– Ну, говори. – Обречённо вздохнул Гарет, и Тиберий присел напротив. Марчелло вложил в протянутую не глядя руку Гарета бокал с вином, подал вино и Тиберию. И тот заговорил. Про отколовшийся юг, про заговор междуреченцев, про вольный Русский Север, про Далвеган, про полукровок, про Рим. Про эльфов.

– Гарольда по-прежнему любят, но никто уже не верит в него и не считает его важной фигурой. Лайнел Еннер, самый старый и преданный его друг, прислал письмо мне, а не ему. Пишет, чтобы мы были готовы к самому страшному; пишет, чтобы опасались наёмных убийц, и предлагает подарить междуреченцам автономию, положившись на него. Предупреждает, что эльфы готовятся к войне, а сошедшие с ума междуреченские фанатики, которых подкармливает и подзуживает Далвеганец, то и дело провоцируют их. Я думаю, к величайшему нашему сожалению, он прав: Междуречье нам не сохранить. Передав легитимную власть Лайнелу, мы сохраним в нём сильного союзника, и, возможно, предотвратим войну… Хотя на это надежды мало. Но хотя бы войны с эльфами избежать удастся.

– Что королева? – Устало спросил Гарет.

– Её величество нам не союзник. Она обвиняет нас в том, что сложилась такая опасная обстановка, и бросит нас псам, спасая корону, без всяких колебаний и всякой жалости. Настойчиво приглашает в Элиот Габриэллу.

– Габи теперь – разменная монета. – Криво усмехнулся Гарет. – Кто её получит, тот и в дамках.

– Герцог Далвеганский сватался к ней. Не скрывая угрозы. Нами уже многие пренебрегают, Гарет. Многие – в открытую. Если дойдёт до схватки, нам не собрать людей. Я предлагаю взять золото графа Валенского и нанять людей. Хотя бы для защиты Гранствилла.

– Я подумаю над этим, Тиберий. – Устало потёр руками лицо Гарет, тяжело вздохнул. – Понятно, что если дойдёт до такого, золото ему может просто не понадобиться. Ступай к его высочеству и скажи, что я безумно его люблю. И уезжаю именно потому, что не хочу спорить и ссориться. И ещё… Я начну поиски по время поездки. И если не нащупаю ничего – вообще ничего, – то обещаю отказаться от поисков раз и навсегда.

– Куда ты едешь?

– В Анвалон. Меня приглашает герцог Анвалонский. Помнишь, ты рассказывал мне притчу о двух мышках?.. Хочу попытаться сбить масло. А если не выйдет, хоть нассать перед смертью кому-то в сливки – тоже вариант.

– Мы жрать. – Сказал Гор. – Этим дай пить, только немного; длинной не давай, пусть созревает. – После этого шестеро парней ушли, и с девочками остался Доктор. Неведомо, почему, так как рабом Садов Мечты он не был, мог покидать их, когда хотел, имел собственные покои и немалую власть, Доктор здесь всегда ходил голым, с дубинкой, обшитой кожей, с кожаной же петлёй. После ухода парней девочки приготовились немного отдохнуть, но не тут то было. Он прошёлся вдоль них, разглядывая и то и дело тыча в кого-нибудь дубинкой, и командуя:

– Эй, жопобрюхие! – Невыносимо-противным голосом, который только усиливал тошноту, овладевшую Марией. – Помойте мясо! Ты, Паскуда, побои им смажь, а вы, писежопые, слушать меня! В ваших убогих головёнках должна отложиться одна простая мысль: вы никто. Вас нет! Вы не существуете. Звать вас, всех до единой, Чухи, ну, и как мне захочется вас обозвать: паскуды писежопые, тварины поганые, гнилушки позорные, и как ещё мне захочется, фантазия у меня богатая. Всё, что в вас есть ценного – это ваши жопы и пипки, а кое-кому нравятся ещё ваши сиськи, рты и языки; так как без ваших поганых душонок это быстро приходит в негодность, то вас держат живьём, но боже вас упаси что-то о себе возомнить! Вы хуже скота; скот не разговаривает, и вы не смейте. Пищать, стонать, орать – сколько угодно, нам это нравится, но за любой членораздельный звук вас будут бить, пока не обосрётесь, и это не метафора. Я бы вообще ваши поганые языки поотрезал, но кое-кто из наших гостей любит их использовать, а желание гостя – закон.

Каждое слово, произнесённое в их адрес, Мария ловила, затаив дыхание, и в груди её делалось горячо и тесно от возмущения и ненависти. Да как так можно?! Они не скот! Если, как говорила Госпожа, всё это правильно и законно, то можно же им объяснить, рассказать, как правильно, что от них нужно, и если наказывать – они ведь привыкли к наказаниям! – то наказывать за дело, а не так, не так! И почему нельзя говорить, почему?! Она не смирится, не позволит поступать с нею так! И Марию трясло от волнения и готовности бороться, от нестерпимого ожидания неизбежности.

