- Его было слишком много, а такие умными не бывают. Это известно еще со времен динозавров, - его нога издала отрывистую дробь. Я посмотрел по сторонам. На происходящее никто не обращал внимания. Все вокруг продолжали жрать и пить, как ни в чем ни бывало. Где-то в дальнем углу затянули песню, но вряд ли она была ритуальной. Кошка, моя кошка продолжала тереться о ногу. Её остренькие рожки были нацелены мне между ног. Холодное лезвие возможной неприятности полоснуло по животу и уперлось в кадык. Кто-то за спиной пробормотал совершенно идиотскую фразу: "Цена одной головы равняется её весу и прямопропорциональна желанию кого-либо её иметь." - Нет!!! - я вскочил и рванулся из-за стола. - Жри своё дерьмо сам! Задубевшие губы раздвинулись в презрительной улыбке. Нога зацепилась за что-то упругое, полоснувшее болью. Центр тяжести переместился поближе к гландам. Кабак взлетел в воздух, но знание об этом коснулось только одного посетителя. Оно ласково пригрело, шарахнуло лишь меня. Земля под ухом подернулась пылью - медленно наползающей дождевой тучей, метающей молнии и призывающей мрак на мою голову. А в том мраке все еще звучали голоса: - Ему нужна женщина, сигинор? - Ему нужна крыса. - Они начинают разбегаться... - Крысы всегда бегут с таких кораблей, - пояснил голос, который принадлежал мне. Казался моим, мог бы быть моим, звучал бы во мне... Приятно было бы пообщаться с умным голосом. Безвоздушная пыль стала тьмой. *** - Йо-хо-хо! Йох-хох-хо-о!!! - орали пираты свою древнюю песню, подергивая правыми ногами. - Ты - один! Ты - один из нас!!! Йох! ...когда кошки выходят на охоту... ...и когда они собираются в стаи... ...и острые рога блестят сталью, жаждущей крови... ...тогда ты - пёс... ...и когда страшно... ...ты молишься, тихо завывая... ...только тогда понимаешь, что у Судьбы есть гончие... ...гончие гончих... ...и тогда страшно... ...страх... - Он всегда с тобой - этот праздник самосохранения. Понимаешь, ты случайный гость на празднике Жизни и пусть Он будет с тобой. Будь счастлив и жив! Бояться - значит жить! И жить, чтобы бояться серых, нежных, обманчиво-ласковых, неулыбчивых и рогатых кошек Судьбы, - вещает мой умный голос. Он знает все. Мое прошлое и настоящее, мои страхи и мечты... ...мечты о встрече... ...когда тени вечером оживают и агония умирающей змеи чертит на песке спираль бесконечности - пружину, толкающую тебя навстречу неизбежному, которое маскируется под необходимость... - Я - твоя стрелка, тикающая за спиной... ...тик-так, тик-так... ...слышишь меня?.. ...я... слышишь... ..........ыш......... ...жаль... ...жалее... жальче... жальчее навсегда... ...да... *** Я вышел из себя и присел рядом. - Пора, - сказал кто-то из нас. - Было бы интересно, - ответил тот же. - С чего начнем? - Начнем? - Нашу попытку понять кого-нибудь из нас. Заметь, при этом мы оба ничего не теряем. - Благодарю за первое утешение. - Все всегда бывает в первый раз. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что ты - не девочка... - Уже? - Чувство юмора - это хорошо. Даже такое, как твоё. - Да, пока оно не стало привычкой, как у тебя. - К чувству привыкнуть нельзя. - Отчего же? Возьми, к примеру. любовь. - Это не чувство. - Думаешь? - Попробуй меня понюхать. - Зеркала не пахнут. - А она пахнет секрецией инстинкта... Я умолк. Я породил молчание. Паузу. Почти дочку. Он сидел, ссутулившись надо мной. Этакая поумневшая в процессе эволюции обезьяна, ведающая все. А может быть и больше. Думающая, разжиревшая во мне сволочь. Тень, отброшенная моим "я". Символ, над кем я потерял власть. Кот, вышедший сухим из-под дождя. Сочащийся моим ядом некто, считающий меня пустой бутылкой. Антипод, сосущий мысли. Он точно знает что по чем в его мире. Между нами лишь воздух, не пахнущий секрецией. Нейтральный, как вода. Как все нейтральные воды в мире... Они отошли. Вешние воды ненависти. *** Где-то в Жутколесье... *** - Бедняга, - подвел черту трескучий старческий голос. - Откуда он попал сюда на этот раз? - Из вытрезвителя. - Как я его понимаю. - Вполне возможно, что эта болезнь войдет в анналы медицины под вашим именем. - Серятина от Иванова, - голос принадлежал скептику по жизни. - Что он бормочет? - третий голос. Из него уже исчезла профессиональная зависть, но остался тот же неистребимый интерес к коллекционированию симптомов. - Пираты, нервы, Жутколесье... Очевидный бред. - Возможно, этот странный набор галлюцинаций присущ только данной болезни? - Интересное предположение, коллега, но, боюсь, качество и количество как действующих лиц, так и антуража галлюцинаций не зависит от уникальности заболеваний. - М-де. Галлюцинации - лишь ступени, ведущие к порогу, за которым смерть, - грустно произнес старик. Даже не открывая глаз, я понял, почти увидел, как искривились его губы в псевдооптимистической усмешке. - Воспоминания это те же ступени... - Согласен, коллега. Совсем недавно я имел честь ознакомиться с трудами, не