– Привет, – в узкую воронку дверного проема просочилось упругое тело Сони в облегающей темно-синей курточке, почти задевая оторопевшего от неожиданности заспанного и полуодетого Ивана Феликсовича. Он только и нашелся:
– Чего тебе?
– Ты снова любезен до тошноты, и кто тебя так научил обходиться с женщинами? – она протянула ему маленький женский зонтик. – Твоя жена вчера забыла у нас, мама послала вернуть.
Иван Феликсович не подозревал, что девушка обманывает его. Никто ее не просил отнести вещь хозяевам, и более того, заметив с утра чужой предмет в прихожей, постаралась убрать его скорее, чтобы домашние не заметили. Вера была в гостях у Григория и Ольги в этот раз без мужа, потому что в эту пятницу компания Ивана Феликсовича отмечала успешное закрытие предыдущего квартала по продажам. Сам Иван Феликсович не жаловал подобные сборища с обязательными малознакомыми людьми. Он с подозрением относился и не терпел два типажа: праздношатающихся бездельников и случайных собутыльников. Именно от них никогда не знаешь, чего ожидать, и, если приходилось сталкиваться с подобными экземплярами, то вел он себя в таких случаях крайне осторожно. Поэтому, несмотря на обилие спиртного на вчерашнем мероприятии, Иван Феликсович ни на минуту там не расслабился, и сегодня не мучился от похмелья, как многие его коллеги. Терзаемый раздражением от беспардонности незваной гостьи он несколько минут упорно смотрел в ее глаза, нахально его ощупывавшие.
– Что-то не припомню, чтобы мы с тобой на «ты» были, я тебя второй раз в жизни вижу, – наконец, угрюмо заметил Иван Феликсович, убирая зонт на полку. – В любом случае, спасибо тебе от Веры заранее, но она сейчас на работе, поэтому лично поблагодарит тебя позже.
Он демонстративно облокотился о косяк незакрытой входной двери, всем видом показывая, что на этом хотел бы закончить встречу и выпроводить милую гостью восвояси. Гостеприимство не было его сильной чертой, да и Веры – тоже. Оба чувствовали себя неуютно, если в доме находился кто-то еще, даже, если это были близкие родственники (которые, впрочем, навещали дом Холодковских так же часто, как проливались дожди в пустыне Атакама) или друзья. Конечно, вида они не подавали, что гости – в тягость, втайне отсчитывая и ожидая, когда, наконец, останутся вдвоем. Дома же, бывало, супруги и не разговаривали, иной раз, по часу-два, но при этом сохранялся тот странный тип гармонии, то душевное равновесие, присущее, пожалуй, только самым близким созданиям. Такие существа редко обращают внимание друг на друга, когда они рядом, но чересчур эмоционально реагируют даже на кратковременную разлуку, когда любые субстанции, музыка, запахи, ускользающие пейзажи за окном поезда или лопающиеся волдыри яростного ливня под ногами гипертрофированы и взывают лишь к одному незабвенному образу. В подобные минуты особенно резко очерчены чувства разрушительного дискомфорта и пустоты, разрушить которое способен всего-навсего один взгляд, исполненный такой глубочайшей любви, что дух захватывает.
– Может, все-таки угостишь меня кофе? – Соня ринулась на кухню, невзирая на весьма выразительный жест Ивана Феликсовича, напоминающий шлагбаум. – Как-никак, я проделала неблизкий путь ради зонтика твоей любимой жены.
– Две остановки на метро – это почти половина твоей жизни, – Иван Феликсович включил кофемашину, та сначала дружелюбно заурчала, потом завизжала перемалываемыми зернами, а вскоре из двух рожков потекли тонкие ржавого цвета струйки.
– Сарказм тебе не идет, – Соня, закинув по-хозяйски ногу на ногу, деловито уселась на единственный стул: кухня была крошечной, заполненной только самым необходимым, и ничего другого сюда уже было не поместить. – А вот твои смелые идеи мне понравились. Ты ведь правду сказал. Сейчас такое редко встретишь: все больше кругом толерантного лицемерия в книгах, в кино, на телевидении. Обсуждают расовые и социальные вопросы, а мы ведь все равны. Слышал про такое? Но самое интересное в том, что всем друг на друга плевать, а признаются в этом себе только исподтишка, втихую, на кухнях, – Ивану Феликсовичу показалось, что она ему подмигнула. – Пирожок-то лопают сами, а с ближним черствой корочкой если и поделятся, но шуму-то, шуму сколько будет!
