– Хватит нам рассиживаться, пора пить чай и по домам, – предложила хозяйке Галина и, обратившись ко мне, приказала, – иди, ставь чайник.

Я встал и пошёл на кухню. Валентина попросила на обратном пути захватить торт из холодильника.

Тонаканян заметил меня, вернувшегося из кухни в комнату и решил, что я только что пришёл, стал приветствовать:

– О! Серёжа, здравствуй! Твоя соседка счастлива оттого, что я её полюбил, и ты об этом знаешь. Сергей, ты похож на армянина. Тебе бы побольше хитрости и ума, – и был бы настоящий армянин. Знаешь, пиво самое древнее в Армении было. И сейчас на конкурсе в Сочи ереванское пиво первое место заняло. И вино армянское первое место заняло, а у грузин пятое. А они всё хвалились, что у них самое лучшее вино. Прежде чем хвалиться, надо понятие иметь, как виноград растёт, как следует его собирать, как готовить. Хвалиться всякий может.

– Не всякий, Гриша, – грустно заметила Гордеева, – вон, Сергей не умеет подать себя с хорошей стороны.

– Главное, что он это понимает. На его месте не всякий бы признался в этом, – вразумлял женщин Тонаканян. И они его внимательно слушали.

Я смиренно молчал.

Когда мы с женой вернулись из гостей домой, то за накрытым столом, в компании с бутылкой водки, обнаружили моего старшего брата Андрея Королевича. Брат был родным, но носил другую фамилию. В безусой юности Андрюша хвостиком ходил за Ираклием Королёвым и его в шутку величали Королевичем. Андрею нравилось такое обращение и при получении паспорта, сменив фамилию, он стал Королевичем официально.

Андрей закончил ГИТИС и даже послужил актёром Его Величеству Искусству. В театре, им были довольны, но он оставил сцену. Жена Королевича, Наталья Зозуля, училась с ним на одном курсе, после института жизнь с театром также не связала. Родила двух детей, Максима и Юлию. Занималась продажей квартир. Совсем недавно они похоронили опекаемого алкоголика в соседнем дворе и унаследовали его трёхкомнатную квартиру. Охота за жилплощадью на данный момент стала смыслом жизни для брата и его жены.

Перед тем, как идти спать в комнату отца, Андрей с увлечением стал рассказывать о своих похождениях с подопечными ему старичками Бирюковыми, чью квартиру после их смерти он с женой также намеревался заполучить в свою собственность. Волей неволей пришлось его слушать.

Попивая в одиночку водку, Королевич вещал:

