Зарабатывая на яйцах, как и другие мальчишки, я обратил внимание на более маржинальный «бизнес» – сдачу бутылок, «чебурашек» из-под пива и лимонада. Современная молодежь вряд ли поверит, что сдачей бутылок в то время занимались нормальные люди, а не бомжи и алкоголики.

В СССР людям объясняли, что напиток в бутылке (лимонад, пиво или молоко) на самом деле стоит дешевле, чем за него берут с покупателей. К цене напитка добавляется «залог» за стеклянную бутылку, чтобы безответственные граждане не бросали их в мусор. Поэтому, вернув бутылку в магазин, ты получишь свой залог обратно и сэкономишь. Сначала стекло принимали магазины, а примерно с восьмидесятых по всей стране организовали отдельные пункты приема стеклотары.

Я застал годы, когда еще было выгодно сдавать стекло. В конце девяностых за бутылку из-под пива платили до полутора рублей. В то время хлеб в средней части России стоил три рубля, бутылка пива – девять. Средняя зарплата равнялась ста пятидесяти рублям. На «стеклянные» деньги реально было дотянуть до ближайшей получки. Никаких микрозаймов и кредитных карт в стране не было.

Хорошо помню, что сдаваемые бутылки должны были быть обязательно темные, за прозрачные платили мало. В гараже у деда они собирались годами, покрывались пылью и паутиной. Прежде чем получить за них деньги, мне приходилось хорошенько потрудиться, отмывая их ершиком в чане от грязи и этикеток.

Бизнес по сдаче бутылок к 1998 году сошел на нет, поскольку производителям напитков стало выгоднее приобретать новые бутылки, а не работать с переработкой сырья. Использованную бутылку надо принять, доставить на производство, отмыть, подготовить для последующего использования, отправить на место разлива напитка. Заводы по подготовке вторичного использования стекла были построены в СССР, и к середине девяностых их мощности порядком износились, требовали капитальных вложений в ремонт. Параллельно открылись границы, коммерсантам проще было закупать новые бутылки на иностранных рынках.

Страну трясла жуткая инфляция. На протяжении одного 1995 года квартплата возросла в восемь раз, стоимость холодной и горячей воды – в тридцать раз. За каких-то четыре года мясо подорожало в двадцать, сыр – в тридцать, а творог – в сорок раз. Закончилось все печальным кризисом 1998‑го.

В августе из телевизора первый президент Борис Ельцин заявлял: «Девальвации не будет. Это я заявляю твёрдо и чётко. И не просто это я придумываю или фантазирую или я не хотел бы, это всё просчитано. Каждые сутки проводится работа и контроль…» Удивительно, что всего через три дня министерство финансов объявило о невозможности выплат по очередным облигациям федерального займа – грубо говоря, не смогло внести очередной платеж по кредиту. Рухнули частные банки, являвшиеся крупнейшими держателями облигаций. Центральный банк спас банки Сбербанк и ВТБ, а компания Газпром выручила Газпромбанк. ЦБ объявил о переходе к плавающему курсу рубля. Рубль не заставил себя упрашивать и эмоционально отреагировал – до конца года обесценился в три раза. Банковскую систему парализовало. В отставку ушло правительство и руководство Центрального банка. В стране случился дефолт.

Для обычных людей, не вовлеченных в политику, это означало потерю накоплений и продолжение гиперинфляции. В стране проводилась деноминация с коэффициентом 1000 к 1, тысяча рублей по волшебству превращалась в рубль. Шло лихорадочное разделение на официальные цены и реальные, по которым велась торговля. Гипермаркетов с чистыми залами и контролируемыми правительством ценниками на продуктовую корзину в те годы не было. (Их и не могло появиться, ведь сами предприниматели как класс отсутствовали. В сознание граждан за семьдесят лет коммунистическая идеология и советское правительство прочно внедрили мысль, что частная инициатива вредна, все предприниматели – жулики и спекулянты.) Население, особенно в регионах, покупало продукты на местных рынках под открытым небом, где каждый продавец назначал цену такую, какую считал возможной. Картошку продавали ведрами. Одежду, обувь примеряли прямо в палатках за шторкой на улице и летом, и зимой. Товары первой необходимости и скоропортящиеся: хлеб, молочка, мясо – продавались на рынках в павильонах или в зданиях небольших продуктовых магазинов, доставшихся по наследству со времен Союза.

