ты говоришь за какие такие заслуги.

– Да это я так, – усовестился молодой дружинник. – Просто понять пытаюсь, как у инквизитора там все работает. По какому принципу назначения происходят.

– По такому, – заметил Агафон. – Что не твое это собачье дело. Вот будешь в башне сидеть, тогда по своим принципам разряды раздавать будешь. Хотя куда тебя убогому?

Яшка обиделся и замолчал. Агафон тоже пребывал не в лучшем расположении духа. Шутка ли? Третьи сутки на ногах. А утром опять на дежурство. Смену никто не отменял. Зато Прохору было хорошо. Даже очень хорошо, но недолго. Снова дико захотелось жрать. Тем временем, подошли к общежитию. Прохор поднял глаза и увидел в отдалении высокую деревянную стену в изразцах. Справа и слева от многочисленных окошек болтались ставни. Стекол не было. Видно, не изобрели еще. Оно и ладно. Прохору было все равно. Лишь бы койку выделили. Да поскорее. Спать хотелось так, что реальность и дремота, помноженные на хмель смешивались и переливались одно в другое.

В последний раз за этот длинный день Прохора стянули с коня и повели в сторону деревянного крыльца. Стукнули в запертую дверь.

– Кто там шляется на ночь глядя? – женский голос из-за двери был звонким, певучим, при этом со стальными нотками.

– Марьяна, – шепнул Яшка, чуть слышно. – Мощная баба.

– Дружина царя батюшки! – гаркнул Агафон. – С приказом от отца-инквизитора выделить новому жильцу площадь.

– Опять рвань какую-то подселяют! – возмущалась Марьяна, гремя замками.

Наконец, дверь отворилась. Прохор, которого дружинники держали под руки, нашел в себе силы поднять голову. Он посмотрел на хозяйку общежития и… Пропал. Даже хмель на какое-то время отпустил. Резво одернув руки дружинников, Прохор крепко, как ему казалось, встал на ноги. Распрямил плечи и даже, насколько это было возможно, втянул свой необъятный живот.

В дверном проеме стояла пышная, при этом без признаков лишнего веса молодая женщина с большой грудью, широким манящим тазом, с пытливыми синими, как море глазами, которые внимательно обшаривали Прохора. Поверх нарядного с вышивкой сарафана болталась, покачиваясь, толстенная чуть не до пояса коса.

– Мадам, я сражен! – только и вырвалось у Прохора, который качнулся вперед, чтобы впиться губами в руку красавицы, а вместо этого едва не клюнул землю носом. Сильные, закованные в сталь руки вовремя его подхватили.

– Так я думала, – вздохнула женщина. – Очередная пьянь.

– Как тебе не совестно! – возмутился Яшка. – Человека три часа в башне пытали. Слышала бы ты, как он кричал…

– Вижу, как его пытали. А запах…

Агафон наклонился к повисшей голове Прохора, втянул воздух носом.

– Правда несет, – заключил он.

– Да это его отец-инквизитор специально накачал, чтобы правду выведать, – вступился за друга Яшка. – А вообще, он парень мировой. Во! – молодой дружинник поднял повисшую мясистую руку, в которой был зажат полосатый жезл. – Некромант!

– Какой такой некромант? – всполошилась Марьяна. – Нечисть? Опять?

– Кому нечисть, а кому надежа государева, – возмутился Агафон. – А ну как народец наш воскрешать начнет. Поглядим тогда. А пока показывай куда тащить его. Вишь, замаялись мы.

Марьяна вздохнула и развернулась к пришельцам спиной. Нехотя все трое, даже полуживой Прохор, уставились на покачивающиеся в такт ритмичным шагам ягодицы. Сарафан при всем желании не мог скрыть выдающиеся формы молодой женщины. Первым, как самый женатый отвернулся Агафон. Вторым засмущался Яшка. Последним сдался некромант. До последнего он фокусировал свой взгляд на нижней части туловища хозяйки общежития, но алкоголь, усталость и хронический недосып, помноженные на гипертонию, сделали свое дело. Сознание покинуло тучное тело.

