…Толе хотелось быть цыганом. Он какое-то время работал осветителем в цыганском театре «Ромен». Деталей я не знаю. Один раз он привёл меня в театр на свой балкончик, откуда высвечивал сцену. Видно, в цыгане его не приняли.
Я никогда не видел его злым. Даже не представляю себе его в таком состоянии. Он, безусловно, был добрым человеком. И это замечательно. Но, как мне казалось (не знаю, насколько это верно) был трусоват. Что неудивительно, если учесть его слабое зрение и не особо крепкое здоровье. Почти отшельнический образ жизни на даче в Загорянке, который он выбрал для себя, позволял избегать конфликтов семейных и социальных.
Ему пришлось перейти на заочное отделение то ли Горного, то ли Нефтегазового института. Так он сделал по требованию матери. Она считала, что ему необходим диплом о высшем образовании. А у него без всякого диплома высшее образование было, только не по геологической специальности.
Иногда пишут, будто он участвовал в трудных экспедициях на Кавказе. Хотелось бы знать, кем и как он работал. В другом месте я прочёл, что его отчислили из МГРИ из-за какой-то подпольной студенческой газеты. Пишут, будто его отец – жертва политических репрессий. Это ложь. Да, его отца брали под стражу (за что, не пишут эти фальсификаторы) и отпустили за недоказанностью обвинения. После этого он стал доктором технических наук, профессором. Ничего себе – жертва!
Как горный инженер Толя никогда и нигде не работал. До получения диплома он числился в какой-то горной или геологической организации на Кавказе, которой руководил ученик его отца. Иначе ему не разрешили бы учиться заочно. Вот и всё.
Когда в 1957 году я проходил военные сборы в Мцыри, недалеко от Тбилиси, Толя в воскресенье приезжал ко мне с большой бутылкой белого вина. Мы устраивались в сторонке от лагеря и мило беседовали. Это было замечательно. Однажды он меня и ещё одного студента провёл по улице Руставели в Тбилиси. Мы посетили какой-то духан, где попробовали аджарские хачапури, пили вкусные воды Лагидзе.
То, что имя Анатолия Гелескула стало отчасти легендарным, это хорошо. Вот только не надо спекуляций и лжи, тем более, с политическим душком.
Меня Толя удивлял и огорчал тем, что он резко ограничивал своё творчество поэтическим переводом и отдельными эссе. Возможно, это было печальным следствием того, что я называю «комплексом отличного ученика». Я уверен, что он был способен на большее.
Ему крупно повезло: организовал свою жизнь по своим принципам. Это удаётся немногим. И ещё: во второй половине жизни он женился на Наталии Родионовне Малиновской, дочери маршала и Министра обороны СССР. Точнее, она вышла за него замуж. Она – филолог и культуролог, испанист – была очарована его переводами с испанского.
В последние годы жизни Толя тяжело болел. Сказывалось, в частности, что он был заядлым курильщиком. Благодаря жене его отлично лечили в госпитале. Он сильно ослаб, потерял зрение. Она ухаживала за ним, как сиделка, помогала переводить стихи (на слух), организовала издание его книг.
Толя относился к той небольшой категории людей, которых с полным основанием следует считать интеллигентами. Я называю так тех немногих, у кого духовные потребности преобладают над материальными.
Чтобы показать его стиль, мысли, интонации, приведу его письмо поэту и переводчику Давиду Самойлову.
Милый Давид Самойлович!
Вы будете смеяться, но я вернулся из Гранады. Прожил там неделю, питаясь кактусами (плодами, разумеется). Упомянутые плоды зреют у цыганских пещер и очень питательны; сам я жил не в пещерах – там сейчас дискотеки, – а рядом, буквально в двух шагах, на окраине старого города, мавританского до мозга костей: белизна, зной, отвесные улицы шириной в ладонь (моя называлась Cuestadecabras – «Козья тропа»), глухие стены, синие от солнца, а на стенах – изразцы с изречениями. Один мне так понравился, что мне его подарили: «Не спеши, ибо время не кончается».