– Звонила Анна Ивановна: «Дедушке плохо, умирает». Я туда, а там уже Зозуля. Наташка стирала. Бабка мне говорит: «Посмотри, какой Николай Карпович». И к нему: «Коля! Коленька, открой глазки!». А он лежит, глаз не открывает. «Что с ним?» – спрашиваю. «Да вот врача вызывали, скорая была. Послушали, сказали: «Воспаление лёгких». Сделали уколы. Пообещали…». «Что пообещали?» – спрашиваю. «Что до понедельника не доживёт». «Приговорили, значит? Сегодня суббота. Конечно, если в больницу не брать, – не доживёт». «Какая больница? Пусть уж дома лежит – умирает». Наталья освободила кровать, убрала лишнее тряпьё. У него вся кровать была завалена. Лишнюю подушку убрали. Посидели, пообсуждали. Пришла соседка придурковатая, с их прежнего места жительства. Они с ней три года не виделись, и в этой их квартире она никогда не была. Что значит сарафанное радио. Пришла без звонка, без предупреждения. Леной представилась. Она всё больше о себе рассказывала, чем о дедушкином здоровье интересовалась. В тот вечер думал, Николай Карпович умирает. Я уже соболезнования от всех его друзей собрал. В воскресение позвонил, бабка говорит: «Ему полегчало». Спрашивала у него: «Как дела?», он улыбнулся и поднял большой палец вверх. Посадили они его с Зозулей, накормили. А то лежал, в себя не приходил. А в понедельник звонит, перед обедом, говорит: «Николай Карпович умер. Приезжай скорей», – и заплакала. Я перезвонил ей, дал указания: «Звоните Наталье на работу, позовите её. В поликлинику звоните. Врача позовите, смерть констатировать». Приехал к Анне Ивановне, ещё нет никого, ни Наты, ни врача. Хорошо, что хоть позвонила. Я ей приказал окна закрыть, а она их не закрыла, а зашторила. Чтобы темно было. Смотрю, лежит Николай Карпович в своей кровати, на спине. Рот открыт, нижняя вставная челюсть, а точнее «мост» вылез изо рта. Думаю: «Надо рот закрывать». Спрашиваю бабку: «Как там «мост»? На крючках держится?» – «Нет. Просто так. Без крючков». Я достал изо рта Николая Карповича и одну, и другую челюсть. Бабка отобрала у меня их, помыла и спрятала. Стали рот дедушке закрывать. Говорю: «Верёвка нужна». Она дала что-то вроде брезентовой лямки. Даже не знаю, от чего она. Ручки у сумок такие делают, только эта длинная была. Ну и как этой лямкой ни завязывал, рот никак закрыть ему не мог. Всё открывался и открывался. Тут Зозуля пришла, стала мне помогать. Попросила бинт, обернула потуже. Всё равно рот открывается. Ната психанула, кричит: «Как же мы его переносить будем?». Она его сразу же обмывать собралась. Постелили на пол клеёнку, на клеёнку положили простынь. На простынь стащили дедушку. Я за плечи держал, Наталья за ноги. Она его раздевать стала, я бабке: «Давай бельё чистое». Принесла белое мятое исподнее. Я стал гладить это бельё, а Ната раздела дедушку, налила прохладной воды в тазик. На полу, в ванной, обтёрли дедушку мыльной водой, а затем чистой. Сначала Ната голову ему всполоснула, я всё размышлял в этот момент: «Надо? Не надо его мыть?». Думаю: «Хорошо, хоть она его моет». Я в это время гладил, был занят. Но всё равно, Зозуля подзывала, просила поддержать, когда раздевала. Я его за спину поддерживал. Потом обмыли, стали одевать. Он ещё тёплый был. Был настолько тёплый, – как живой, обычный человек. Мелькнула мысль, что ещё можно было бы его спасти. Но это было лишь какое-то мгновение. Я даже сказал об этом: «Может, спасти ещё можно?». – «Ну да, спасти», – огрызнулась Наталья. И тут понимай, что она имела в виду. То ли: «Не говори глупости, он умер». То ли: «Зачем спасать? Жду квартиры день и ночь!». Надели на него бельё, костюм синий. Крестика не было. Нашли алюминиевый крестик без ушка, Ната как-то продырявила его и вместо тесёмки бинт продела. Надели на шею. Опять стали с челюстью бороться, под подбородок подкладывать скатанную простынь. С ней вместе бинтом подвязали. Связали руки на животе и ноги вместе. Стали думать, куда класть его. Думаю: «На стол бы надо. Где такой взять? Стулья составить штуки четыре? Они узкие, упадёт». Решил дверь с петель снять, они в их квартире по два с половиной метра в высоту. Снял с ванной дверь и на три табуретки её положил. Постелил на дверь простынь. Положили дедушку и он вытянулся. Прямо на глазах вырос. Ходил-то, сутулился, горбился, – а смерть его выпрямила. Ждали медсестру из поликлиники, звонили, – не приходит. Зозуля в поликлинику сбегала, там ей сказали: «Ждите». И пришли не потому, что вызвали, а заявились уколы дедушке делать. А бабка не предупреждает, что он умер. Говорит: «Проходи, посмотри на Николая Карповича». Медсестра увидела покойника с подвязанной челюстью, со связанными руками и ногами, вытянувшегося в праздничном костюме на двери от ванной и от неожиданности чуть было с каблуков своих не слетела. Сумку выронила. Когда пришла в себя, стала нервно выяснять: «К кому ходили? Почему не приходят? Вам не могли так ответить: «Ждите». Я знаю этого врача». Сама медсестра позвонила врачу в поликлинику, подтвердила, что покойника своими глазами видела. Констатирует смерть. Врач выписал справку и позвонил в труповозку. Приехала машина, зашёл мужик, стал на кухне документы оформлять. Потом стал спорить с Натальей, дескать, в морге платить придётся. «Мы здесь