К этому времени Есенин получал в Госиздате по 1000 рублей ежемесячно за собрание стихотворений. Тогда это были огромные деньги. Поступали гонорары из других редакций и издательств, то есть материально поэт был обеспечен. Никакой трагедии не видел он и в разрыве с Софьей Толстой.

Со слов узкой группы его мнимых друзей (Эрлих, Устинов и его жена), в Ленинграде Есенин вёл трезвый образ жизни. По приезде он поставил друзьям две бутылки шампанского, и в дальнейшем нет сведений, что Есенин бывал пьян. На столе постоянно кипел самовар. Поэт широко угощал друзей купленными в магазине деликатесами. Следует отметить, что 24 декабря был канун Рождества, который тогда ещё отмечался в русских семьях. Спиртные напитки не продавались, и, как выяснил Хлысталов, был только один случай покупки дворником для Есенина и его компании пяти-шести бутылок пива.

Последние месяцы Есенин опасался покушения на убийство и постоянно держал около себя кого-нибудь.

В книге «Право на песнь» В. Эрлих сообщал:

«Есенин стоит на середине комнаты, расставив ноги, и мнёт папиросу.

– Я не могу! Ты понимаешь? Ты друг мне или нет? Друг? Так вот! Я хочу, чтобы мы спали в одной комнате. Не понимаешь? Господи! Я тебе в сотый раз говорю, что меня хотят убить! Я, как зверь, чувствую это! Ну, говори! Согласен?

– Согласен.

– Ну вот и ладно!..

Он совершенно трезв….Двухместное купе. Готовимся ко сну.

– Да! Я забыл тебе сказать! А ведь я был прав!

– Что такое?

– А насчёт того, что меня убить хотели. А знаешь кто? Нынче, когда прощались, сам сказал:

«Я, – говорит, – Сергей Александрович, два раза к вашей комнате подбирался! Счастье ваше, что не один вы были, а то бы зарезал!»

– Да за что он тебя?

– А, так! Ерунда! Ну, спи спокойно».

Особняк тот находился в самом центре Ленинграда и глядел окнами на Исаакиевский собор. Назывался он «Англетер», так как до 1924 года в нём располагалась консульская английская миссия.

Когда отношения большевистской власти с правительством Великобритании накалились чрезвычайно, «Англетер» по моде тех лет переименовали в «Интернационал» (в октябре 1925 года прежнее название вернулось).

В гостинице проживали заметные партийно-советские чины, красные командиры различных рангов, деятели культуры и прочие видные товарищи, тайные и явные сотрудники ОГПУ. Дом этот был строго режимным объектом. Посторонние люди сюда не допускались – слишком уж казённо-ответственный адрес (проспект Майорова, бывший Вознесенский, д. № 10/24). Неподалеку отсюда был Ленсовет, буквально рядом – «Астория», где обитали именитые «пламенные революционеры», различные номенклатурные лица районного, городского и губернского масштабов.

Попробуем реконструировать события, а вначале представим себе 5-й номер «Англетера» и сверим его обстановку с перечисленной в описи и по известным снимкам Моисея Наппельбаума.

Итак, «шкаф зеркальный, английский, орехового дерева, под воск» (да, именно этот шкаф скрывал дверь в соседнее помещение), «стол письменный, с пятью ящиками, под воск» (на него якобы взбирался Есенин, устраивая себе смертельную пирамиду), а вот и «кушетка мягкая, обитая кретоном» (на неё положили бездыханное тело поэта), наконец, «канделябр бронзовый, с шестью рожками, неполными» – перечислено всё (38 вещей), вплоть до мыльницы и ночного горшка.

Кстати сказать, в 5-м, «есенинском», номере никакой ванны не было. Лгут те, кто утверждал, что утром 27 декабря поэт поднял шум из-за подогреваемого без воды котла и побежал чуть ли не с мочалкой в руках жаловаться знакомым, хотя рядом имелся телефон, а кроме постового в «дежурке», поблизости находился коридорный.

С нумерацией апартаментов в гостинице была странная путаница. Поэт Всеволод Рождественский, один из понятых, подписавший 28 декабря милицейский протокол, в тот же день отправил приятелю, В. В. Луизову, в Ростов-на-Дону письмо (оно опубликовано), в котором указал не 5-й, а 41-й номер. В других источниках также приводятся иные порядковые номера. Кто-то комбинировал, путался, спешил…

Другой странный момент: почему, кроме ленинградских литераторов, никто и никогда из жильцов и работников гостиницы ни единым словом не обмолвился о необычном постояльце? Зная общительный нрав Есенина, его взрывной характер, в такое единодушное молчание трудно поверить. Ведь в «Англетере» проживали постоянно многие деятели культуры: киноартисты Павел Михайлович Поль-Барон, Михаил Валерьянович Колоколов (возможно, знакомый Есенина), режиссер Мариинского театра Виктор Романович Рапопорт и другие приметные в своё время личности.

