Под трещиной подобие улыбки
Оставив на пути в свою страну...
Выслушав Советочку и ничего не поняв в этом беспомощном графоманском лепете, Дунаев собрался с духом и, выйдя из-за занавески, подошел вплотную к эсэсовцу. Тот обернулся с нескрываемым испугом. Где-то уже Дунаев видел это молодое, породистое лицо. Парторг усмехнулся.
- Ну что ж, раз пожаловали, то не откажите в милости чайку испить, господин фашист! - Последние слова прозвучали резко. И взмах руки, приглашающий на веранду. Фашист, на секунду застыв, все-таки спокойно направился вслед за парторгом. Они сели за стол.
- Чем обязан таким гостеприимством? - спросил эсэсовец на чистом русском языке с едва уловимым акцентом, напоминающим эстонский.
Что-то безумно раздражало Дунаева в этом человеке, помимо фашистской униформы. И тут он понял - монокль. Эта деталь с юности стала для него знаком врага - монокли носили белогвардейцы и буржуи. Когда он встречал человека с моноклем, ему всегда хотелось ударить по лицу и разбить этот сверкающий стеклянный диск. Внезапно Дунаев понял, что ему следует делать. Он расплылся в улыбке.
- Чем? Да все просто, - ответил он эсэсовцу наглым тоном. - Я через тебя перешелкнусь! Прямо сейчас!
И сразу после этих слов Дунаев зажмурился от солнечного зайчика, попавшего ему в глаз.
"Он слепит меня своим моноклем!" - проскочила мысль.
- Ах ты, хуесочина ебучая! - закричал парторг, вскочил, сдернул с шеи бинокль и ударил им врага по лицу. Тут же все вокруг загудело и подернулось сетью полупрозрачных трещинок. Вокруг пульсировал белый свет и неслись серебряные тени вещей, толкаясь и извиваясь. Воздух становился ворсистым, а предметы пушились, теряя форму. Затем все удалилось, уменьшилось. Раздался щелчок, будто кто-то открыл засов. Дунаев обнаружил себя внутри деревянной конструкции из неотесанных толстых бревен. Он не мог определить, где верх и низ, свободно паря меж бревнами. Затем Дунаев проскользнул в щель и обнаружил занавес из парчи. Парторг понял по особому запаху ветра, дующего из-под занавеса, что он в Промежуточности. Его понесло как пушинку. Вскоре он увидел, что по правую руку его тянется уже не занавес, а невысокая кирпичная стена, над которой стояло плотное небо тускло-зеленого цвета, ровное, без облаков и просветов. И парторг уже не летел, а шел, как по настоящей земле. Он глянул на почву, которая напоминала только что застывшую пену и хрупко пружинила под ногами. Ощущения здесь были приятными из-за легкости и "внутреннего ветра", похожего на щекотку изнутри. Вспомнились давние, забытые слова Поручика: "Только пустоту да щекотный ветер будешь чувствовать, а больше ничего..."
"Вот и сбылись слова учителя. Немцев ебать начал, и соответствующие чувства появились", - подумалось парторгу. В этот миг он увидел сидящего на стене человека. Тот сидел спиной к Дунаеву. Парторг не видел его лица. Только черное одеяние и странный, огромный белый воротник. Дунаев сильно испугался. Он отчего-то боялся, что этот человек обернется и посмотрит ему в лицо. От ужаса парторг сжался и быстро, как мышь, побежал вперед.
Вскоре стены изменились, будто бы расширились и стали отливать золотом. Везде проступали рельефные изображения "золотого сада". нескончаемые плоды и листва, отлитые в натуральный размер из чистого, ярко сияющего золота. Потолок этого коридора терялся в потоках света. Пол также был золотым и блестел, отражая льющийся сверху свет. Все засверкало, и Дунаев зажмурился. Затем он открыл глаза и обнаружил, что коридор поворачивает налево и его через минуту также занесет за поворот.
Парторг оглянулся назад и попытался за золотой листвой увидеть лицо того человека, сидевшего на стене. Ему это удалось, и он вздрогнул от поразительного чувства, внушаемого этим вроде бы обыкновенным лицом. Это напоминало посвящение в тайну, граничащее с приступом ужаса. Словно сквозь каскады и шквалы галлюциноза впервые глянула на него некая могучая и незнакомая реальность. Этот человек на стене знал нечто такое, чего не знал больше никто. Внезапно все померкло. Потом что-то скрипнуло, и Дунаев понял, что он - в Избушке.
Избушка! Дунаев стоял неподвижно, не в силах пошевелиться. Внутри все клокотало от слабости и мощи. Он готов был расцеловать эти корявые стены, а затем броситься навзничь на лавку, чтобы уснуть безудержным сном. Но открылась дверь, и на пороге появился Холеный.
- Ба! Кто пожаловал?! - закричал атаман. Они троекратно расцеловались и обнялись.
- Ну, касатик ты мой... Вот и воротился. Так-то оно хорошо! приговаривал Поручик, ласково хлопая парторга по плечу. - Идем в горницу, я уж и стол накрыл к приходу!
Сняв пыльник и обувь, Дунаев прошел мимо печки в горницу, где в самом деле был накрыт стол.
Холеный расстарался, будто бы к празднику Дымились башни блинов, мерцала икра и блестели соления в плошках, окрошка в деревянной расписной посуде.
Посреди стояла запотевшая бутылка водки и кухоль с пивом. Холеный налил две серебряные чарки и поднес одну Дунаеву, отвесив поклон.
- Земной поклон кладу тебе, дорогой Владимир Петрович, за удаль твою молодецкую да за стойкость советскую! - провозгласил атаман и опрокинул чарку в рот. То же сделал и Дунаев. Они сели за стол.
- Эх, атаман! Великую службу ты в жизни моей сослужил. Не знаю, как и благодарить тебя! - промолвил Дунаев растроганно.
- Ничего, Дунай, придет час - и отблагодаришь. Может быть, и сам того не ведая... - отвечал Поручик, закусывая грибочками.
- Вот что, атаман! Давай-ка мы выпьем за родную Советочку, что в моей голове непутевой почивает и меня на ум наставляет. - Парторг снова наполнил чарки. Они выпили. От водки стало тепло и сухо.
Так они сидели и уютно попивали и закусывали, беседуя, а печка потрескивала за стеной, и от всего этого Дунаева стало клонить в дрему. Поручик приметил, что приблизилось засыпание, и, поддерживая сонного, еле-еле двигающегося парторга, повел укладывать его на печку.
- Повоевал ты, голубчик, теперь и поотдохнуть пора настала! приворковывал Холеный, заботливо укладывая Дунаева на печке и поправляя ему подушку. Откуда-то он выудил косынку и повязал ей себе голову, как бабка, причем борода его куда-то исчезла, а лицо изменилось, став еще более сморщенным, добрым, старушечьим. Поручик превратился в Бабку. Парторг хотел было захохотать, но атаман вел себя степенно и мудро щурился на парторга, как настоящая бабушка.