Высоко над пещерами – Альгамбра (о ней молчу – это не восточный дворец, как на фотографиях, и вообще не архитектура, а замершая мысль. Принесла же нелёгкая христиан!). А ещё выше – вечные снега.
Что ещё? Дети на улицах здороваются – как в вологодской деревне, люди улыбаются – это здесь главное занятие. И когда улыбаются, становятся красивыми. Бутылка отличного вина стоит как пачка сигарет. Ни на то, ни на это денег у меня не было, но друзья не дали умереть от жажды. Но сейчас мне уже кажется, что я всё это придумал и привычно вру.
Вообще Андалузия немного похожа на Армению, только населённую украинцами (кроткими и, похоже, такими же упрямыми). Среди них вкраплены конопатые узбеки – это и есть знаменитые цыгане; какая в них кровь, не знаю, но только не цыганская. А цыганки, хитаны – те же хохлушки, но много толще (свидетельство в пользу упомянутых кактусов). Каков их родной язык, определить сложно, потому что андалузцы говорят еле ворочая языком, а цыгане вообще не ворочают.
Как ни странно, привыкаешь, и когда где-нибудь у пещерной дискотеки встречный стаскивает кепку и скорбно произносит несколько неопределённых гласных, каким-то шестым чувством улавливаешь смысл, что-нибудь вроде: «Когда нечего курить, мир выглядит иначе, сеньор, и хуже, чем он есть». Так здесь просят на выпивку (я, конечно, набирался опыта, да вряд ли пригодится). На одну такую тираду я для пробы ответил по-цыгански, что на счёт мира я согласен, да у самого нет ни гроша. Хитан страшно выпучил косые глаза, сказал: «Пардон, месье» и перешёл на французский. Я постыдно стушевался.
В Альгамбру я попал по приглашению Гранадского университета; приглашения были раньше, но как-то в меня не попадали (даже не знаю, кто по ним ездил), а это угодило. На самом деле, как я и думал, Гранадскому университету до меня такое же дело, как мне до него, а всё это устроили мои друзья. Лет десять мы не виделись, я даже не писал никому, чтоб душу не травить, думал – в преисподней встретимся. И вот – свиделись. Кто мог знать, что права человека до такого докатятся!
Кстати, рядом с Альгамброй, вплотную – не изгадить же нельзя – стоит препохабный модерновый дворец (какой-то миллиардер построил). Вот из него Чингиз Айтматов разглядел, что в Испании социализм. Скоро и коммунизм будет, потому что компатриотов наших тут перебывало изрядно, бродят по лавочкам и, матерясь, меняют крашеные ложки на средиземноморские кораллы. В местной газете я прочёл, что здесь недавно гастролировал известный русский переводчик «Цыганского романсеро» Похиляк – или Помелюк, забыл фамилию, он же корреспондент ТАСС (и читал доклады, шаромыжник. Платные, это уж как пить дать. На подобном фоне я выглядел даже прилично). Ещё две трогательные гранадские детали.
В Альбайсине (где я жил, в буквальном переводе – Сокольники) «Петя + Маша – любовь» на стенах изображается так: Pedro Сердечко Maria, а если любовь безответная, то сердце пронзается стрелой. И второе – в центре Гранады (каков город!) стоит памятник переводчику, довольно красивый. Поджарый мужчина вроде меня, в чалме и шлёпанцах, – и надпись: «Гранада – своему сыну, патриарху переводчику Иегуде ибн Тибону, врачу, философу…» Это же мавританский еврей в XII веке.