его обмыли», – говорит ему Ната. Он вошёл в комнату поглядел на покойника и говорит: «А зачем вы его одели? Я такого не повезу. Раздевайте». Лишь бы было к чему придраться. Потом перестал ругаться, спрашивает: «Кто понесёт? Я один. Надо соседей позвать». Говорю: «Я помогу. Носилки у вас есть?». – «Нет носилок». – «Шутишь?». – «В пакете понесём». Достал пакет, завернул дедушку. До лифта донесли, – я уже выдохся. Думаю: «Шесть этажей, да такие пролёты. Как же мы понесём?». Несу, голова деда между моих ног болтается. До лифта дошли, санитар лифт вызывает. А лифт там один, пассажирский. Дедушкины ноги санитар вверх поднял, а я держу его внизу. Не вертикально держали, а по диагонали. Потом он достал носилки, стал просить: «Дай на помин души. На бутылку. Вон, у меня радикулит, а я таскаю». Дал ему на бутылку, помог засунуть носилки в машину, и он вместе с дедушкой уехал. А когда мы с другом пришли получать его, чтобы везти хоронить, они в морге сказали: «А его забрали, увезли». Гера Сундаралов показал им документы, спросил: «Куда могли его увезти? Кто?». Они перепугались, забегали. А потом посмотрели: оказывается, сами перетащили на другое место. Облегчённо вздыхая, сказали: «Всё нормально». Я приехал к Анне Ивановне через неделю после похорон. Она поставила на стол салат. Свекла, картошка, помидоры, огурцы, – всё это заправлено майонезом неделю назад. А сказала, всё свежее. Я поверил, сел за стол, ковырнул одну помидоринку, а она мягкая, как будто солёная. А до этого щи дала, те, что на поминках ели. «Вчера я их прокипятила, а то бы они прокисли». Попробовал, думаю: «Не самая большая отрава, можно есть». Салат есть не стал, сказал: «Не хочу». А она его с аппетитом съела. На второе подала обжаренную варёную колбасу с картошкой. Чуть-чуть, преодолевая отвращение, съел. Воспользовавшись тем, что она ушла в другую комнату делать ингаляцию, картошку положил в салфетку, колбаски подбросил ей в тарелку, а салат назад в салатницу. Вроде как всё съел. И всегда-то кормила тухлятиной, варёной колбасой с засохшими, завернувшимися краями. Картошкой, наполовину сгоревшей, наполовину сырой. То ли щи, то ли суп. Капуста плавает, и тут же рыба консервированная. Вонючий винегрет из холодильника доставала регулярно. Чай всегда спитой, в сотый раз «заваренный». Носик у чайника заткнут фольгой, чтобы тараканы не залазили. Сама Анна Ивановна больна всеми болезнями, но в еде и питье никаких ограничений. Принёс ей газированную воду «Тархун». Она ей понравилась: «Что же ты мне эту кисленькую раньше не показывал?». И ведь всегда, когда прихожу к ней, говорю: «Сыт, даже чай не смогу попить». А она своё. Тухлятиной кормит, и сама тухлятину ест. Думаю: «Притворяется? Неужели не чувствует, что еда протухшая?». Сама она из детского дома, работала в детской комнате милиции. А потом вышла замуж за Николая Карповича и работу бросила. Пришёл к ним в феврале, ещё Николай Карпович был жив. Анна Ивановна достала из шкафа дедушкин плащ и заставила меня его примерить. А он по размеру как раз на меня, но старомодный. Материал похож на габардин, а может, и был габардин. Сшит регланом, то есть округлые плечи, по моде тех лет. Китайская фабрика «Дружба». Говорю: «Хороший. Но сейчас зима, может весной или летом буду носить». Тогда бабушка предложила мне свою водолазку: «На. Носи. Я синтетику носить не люблю. Она вредная». – «Хороша», – говорю, – «поберегу на следующую осень». А сейчас, после смерти дедушки, повадился к ней врач со скорой помощи. Анна Ивановна всем квартиру оставить обещает. Он чуть ли не каждый день к ней заезжает «давление мерить, уколы делать полезные и дорогие, но даром». А однажды приехал этот «Айболит», а у неё дома я. Всё понял и быстро ретировался. А Анна Ивановна мне про врача рассказывает: «В последний раз, когда врач уходил, он обнял меня и хотел поцеловать в губы. Но я не позволила, отвернулась. Тогда он взял и поцеловал меня в щёчку». В тот же вечер предложила: «Оставайся». Я сразу не отказался, потом пожалел. Ушла куда-то. Нет и нет её. Думаю: «Фотографии что ли достаёт?». А она постель постелила. Да такую, какую только молодожёнам в их первую брачную ночь стелют. Рядом две огромные пуховые подушки и откинут уголок у одеяла. Дескать, приглашаем. Не удержался я от улыбки. И что говорить, не знаю, чтобы не осерчала. Она же свихнулась на мужиках, повсюду они ей мерещатся. Жаловалась: «Они и подглядывают за мной везде. И в ванной, и в уборной. И подслушивают всё, что бы я ни говорила. И начальника милиции подкупили, он их на вертолёте прямо ко мне на балкон высаживает». Нам с Наталкой даже пришлось Анне Ивановне балкон за свой счёт застеклить. «Да, нет», – говорю, – «сегодня надо домой». – «Да, ладно, ложись», – командует Анна Ивановна, – «Не бойся. Трепать я тебя не буду. Я же мужской ласки так и не познала. За Николая Карповича вышла, когда он уже больной был. Так всю жизнь и жила нецелованной. Воспитали честной. Другая бы на моём месте хвост задрала, а я мужа любила, не изменяла ему». Еле отговорился. Еле удрал. Накануне суда озлится, скажет: «Отпишу квартиру не тебе, а дохтуру». И что будешь делать? Натерпелся я с ней, бог свидетель. Врагу не пожелаешь. Начать всё заново, – я бы отказался.