Из всего этого следует то, что в 5-й номер допускались в основном только проверенные товарищи; весь спектакль абсурда проходил в глубокой тайне – иначе скоро бы открылось: московского беглеца до официального объявления о его самоубийстве в «Англетере» не видели.

Сохранилась инспекционная, драгоценная для нашей темы бухгалтерия!.. Перед нами толстенные архивные фолианты за 1925–1926 годы.

Вот наконец и нужные нам страницы со знакомым адресом: проспект Майорова, 10/24. Оказывается, здесь проживало более 150 человек (количество их колебалось), а порядок и уют в здании поддерживало около 50 работников.

Прелюбопытные бумаги!

Вот журнал, подписанный финансовым инспектором 24-го участка Центрального района; датирован 15 октября 1925 года (имеются текущие декабрьские и январские (1926 г.) примечания, то есть в списках жильцов вполне реально можно было встретить имя Есенина). А вот и скорбный 5-й номер! Площадь – 7,17 сажени. Жил в нём в ту пору, если верить записи, работник кооперации из Москвы Георгий Осипович Крюков. А Есенина нет! Открываем списки «англетеровцев», датированные апрелем 1926 года. Почему-то 5-й номер исчез и вообще не указан! Номера 1 и 4 есть, а злосчастного 5-го нет; нумерация вокруг «есенинской» комнаты проставлена небрежно или вообще отсутствует. И нет даже намёка на фамилию Есенина.

Проследуем в злосчастный 5-й номер.

«Есенинская» комната была смежной с другим помещением. В документе зафиксирован № 5/6. Оказывается, 5-й номер до 1917 года использовался под аптеку, откуда «таинственная» дверь вела на склад (более 160 кв. м), где хранились лекарства. Имеются и соответствующие пометки: «Пустует со времён революции»; «Под жильё не годится».

Таким образом, подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному, выводу: 24–27 декабря 1925 года Сергей Есенин не жил в «Англетере»!

Эдуард Александрович Хлысталов писал в своей рукописи: «Лет десять назад я работал старшим следователем на когда-то знаменитой Петровке, 38. Однажды секретарь управления положила на мой стол конверт. Письмо было адресовано мне, но в конверте самого письма не было. В нём лежали две фотографии, на которых был изображён мертвый человек. На одной карточке человек лежал на богатой кушетке, на второй – в гробу. Я сначала не мог понять, какое отношение эти фотографии имеют к моим уголовным делам. В это время я расследовал три дела по обвинению нескольких групп расхитителей государственного имущества в особо крупных размерах, но никакого убийства мои обвиняемые не совершали. Потом я подумал, что кто-то решил подшутить надо мной. Однако, присмотревшись, я узнал возле гроба первую жену Сергея Есенина – Зинаиду Райх, её мужа, Мейерхольда, мать, сестёр поэта. Это были неизвестные мне посмертные фотографии Есенина. Кто и для чего прислал мне эти снимки, осталось тайной. Занятый текущими делами, я бросил фотографии в ящик служебного стола и забыл о них. Когда через два-три года я вновь наткнулся на эти снимки, то вдруг обратил внимание, что правая рука мёртвого Есенина не вытянута вдоль туловища, как должно быть у висельника, а поднята вверх. На лбу трупа, между бровями, виднелась широкая и глубокая вмятина. Взяв увеличительное стекло, я обнаружил под правой бровью тёмное круглое пятно, очень похожее на проникающее ранение. В то же время не видно было признаков, которые почти всегда бывают у трупов при повешении. И хотя я понял, что в гибели Есенина что-то не так, но тревоги и тут не забил. Трудно было представить, что «Дело Есенина» расследовалось некачественно. Ведь погиб великий поэт. В это время проходил XIV съезд партии, работники правоохранительных органов были в состоянии повышенной боевой готовности, и следователи на все неясные вопросы дали убедительные объяснения. Я не сомневался, что по делу проведены необходимые экспертизы, в том числе и судебно-медицинская, которая и дала категорическое заключение о причине смерти поэта. Как я теперь жалею, что не взялся сразу за расследование гибели Есенина: в то время ещё жили несколько человек, знавших многое о гибели поэта…