Иван Феликсович внимательно и уже с интересом посмотрел на девушку, подавая ей дымящуюся чашку с белесой шапочкой из сливок у ободка. Как-то не вязалось сказанное с полудетским обликом оратора. Он подумал было, что девушка, может, специально подготовилась, чтоб произвести впечатление, но тут же отбросил эту мысль как параноидальную.
Соня слегка пригубила напиток, светло-бежевая жидкость змейкой пробежала по чуть выпуклой нижней губе, капелька мило повисла. Иван Феликсович собрался уже указать на это Соне, но почему-то смутился и не стал: так она выглядела как очаровательная розовая конфетка. Он решил, что девушка пользуется исключительным успехом у мужской половины класса, а может, и школы. Она, действительно, была хороша. Он вспомнил свое усатое лицо в девятом классе и тех девушек, чьи образы приятно беспокоили юношескую плоть, но которым фигура в унылой школьной форме на фоне цветастых модных одежд была в высшей степени безразлична.
– Скажи, пожалуйста, нынешних девушек интересуют ребята из …хм… небогатых семей? – он задал этот, по его мнению, риторический вопрос, глядя мимо Сони в окно на торчащее высотное здание. – Кто сейчас цельный женский идеал? На кого равняться?
– Пора давно отбросить комплексы мезозойского периода, – ухмыльнулась она в ответ, но и в этом Иван Феликсович нашел что-то милое. – Для меня интерес представляют мужчины со стержнем, которые, ни минуты не сомневаясь, принимают новое, не боясь потерять уютную стабильность. Если выбирать между авантюристом и мечтателем, то я выбираю первое.
Иван Феликсович машинально стал анализировать себя. Кем являлся он, обычный среднестатистический человек, с небольшим жизненным багажом? Он попытался вспомнить, когда он ставил на кон что-то существенное, и не смог. Миллионы живут как он, обычной, размеренной жизнью и обыденно умирают, не оставляя яркого следа в истории. Но кто сказал, что должно быть по-другому? И как был бы устроен мир, если б все вдруг стали исключительными: Достоевскими, Менделеевыми, Циолковскими, Лермонтовыми? Вот как раз это-то и было бы скучно. Они б и выкобениваться друг перед другом стали, ведь все такие важные. Но, кому интересны достижения не как штучный эксклюзив, а с конвейера, на поток, да еще тем, кто их же изобретает? Вот тут-то и не обойтись без той армии мечтателей, что будет обожать, рукоплескать, покупать и наслаждаться, обожествляя создателей творений за гранью понимания обычными смертными!
– Мечтатели тоже должны быть, они спокойно потребляют то, что для них создают авантюристы, да и живут подольше, – рассуждал вслух Иван Феликсович, как будто продолжая размышлять, но уже вслух, – нервы не так скоро сгорают. И без их признания искусство никогда не станет искусством.
– Какой вкусный. Наверное, дорогой, итальянский. Сделай, пожалуйста, еще, – вместо ответа Соня протянула чашку Ивану Феликсовичу, как бы случайно дотронувшись до его руки. Тот непроизвольно отпрянул, и вдруг странная мысль уколола его в районе переносицы.
Пока он чах над кофе-монстром, который снова скрежетал и плевался паром, словно в изнеможении, взгляд его искоса сканировал девичью фигурку. Она заметила это и не смогла сдержать улыбку. Иван Феликсович обратил внимание на довольно большие торчащие клыки, диссонировавшие с обликом девушки, но при этом не портившие ее, а как бы наоборот, привлекающие дополнительное внимание к милому по-детски личику. Иван Феликсович непроизвольно представил Соню вампиром, летающим по ночам в поисках жертв и опустошающим телесные оболочки от сладкой живительной рубинового цвета жидкости. Но сейчас она сидела перед ним на фоне окна, таращившегося на облитые солнечным светом каменные изваяния, в обтягивающих голубых джинсах и цвета спелого абрикоса тонком свитере. Каштановые волосы рассыпались по плечам, плавно, словно по шаблону, обтекали девичью грудь, а глаза, сверкавшие серым графитом, изучали, исследовали, и в них металась какая-то мысль.