Первое утро некогда капитана ГАИ Прохора Палыча Лебедкина в новой для него роли некроманта Прошки Лебеды началось не то, чтобы гладко. Из блаженного забытия его вырвали три вещи: дикая головная боль, громкое урчание в желудке и противный ор петуха, который, казалось, расположился у спящего прямо возле уха.

Нехотя Прошка открыл глаза. Увидел перед собой низенький бревенчатый потолок. Справа и слева давили такие же скупые из необтесанного сруба стены. Комната была крохотной. Здесь помещались койка, на которой он в данный момент лежал и небольшой сундук. В стене было прорубленное крохотное незастекленное оконце. Именно там, отбрасывая тень на грубую дверь под лучами утреннего солнца нагло рвал глотку взъерошенный петух. Его противный голос оглашал, казалось, всю округу, и Прошка искренне восхитился выдержкой местных жителей, которые до сих пор не приготовили из этого пернатого суп.

Медленно, стараясь не болтать головой без надобности, Прошка поднялся со своих деревянных нар, которые теперь, должно быть навсегда, стали его личной кроватью. Потянулся. Кости хрустнули. Посмотрел на наглую птицу, которая и не думала покидать его жилище. Их разделяло не более полутора метров. Был бы Прошка порезвее, можно было бы попытаться схватить гадину, а так… Он шагнул в сторону окна и петух, кукарекнув напоследок что-то нелицеприятное, выпорхнул на свободу.

– Тварь пернатая! – выругался Прошка и оглядел себя с ног до головы.

На нем был все тот же, презентованный дружинниками мышиного цвета наряд из просторной грубой рубахи и таких же бесформенных штанов. Неизвестно откуда они выудили это рубище, но, учитывая то, что полицейская форма, обильно залитая машинным маслом, лежала сейчас на берегу реки и не могла быть более использована в качестве одежды, стоило поблагодарить их и за это. Зато на ногах были добротные кожаные полицейские ботинки. Прошка диву давался, как не отжали у него это чудо дружинники еще тогда, когда они не были друзьями… В дверь стукнули.

– Новенький, живой? – смутно знакомый женский голос из-за двери почему-то заставил сердце Прошки забиться чаще. – Спускайся на завтрак. Потом инструктаж.

За дверью раздались удаляющиеся шаги. Мучительно, обхватив голову руками и от напряжения даже присев обратно на койку, Прохор попытался вспомнить, кому принадлежал этот голос. Сознание, насильно вырванное из сна противной птицей, откликнулось на запрос хозяина не сразу. Сначала явило замыленный образ женщины. Затем ощущение приятной дрожи где-то внизу живота. Острое желание прильнуть к пышному телу… Обхватить ладонью шикарную грудь и… Наконец, память выдернула из подсознания красивое, при этом строгое лицо, синие, как море глаза…

«Море! Марьяна!» – пробилось откуда-то изнутри имя. Сердце затарахтело, как сумасшедшее, и Прошка, забыв про похмелье, рванул из своей комнаты, едва не свернув с хилых петель грубую дверь.

– Женщина! Марьяна! – орал он вслед, распознав в дальнем конце длинного коридора соблазнительную фигуру хозяйки общежития. Та, казалось, не слышала, или не хотела услышать окрик новенького.

Сдаваться Прошка не привык. Резво перебирая ноющими от нескончаемых пеших прогулок ногами, он приближался к женщине. Его легкие при этом, медленно, но верно лезли наружу через нос, а может быть через уши. Понять было сложно. Наконец, тело сдалось. Мужчину согнуло пополам. Из груди вырвался хрип. И надо же было случиться такому, что именно в этот момент красавице пришло в голову остановиться и посмотреть на преследователя. На ее лице отразилась снисходительная, при этом явно недобрая улыбка.

– Ну! – буркнула она. – Чего голосишь, алкаш?