Правительство быстро выяснило, кто виновен в кризисе: иностранные инвесторы, азиатские рынки и падающие цены на нефть. Мол, плохие инвесторы начали забирать деньги из развивающихся стран, в том числе из России. Иностранцы действительно владели большой долей российских облигаций и сокращали свои инвестиции. Нашу страну они рассматривали как рискованный актив. Экономика сжималась быстрыми темпами, кредитов в нужных объемах для избежания кризиса России никто не давал. Правительство ничего не смогло предпринять, ведь оно привыкло многие годы расплачиваться новыми займами по ранее выпущенным бумагам.

Такими заявлениями власти фактически подтвердили, что созданная в перестройку некомпетентными реформаторами финансовая система оказалась обычной пирамидой. Дума штамповала законы, не считаясь с ежегодным бюджетом. Страна откровенно жила не по средствам. Любой думающий человек понимает, что в модели финансовой пирамиды без постоянных новых вливаний денежных средств рассчитаться по долгам невозможно.

К счастью, после шокового десятилетия в стране нормализовались политические процессы и кое-как заработала экономика. На смене тысячелетия прощальная речь Ельцина «Я ухожу…» даже в детях поселила мысль о грядущих переменах. Гражданам в новогоднюю ночь показали многообещающего нового президента России, чекиста Владимира Путина, который обещал всех наказать и все исправить.

Люди расслабились и до 2008 года пребывали в безмятежном спокойствии.

В то время я был обычным школьником-лицеистом и мало понимал в происходящем. Учился как все: отличником не был, но и троек не получал. Лицей являлся лучшей государственной школой в городе. Принимали в него с седьмого класса, а критерии отбора были высокими. Родители хотели, чтобы я обязательно поступил учиться в вуз в большом городе. В Нижнем Тагиле твое будущее определялось не талантами и способностями, а заводскими перспективами и наличием нужных связей.

В Нижнем Тагиле твое будущее определялось не талантами и способностями, а заводскими перспективами и наличием нужных связей.

В свободное от учебы, туристических походов, баскетбола и шахмат время я успевал заниматься археологией. С 2002 года в школьные каникулы ездил в экспедиции по Уралу. Мы раскапывали каменный век, эпоху энеолита и неолита. Учебе не помогало, но зато у меня появилось много новых друзей, с которыми я поддерживаю теплые отношения до сих пор. Мой папа, который настоял на поступлении в лицей, не ошибся. Все ученики в моем классе поступили в вузы и после окончания лицея, счастливые, разъехались по городам России.

Все, включая меня.

По иронии судьбы, уехать подальше из Нижнего Тагила от карьеры на градообразующем заводе помог мне сам завод. УВЗ – это, в первую очередь, военное производство танков, бронированной техники. Завод заинтересован в квалифицированных кадрах с высшим образованием. На его базе действовали программы сотрудничества с крупными (с уклоном в военно-промышленную область) вузами, которым завод оплачивает обучение студентов, а последние обязуются вернуться и поработать несколько лет на заводе. Каждый год в город приезжали экзаменационные комиссии из этих вузов.

В 2005 году, во время учебы в одиннадцатом классе, я был зачислен студентом по одной из таких программ в Балтийский государственный университет имени Д. Ф. Устинова в далеком Санкт-Петербурге.

Как я потом узнал, факультет информационных систем и технологий оказался не тем местом, где можно было валять дурака. Сложные технические предметы, неподкупные преподаватели старой советской закалки не давали расслабиться и вяло плыть по течению. Нужно было посещать лекции, выполнять лабораторные работы, делать домашние задания, чертить чертежи. Такая суровая, ответственная политика института отличала его с самого момента основания в 1875 году.