Побывал я и в Толедо. Он так же сказочен, как Альбайсин, но по-другому – мрачная, почти жестокая сказка. Но в Толедо есть Эль-Греко и две пленительные синагоги XIII века – синагога Успения Божьей Матери и синагога Божьей Матери Блондинки (так они называются, и я тут ни при чём, это дело христианских рук). Кстати, в Гранаде молодёжное поветрие – переходят на ислам. Девочкам очень идёт тюрбан и намёк на чадру. Новообразованных называют суфи…
…Самое лучшее, что есть в Испании (из того, что я успел раскусить) – это хлеб и человеческие отношения. С грустью понимаешь, как мы издерганы и злы. А хлеб был тоже грустным открытием. Я так люблю его, и, оказывается, всю жизнь ем что-то другое. И умру от несварения желудка. Либо разлития желчи.
А вообще народ вроде нашего – из-за угла мешком ударенный. Один пример. В Мадриде мы с Наташей (мы вместе ездили) жили у друга на самой окраине – дальше домов нет, пасутся овцы на плоских холмах, белеет цыганская деревенька и клубятся горы. Гвадаррама. Кастилия как таковая. Жили мы на углу Каспийского? и Антильского моря (в новостройках для удобства таксистов все улицы называются на один лад – у нас это были моря, от Чёрного до Жёлтого и т. д.). Сосед, приятный, седой, грузинского склада, кстати, таксист, спрашивает, нравится ли нам здесь и что именно. В общем, обычный разговор. Я искренне изображаю, что всё нравится. И он, как бы утешая меня: «Но в России тоже много интересного. Например… (тут я чуть не покачнулся)…Ломоносов». Оказывается, он помешан на Ломоносове, а вернее – на очень здравой мысли, что только настоящее детское образование может спасти наш грешный мир. А настоящее, оно только в России, свидетельством чему – Ломоносов. «И ПТУ», – добавил я про себя. И что бы Вы думали! На своём такси (здесь арендуют машины) он со своим другом, таким же стариком, не зная языка, покатил в Россию увидеть ломоносовские места. Уж не знаю, добрался ли он до Минска и какую кузькину мать ему показали. Из деликатности и сострадания я не стал его расспрашивать о подробностях.
Уже проникнувшись доверием, он спросил: «А что сейчас там у вас происходит? Почему все кричат? На нас кричат, друг на друга кричат, если никого нет – просто кричат». – «Ну, – сказал я, – русские народ молодой, темпераментный…» – «Как мы!» – расцвёл он в неотразимой испанской улыбке.
Давид Самойлович, не досадуйте на мою болтливость, ей-богу, она извинительна. Просто я засиделся в Загорянке, кровь застоялась. И рад, что разогнал её. А ещё – это испанское влияние. Испанцы совершенно не жестикулируют (именно это выдавало мою чужеземную суть), говорят негромко, но зато не смолкая. И пьют так же – понемногу, но зато непрерывно.
Я ведь пишу Вам по делу. В издательстве «Книга», кажется, запускается наконец-то «Конец трагедии». Вы эту Толину (Анатолия Якобсона) вещь знаете и, кажется, спорили с ним. Вы не согласились бы написать предисловие, вступление или что угодно, в той форме, какую выберете. Это было бы и прекрасно, и интересно. Я хочу спросить о том же Лидию Корнеевну, но убеждён, что она откажется – дел у неё много, а сил мало.
Крепко целую Вас и Галю! Кланяйтесь детям. Наташа также целует, почтительно, но нежно. Вечно Ваш
P.S. Слышали, что учудили грузины? Объявили Второе Крещение. Полезли в воду всей национальностью, от мала до велика, и крестились. Добро бы с перепою. Я ещё всё удивлялся – грузины такой кроткий и неподвижный народ. С места не сдвинешь, особенно если есть свежая зелень и начали тост говорить. Даже из-за стола выходить – неприлично, дозволяется только притвориться спящими и сползти под скатерть.
И вдруг куда-то движутся – толпами, племенами, то абхазцев усмиряют, то осетин. Что за муха укусила? А это у них, оказывается, крестовые походы!
