– Зачем такого депутатом выбирали? – не унимался Тонаканян.

– Не депутатом, а районным советником при районной управе. При муниципальном округе есть районные советники. Проходили выборы. Кто его выбрал, я не знаю. Я голосовала «против». Когда я пришла на участок для голосования, а ходила голосовать я вечером, – все листы были чистыми. Никто не пришёл. Всё равно выбрали.

– А кто по помойкам ходит, металлолом собирает?

– Это моя родня. Братья покойного моего мужа Ираклия, – Герман, Вадька и Толичек. А у свекрови, последний её, пятый муж, Аскольд Дмитриевич еле ноги передвигает. Ему уже за семьдесят, бывший учёный из Новосибирского Академгородка. Тоже ходит, где-то мусор собирает и всё приносит в дом. К тому же ещё и грузчиком в овощном подрядился работать.

– Со всех помоек?

– У них свои зоны, весь металлолом, что находят, подбирают и волокут в дом. И у них между собой такие разговоры: «Герман, ты мимо помойки шёл, а ведь там холодильник был. Смотри, утащат» – «Не утащат. Я его припрятал. Сейчас пойду, раскурочу и принесу домой». У свекрови квартира хуже, чем хлев.

– Где живут, там и хранят металлолом?

– Ну, да. Они на первом этаже живут, подвал захватили, в подвале всё и хранят. Например, когда я к ним в квартиру вхожу, то сапоги или туфли боюсь снимать. Там земляная корка на полу. Они в квартире всё разбирают, курочат, – только после этого несут в металлолом. Причём свекровь мне цены называла. Знает, какой металл сколько стоит. И видимо, это ещё не дно.

– Деньги пропивают? – лицо Григория исказилось в гримасе отвращения.

– Ну – как? Ты меня извини, если в доме живут четыре мужика, – их только, чтобы накормить, столько денег надо. Картошка, капуста, извини меня, – они ведь ещё и мяса просят. А на мясо надо заработать. Поэтому, что зарабатывают, – то и проедают. К тому же Герман женился, у него жена Оксана и дочка Леночка. В этой же квартире трёхкомнатной. И представь, что там творится.

– Тоже ходят по помойкам?

– Нет. Она, – ты что? Оксана – уборщица. На двух работах. Она – белая кость, консерваторию закончила. Не пошлёшь по помойкам ходить. Аристократка.

– Как ты Ираклия за пьянки ругала, а он говорил: «Критикуйте, критикуйте. Я, в отличие от вас, критику воспринимаю спокойно», – вспомнила Гордеева покойного мужа Валентины, – Как же красиво он пел.

– И всё же, как депутат у ветерана мог квартиру отобрать? – не унимался Григорий, которому любое упоминание о покойном муже Валентины было неприятно.

– Он не отнимал, – втолковывала Королёва, – Они поменялись квартирами. Дядя Лёша жил в нашем подъезде, на втором этаже в двухкомнатной квартире номер семнадцать. У него все умерли, он остался один. А Беридура жил в доме напротив, на третьем этаже. В однокомнатной квартире. А потом они поменялись, и Стася-депутат дяде Лёше в довесок подарил цветной телевизор «Рубин».

– И ветеран переехал в квартиру с куриным помётом?

– Да.

– И следами от поросёнка?

– Нет. Поросёнок был у Беридуры уже здесь, в двухкомнатной. И здесь же кур завёл и козу хотел завести.

– Надо же, какой хозяйственный. А женщина-то у него есть?

– Пока было сорок с чем-то, всё по девочкам молодым бегал. А сейчас ему уже пятьдесят девять. Пока «работал» у него, – бегал. Перестал работать…

– А кем он работал?

– Я имею в виду другое. Это ж дело такое. Причём он любил очень молоденьких девчонок. А работал кем? Что было модно, – за того себя и выдавал. То он каскадёр, то он лауреат премии Ленинского комсомола. То он поэт. Подарил мне книжечку своих самиздатовских стихов. Такая нескладуха. Причём в книгу вклеил фотографию себя молодого. Сейчас представляется всем депутатом, хотя из советников районных уже лет пять, как попёрли.

– Игоря Грачёва встретил, – поделился я, – Это одноклассник мой. Можно сказать, друг первых лет школьной жизни. Лет на десять старше своих лет выглядит.