– Ну, что? – Наконец, после некоторой тишины, заполненной только сдавленными рыданиями и всхлипами, злорадно спросил Доктор. – Добро пожаловать в Сады Мечты? Паскуда, дай им воды, и клизму всем!

Наконец-то наступила тишина, если не считать горьких тихих рыданий Марты и всхлипываний остальных. Только теперь Мария поняла, что так напряжена, что у неё свело все мышцы. Кто-то из девочек вздохнул и зарыдал, остальные постанывали и тихо всхлипывали.

– Трисс! – Позвала Мария, – Трисс!

– Мария? – Слабо отозвалась Трисс.

– Мария, замолчи! – Шикнула на неё вторая после неё по старшинству, черноволосая зеленоглазая Саманта, или Сэм. – Ты слышала, что он говорил, говорить нельзя!

– Трисс, – не слушала её Мария, – ты меня отвязать сможешь?

– Дура, что ли? – Истерично всхлипнула Трисс. – Я тоже привязана… Мы все привязаны!

– Я бы помогла тебе, бедненькая, – у Марии слёзы хлынули из глаз. – Но я нечего не могу, я привязана! О, Трисс, бедная моя!

– Себя пожалей! – Прошипела Сэм. – Это всех нас ждёт!

– Но за что?!

– А я знаю?! – Истерично крикнула Трисс и разрыдалась, а Сэм вновь зашипела:

– Тише, тише, пожалуйста же! Вы слышали, что говорила Госпожа? – Дрожа, Сэм пыталась говорить уверенно и разумно. – Всё это законно и правильно… Мы должны отрабатывать своё содержание. Будем послушными, и нас не будут так бить… Главное, понять, что им нужно от нас, и что надо делать, чтобы они не злились, и всё исполнять правильно…

– Вам же сказали, что нужно! – Воскликнула Мария. – Наши жопы и прочее. Ты согласна быть этой… Чухой?!

– А у тебя есть выбор?! – Воскликнула Сэм. – Настоящего вреда нам никто причинять не собирается…

– А то, что вы все в крови – это не вред?! – Крикнула Мария.

– Тише! – Воскликнул кто-то. – Идут!!

В Приюте парни горячо обсуждали новеньких. Не смотря на откровенное презрение, как и все другие мужчины во все времена, они говорили о девочках и о сексе часто, да практически, всегда. А сегодня и вовсе не могли говорить ни о чём другом. Обсуждали их внешность, сходясь на том, что длинная, конечно, красотка, но старая и слишком высокая, только Гору и годится, а вот «губастая» – так они обозвали Трисс, – оказалась ничего такая, и жопа классная. Маленькая Клэр, тоненькая, с едва наметившейся грудью и узенькими бёдрами, понравилась одному Эроту, который любил именно таких, и над ним подшучивали, кто безобидно, а кто и почти оскорбительно, как Локи, к примеру. Эрот был очень красивым – мог поспорить в красоте с Гором, да и гостям Садов Мечты нравился куда больше, потому, что был гибким, стройным, необычным, немного женственным, ярким таким: синие глаза, светлые, почти белые, без желтизны, волосы, тёмные брови и такие же, и очень длинные, ресницы, – и довольно-таки странным мальчиком. Он единственный не скрывал, что жалеет Чух, и никогда их не бил, и ему единственному же это почему-то сходило с рук. Никто в Приюте не знал, кто такие Фанна, полукровкой которых был Эрот, но почему-то считали, что эта кровь даёт ему какие-то права, опять-таки, неопределённые какие-то, но даёт. Что бы ни случилось, кто-нибудь говорил: «Ну, он же Фанна!» – и готово дело. Один Локи, завистливый, амбициозный, скандальный, постоянно качал права, обвиняя Гора в предвзятости, но Гор такие разговоры обычно обрывал одним рыком, а если не помогало – и тумаком.

Да Эрот и сам мог постоять за себя. Не смотря на нежную экзотичную красоту, он был довольно высоким, совсем не много уступая в росте Гору, и неожиданно быстрым и сильным, на равных соперничая с Аресом. Просто насилия как такового, ни в сексе, ни в драке, он не любил и до последнего старался этого избегать, от чего казался слабым и уступчивым. Гор эту его особенность понимал и даже ценил, остальные пребывали во власти приятной иллюзии. Спокойно обедая, Эрот все подначки насчёт его любви «ко всякой дохлятине» встречал усмешкой и ленивым: «Да, мне нравится, и чё?».