Но, как известно, всё тайное рано или поздно становится явным. Когда-нибудь прояснится и загадочная смерть в 1932 году и самого Устинова – его нашли в петле в собственной московской квартире. То ли его «убрали», так как он «слишком много знал», то ли несчастного совесть замучила. И уж совсем кощунственно выглядит могила Г. Устинова (особенно его бюст) напротив мемориала Сергея Есенина.

Анна Яковлевна Рубинштейн, она же Елизавета Алексеевна (Елизавета Александровна, Надежда Николаевна), она же «тётя Лиза», наречённая женой Г. Ф. Устинова, работала ответственным секретарём ленинградской вечерней «Красной газеты». Более подходящей кандидатуры на роль заботливой и сердобольной хранительницы покоя Есенина в гостинице «Англетер» трудно было придумать. Порученное ей задание – обеспечить информационное прикрытие убийства Есенина – она выполнила далеко не безупречно, но смогла напустить необходимого тумана и флёра в рождественской и в предновогодней суете, когда в столице кипели страсти на завершавшемся XIV съезде РКП(б). И потому всё сошло ей с рук.

Люди поверили её сумбурной писанине от имени «тёти Лизы», «искупавшей» поэта в несуществующей ванне 5-го номера, «носившей» в апартаменты Есенина свой самовар, хотя в этом не было никакой необходимости.

Статья-воспоминание о последних четырёх днях Есенина, написанная, по мнению есениноведов Э. Хлысталова, В. Кузнецова и других авторов, за своего мужа, Г. Ф. Устинова, истерично-сентиментальная, что выдаёт, как уже говорилось, автора-женщину. Назойливое стремление утвердить читателей в мысли, что поэт остановился именно в 5-м номере «Англетера», а они – его заботники из 130-го номера – недосмотрели за поэтом, вольно или невольно дали свершиться ужасному: самоубийству Есенина. Всё это лишь укрепляет уверенность в спланированности проведённой операции по ликвидации поэта. По приказу свыше Устинова-Рубинштейн могла не только облить грязью «гроб Есенина», но и совершить любое подлое дело. О чём она думала, когда её поставили к стенке в Соловках, – о Троцком и кровавых расправах во имя мировой революции? Не знаем. Но имя замученного и оболганного поэта она вряд ли вспомнила.

Следующий персонаж – Василий Васильевич Князев, сын тюменского купца, владельца двух магазинов, стихотворец-фельетонист, псевдоним Красный Звонарь, богохульник, сторожил тело Есенина в ночь с 28-го на 29 декабря 1925 года в Обуховской больнице. Сообщник по клевете на замученного Есенина. Покрыватели убийства Есенина не могли допустить даже внешнего осмотра трупа случайными людьми: настолько лицо Есенина, вероятно, после пыток было обезображено. Князев, сотрудник ГПУ, ночевал в морге с целью не допустить осмотра тела поэта.

Сохранившиеся протоколы собраний «красногазетчиков» помогают представить личность поэта-ремесленника: анархист по натуре, он игнорировал так называемую партийную работу, частенько устраивал в редакции «бузу», выбивал, где только возможно, гонорары за свои рифмованные отклики на злобу дня.

Мемуарные и другие источники говорят: постоянно льнул к партийному вождю Г. Е. Зиновьеву, бывал у него дома, получал от него различные подарки и моральную поддержку; охотно, за мзду, выполнял сомнительные поручения; когда зиновьевская команда была вытеснена с высоких постов, ругал на всех перекрёстках Сталина не столько по соображениям идеологическим, сколько из-за потери кормушки. Систематически делал вырезки из газет, в которых критиковался его идол.

Троцкий вряд ли лично просил Князева «постеречь» тело Есенина в мертвецкой Обуховской больницы, но назвать его имя в качестве помощника в заметании следов преступления мог, ведь он сам в 1920 году пригласил Красного Звонаря в бригаду «Поезда наркомвоенмора». Князев счёл, очевидно, за честь обеспечить главковерха свежерифмованной продукцией, курсировал (сколько времени – нам неизвестно) в ощетинившемся пушками и пулемётами карательном «штабе» Троцкого.

К тому времени сошла на нет и сомнительно-шумная известность Красного Звонаря – под таким псевдонимом любил выступать Василий Князев, сочинитель бойких стихотворных фельетонов, большевистских агиток и безбожных куплетов. Он вполне подходящий прототип Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» Булгакова, но, в отличие от художественного персонажа, никогда не сомневавшийся в своём поэтическом таланте.

Князев пел оды коммунистам далеко не бескорыстно. По воспоминаниям современников, он мог зарифмовать любой «социальный заказ» и «сшибал» в редакциях не без помощи всесильного Зиновьева наивысшие гонорары.

После XIV съезда РКП (б) и особенно после 1929 года Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба, – писал ему в тот период его друг Лелевич, – вызывает во мне целый взрыв возмущения. – И успокаивал: – …Крепись! Классовая и неотделимая от неё историческая справедливость возьмёт своё!» По закону нравственного возмездия в 1937 году пришёл черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого.

Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28-го на 29 декабря 1925 года Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке.

Не мог Князев разделять мнения о насильственной смерти поэта. Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не преклонялся перед талантом Есенина и близких ему крестьянских поэтов – достаточно прочитать его пышущую ненавистью к ним книжку «Ржаные апостолы…», в которой он «стирает в порошок» Николая Клюева и его собратьев по перу, глумится над Россией и поёт дифирамбы кровожадному Интернационалу.

«Все мы труп бесценный охраняем», – пишет странный ночной сиделец.

«С какой целью? – задаем мы резонный вопрос. – Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали восемь человек), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?»

Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы, охраняя тело убиенного поэта Есенина.

Какой-то абсурд в стиле Гойи. Он присутствует во всей англетеровской истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в неё «поселяют»; ванны в 5-м номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 г.), но лжеочевидцы «затаскивают» в неё поэта да ещё присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с мнимой ванной. Милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и сдавший экзамен в секретно-оперативной школе, составляет полуграмотный «акт» и даёт его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном 5-м номере тут как тут придворный кремлёвский мастер Моисей Наппельбаум, влюблённый в Свердлова и Дзержинского и так «кстати» пожаловавший из Москвы. Тело поэта ещё не остыло, нет ещё результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец, исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идёт о зауряднейшем бомже, а не о великом русском поэте, стихи которого уже при жизни переводились в двадцати странах.

Однако пора давать ответ на поставленный выше недоумённый вопрос, связанный с ночным добровольцем. Василий Князев сторожил тело Есенина по чьему-то прямому приказу, а не по своей воле и душевному порыву (такового у него просто не могло быть).

Здесь «тёмные силы» явно перестарались с подстраховкой: Красному Звонарю надо было бы помалкивать о щекотливом поручении, а он, томимый зудом версификаторства и гонорара, раззвонил на весь Ленинград. Не ошибёмся, если предположим, что Князев выполнял в ГПУ роли самого дурного свойства (о его подобной склонности пишет в мемуарах хорошо его знавший по работе в «Красной газете» литератор А. Лебеденко, приятель К. Федина).