– Ну и мой Ираклий, перед смертью был таким же, – вернула себе инициативу в повествовании хозяйка дома, – Стася-депутат мужа моего поил, обирал. Нет, чтобы заработанные деньги в семью нести или хотя бы матери отдать, – всё пропивал с Беридурой. Вон, Вадик, младший брат Ираклия, – растёт совершенно неразвитым. Вчера пришёл ко мне, есть попросил. Спрашиваю: «Гречку будешь?» – «А что такое гречка?». Двенадцать лет парню и не знает, что так называется крупа.

– А чем же он тогда питается? – поинтересовалась Галина.

– Может, картошкой, может, макаронами, – не знаю.

– Вадька – парень добродушный. Полинка, дочка моя, села на него верхом. Уши ему закручивала, волосами, как вожжами, управляла, – он всё это безропотно терпел. Сердце у него доброе, золотое, – грустно произнесла Гордеева.

– Это ж хорошо? – с настороженностью поинтересовалась Валентина.

– Конечно, хорошо, – успокоила её Галина, а сама, вдруг, завелась, – Полинка у меня боевая. В школе какому-то мальчику кулаком в ухо дала. Я ей говорю: «Пуся, ты давай там поаккуратнее. А то придут, предъявят маме счёт за опухшее ухо, – не рассчитаемся».

– А когда он кур завёл? – поинтересовался Григорий.

– Я же говорю, была перестройка. Он построил себе хибару на Рублёво-Успенском шоссе.

– Как это – «построил»? – удивился Тонаканян.

– А это надо уметь. Понимаешь, он был тогда в партии ЛДПР. Он и мужа моего туда затаскивал. Приносил ему книги Жириновского. Беридура же снимал все их партийные собрания и выступления на свою видеокамеру. Ему за это не заплатили, он обиделся и из партии ушёл. А камера-то простаивает. Стасик стал приводить к себе третьесортных девок из общаг, с вокзалов, – самых что ни на есть падших. На других уже ни сил, ни средств не осталось. Эти девки и одевались и выглядели плохо.

– Зачем он их приводил? – недоумевал Григорий.

– Поставил видеокамеру в ванную комнату… Короче, сам себя снимал и потом всё это показывал моему мужу по телевизору. Когда людей не знаешь и смотришь порнуху, – и то неприятно. А тут его знаешь, да ещё его голая задница мелькает, Стасины грязные пятки. А главное, был бы мужик красивый, – так ведь смотреть не на что. Маленький, щупленький, плечики острые – невзрачная натура. Тоже мне, герой-любовник. Я понимаю, там Жан-Клод Ван Дамм или ещё кто-то. А тут чего? И деваха такая же. И вот он это всё снимал… И где-то нашёл на этот фильм покупателя, запродал ему кассету.

– Серьёзно? – возмутилась Гордеева.

– Да, – подтвердила Королёва, – Галь, представляешь? Господи, я, когда узнала, чуть со стула от смеха не упала. Кто на это добро мог позариться? Представляете? Это ж не то, что профессиональной камерой снимают, где и свет, и звук. А тут закрепил кое-как где-то там, под потолком. Он же не говорил ей, что её снимает.

– Ну, понятно. Много денег что ли, выручил? – уточнила Галина.

– Я не знаю, сколько денег он заработал. Потому что, сколько бы ни заработал, у него денег нет никогда. Потому, что он жадный. Понимаешь, Гриша, у Стаси-депутата есть одно хорошее качество. Он коммуникабельный человек. Приходит в любую компанию, и через пять минут он уже свой. Ощущение такое, что он знает всех тысячу лет. Он очень наглый, очень напористый, – этим он и берёт. Сколько раз он у Ираклия брал деньги и не отдавал, – я со счёта сбилась. То есть, знаешь, он такой. Но у него всё в прошлом. Он когда-то писал стихи, когда-то был каскадёром, когда-то его любили молодые красивые девушки. Сейчас встречаешь его и видишь, как человек деградировал и во что с каждым днём превращается. Да, был районным советником. Сейчас не знаю, работает он где—нибудь или нигде не работает, только водку пьёт. И муж мой покойный всё время повторял: «Каждому мужику на жизнь даётся цистерна водки, можешь растягивать её на девяносто лет, а можешь выпить за год». У Ираклия, конечно, всё было по максимуму. У него всё должно было литься через край, быть выше крыши. Вот и получил, что хотел. Теперь отдыхает на Хованском кладбище.

– Ты про что говоришь? – встряхнула соседку Гордеева.