Мила Прозорова как-то рассказывала, как сотрудники Физпроблем возвращались с какой-то конференции. Халат пошел к Капице, который ехал в отдельном купе, играть в шахматы. Когда он вернулся, она его спросила: «Ну, как? Выиграли?» Ответ был незамедлителен: «Разве я похож на сумасшедшего?»

Рассказ про ИМ будет неполным, если хотя бы чуть-чуть не коснуться его страсти к комбинированию. Троцкий писал про Ленина, что нельзя обыграть человека, который думает о революции 24 часа в сутки. ИМ думал об институте и обо всем, что с ним связано, похоже, столько же. В конце перестройки настало время, когда для директоров институтов предполагалось ввести ограничения по возрасту. ИМ предлагает Льву Петровичу Горькову сменить его на этом посту. Тот соглашается при условии, если он получит одобрение научного коллектива. Казалось бы, чего проще объявить о предстоящей смене директора на ученом совете, а затем провести тайное голосование на общем собрании научных сотрудников. Но все идет по другому сценарию. Неизвестно, кто из старших членов ученого совета был посвящен в этот план, но в какой-то момент Эммануил Иосифович Рашба предложил двум научным сотрудникам (докторам наук) произвести тайный опрос всех сотрудников на сей предмет. Эти наивные души соглашаются. Опрос закончен. Горьков получает полное одобрение. О чем информируют его и директора. На следующем ученом совете Халат встает и, как ни в чем не бывало, произносит, что он поговорил с А.М. Прохоровым (тогдашний академик-секретарь Отделения общей физики и астрономии и директор Института общей физики) и тот ему сказал-де – не стоит беспокоиться: «Мы с тобой вечные». Можно представить себе чувства Льва Петровича Горькова…

К концу перестройки ИМ, предчувствуя грядущие перемены и желая предотвратить разъезд сотрудников из нашего института по всему миру, пытается организовать несколько зарубежных филиалов сначала в Италии, затем во Франции, Израиле и США, но эти усилия, успешные поначалу, в конечном итоге не срабатывают – птенцы разлетаются из золотых клеток. Слишком велика разница научных интересов.

С падением железного занавеса институт понес большие потери. В дальние края уехали многие именитые сотрудники. Тут же налетели стервятники. Институт и прежде вызывал зависть академического сообщества, а тут стали раздаваться голоса, поющие за упокой. Характерно суждение академика Ж.И. Алферова, промелькнувшее в одном из его многочисленных интервью, что Институт Ландау из-за отъезда ведущих ученых за рубеж теперь существует практически только на бумаге. Халатников уже не мог по возрасту возглавлять институт, и он, подобно Медее, начал губить собственное детище, предлагая то призвать на директорство варягов, то вообще расформировать институт, разбросав сотрудников по разным институтам, направив большую его часть обратно в теоротдел Института Капицы, откуда он в свое время вышел. Положение усугублялось постоянным отсутствием директора института Володи Захарова, получившего постоянную полугодовую позицию в Аризонском университете. Такая делокализация директора академического института плохо вписывалось в традиции Академии. Было организовано специальное заседание Президиума Академии наук, посвященное Институту Ландау. Особенно горел желанием потопить Институт Ландау наш старый завистник – академик В.Л. Гинзбург. Пришлось мне, как вице-директору института, выступить и доказать, что и после отъезда старой гвардии институт по-прежнему – лучший в Отделении общей физики и астрономии по числу и уровню публикаций, защит диссертаций, проведению отечественных и международных конференций, работе со студентами и аспирантами. Бедным злопыхателям во главе с президентом РАН Ю.С. Осиповым, и иже с ним, возразить было нечего. Институт был спасен. Существенной оказалась позиция, занятая вице-президентом Академии Александром Федоровичем Андреевым и, особенно, академиком-секретарем нашего отделения Леонидом Вениаминовичем Келдышем, которые поверили мне, что институт сможет успешно функционировать и в отсутствие Захарова.

Так оно и было, и Исаак Маркович оказал в этом существенную поддержку. Он организовал для студентов Института Ландау, Института Капицы, Института Лебедева и Института физики твердого тела стипендии немецкого общества имени Гельмгольца, служившие серьезной материальной поддержкой в это голодное время. Стипендии для граждан другого государства, не облагаемые налогом, – совершенно беспрецедентная инициатива, реализованная лишь благодаря международному научному авторитету, да и личному обаянию И.М. Халатникова. Кроме этого, продолжали функционировать программы научного обмена с Центром научных исследований Франции, Вейцмановским институтом в Израиле, связи с итальянским научным сообществом, также установленные по инициативе ИМ.

Делокализацию директора и связанные с ней разброд и шатания в рядах сотрудников удалось победить лишь десять лет спустя. К этому времени меня уже в России не было. В этот раз ИМ решительно выступил за сохранение и укрепление института и приход к руководству новой администрации во главе с Володей Лебедевым. Институт вступил в новую пору.

Поставив в этой истории точку, скажу, что представленные лоскуты воспоминаний не отражают самую сильную черту Халата, отличающую его от всех научных директоров. Это – любовь и поддержка способной молодежи, любовь к ярким мальчикам (про девочек отдельная история). Поэтому он и создал уникальный институт. До самых его последних можно было заметить, как у него светились глаза, когда он слушал технически сложную работу в исполнении молодого человека, которого он видит, возможно, впервые.

Горьков и Элиашберг были первыми сотрудниками нашего института. Они уже жили и работали в Черноголовке в Институте химической физики до создания Института теорфизики в 1965 году. Горьков уехал из Москвы не в последнюю очередь потому, что после развода с женой ему надо было где-то жить, а Капица не включил его в список на получение жилья после истории с термоядом. К тому времени Николай Николаевич Семенов создал в Черноголовке филиал своего Института химической физики и пригласил Льва Горькова возглавить теоротдел этого института. Горьков пригласил присоединиться к нему Элиашберга, работавшего в Ленинградском физтехе. Вспоминается рассказ Элиашберга, как они пришли на заседание ученого совета института, где исполненный энтузиазма Семенов обрисовал круг задач для вновь созданного теоротдела. Горьков тут же отреагировал:

– Николай Николаевич, неужели вы думаете, что мы будем заниматься этим дерьмом?

Семенов не обиделся и оставил теоретиков в покое.

В это время Горьков и Элиашберг работали над статьей о статистике энергетических уровней в мелких металлических частицах. По словам Симы, рабочий процесс был организован следующим образом. Они с Горьковым лежали на животах на полу. Перед ними были листы бумаги, исписанные формулами, пара рюмок и бутылка водки. После каждого продвижения в вычислениях они выпивали по рюмке и работали дальше. Не знаю, как на это смотрела жена Горькова Ляля. Нынче эта работа признана классической.

Также в лежачем положении проходили первые семинары нашего института в одной из квартир на девятом этаже недавно построенного дома. Стульев не было, и, как моржи, все лежали на полу и слушали докладчика, стоявшего у доски. И место, и процедура носили название «лежбище». Позже семинары института проходили в так называемом Дубовом зале рядом с директорским кабинетом в Институте химфизики. Как-то перед началом семинара все уже вошли в зал, но еще рассаживались и, как водится, что-то живо обсуждали между собой. Тут в дверь заглянул Семенов, улыбнулся и сказал:

– А-а-а, бандерлоги…

Так Киплинг в сказке «Маугли» называл обезьян, всегда сбивавшихся в шумную стаю.