буду называть его имени... - послышались чавкающие звуки. Говоривший явно жевал губы. Этакие отвислые нашлепки внизу лица. - Так вот, он выдвинул предположение, ставшее довольно модным в последнее время среди студентов, что память - это тоже в некотором роде болезнь. - Смело, смело, - усмешка в голосе светила стала более чистосердечной. - В таком случае, как же он толкует склероз? Я не выдержал и фыркнул. - Кажется, ему становится хуже, - интерес был профессионален до кончиков ногтей. - Коллеги, обратите ваше внимание на синюшность ушных раковин! - Бабка моя, царствие ей небесное, помершая от гангрены, советовала креститься, если кажется, - построжел и приблизился голос светила. Голос - строгий, стеклянно-массивно-воплотившийся. - И помогало? - я открыл глаза. *** Где-то в Жутколесье... *** - Где-то в Жутколесье... - передразнил он и хмыкнул. - Кошмары, которые мы сами себе выбираем, а? - Не твое дело, - мой голос был хриплым и чужим. В темноте пахло хвоей. - Выбираем, корректируем, любовно причесываем и сладко погружаемся. Это ли не предел тупости человеческой? - в помещение хлынул свет из распахнувшегося окна. - Не твое дело... - новая реальность отказала мне в красноречии. За окном сложенного из бревен дома шел лес и стоял дождь. Ели, словно фрейлины в зеленых платьях, элегантно пробирались меж застывшими струями воды. В воздухе царил шорох и едва слышный звон. - Красиво? Я кивнул, завороженный дубами-джентельменами, около которых вертелись, заигрывая, березки-проститутки. Сломанные струи повисали на их одеждах тающей паутиной. - Но ведь бредово, согласись? Красивый бред, который моментально превратится в кошмарный сон, стоит лишь тебе оказаться у них на пути. - Но я же не у них на пути, - я пожал плечами, но холодные мурашки вылезли из пор кожи на спине. Настало время для прогулки. Адреналин еще не начал командовать парадом, но сама мысль о том, что стоит сигинору захотеть и я окажусь у них на пути, заставила меня сменить точку зрения. Теперь в фокусе оказался пустой, ничейный взгляд чужих окон, задернутых клубящимися шторами облаков. - Тебе никогда не приходило в голову, что тоже самое думала Анна Каренина, ложась на рельсы, а? И если бы не пьяный стрелочник, перепутавший ключи от замка Мелентьева, то она просто отряхнулась бы и вернулась к мужу. А потом лишь изредка просыпалась бы по ночам от ощущения холодных стальных стрел под ребрами. - Тогда не состоялся бы сюжет... - О, сюжет! Ты на верном пути, приятель! - Кто такой Мелентьев? - тупо спросил я, но усиливающийся шум заглушил меня треском веток и колокольным звоном. Эта какофония ворвалась в мою голову стаей зазубренных напильников, коверкая призрачную реальность. И тогда я заорал, - Кто такой этот Мелентьев?!! - Санитар... *** - Санитар! Я открыл глаза. Нарочито белые колпаки делали их похожими на поваров. Мне вспомнилось бесцветное дымящееся мясо. Желудок кольнул внутренности осьминожьим клювом. Они выглядели именно так, как я их себе представлял, эти повара людоеда, имя которого известно всем. В их взглядах читалось нетерпение и желание поскорее меня скормить. Только выцветшие глаза светила выглядели озабоченно. Наверное, он слишком уж задумался о том, как склероз вписывается в теорию неназванного трудяги. - Думаете, ему нужен санитар, Вадим Иванович? - вежливо осведомился доктор Иванов, глядя в окно, наполовину закрашенное белой краской. Такой обычно размашисто пишут "Ремонт" на витринах магазинов. - Не знаю. Если бы он умирал, например, от рака... - в голосе послышалась мечтательность. Милый старикашка Кощей. - Как все нормальные люди, - поддержал третий, засунув руки в карманы халата и перебирая там наверняка блестящие штучки, которые мерзко позванивали. - Где же этот чертов санитар? - На обеде, - подсказал я, жалея о том, что слишком молод для склероза. - Заметьте, коллега, синюшность не повлияла на его слух, - кивнул в мою сторону один из колпаков. Вадим Иванович встрепенулся: - А разве у него был музыкальный слух? - Черт его знает, какой там был слух, - третий повар меня явно недолюбливал. - Есть мнение, что он был глухим... Скрип открываемой двери в палату и знакомый до дрожи голос: - Да, вы совершенно правы. Он был глух. А также слеп и нем, как мороженная рыба. Все обернулись к вошедшему. Теперь он был санитаром. Втащив за собой красный пластиковый стул, сигинор вальяжно уселся на нем и продолжил мысль: - Все верно. Он был глух к гласу вопиющих в пустынях собственного одиночества, потому что и сам был одинок, - его голова повернулась ко мне, - не так ли? Скажи, малыш, этим толстым дядям в беленьких халатиках, что ты прозрел. Я не выдержал стального взгляда и смог лишь пробормотать: - Не надо, сигинор... - Ты прав. Статистам замысел ни к чему, ведь плач легко спутать со смехом, если не видеть глаз, стон отчаяния с оргазмом, особенно, если этого хочешь... *** - ...Очень давно мне казалось, что я что-то знаю о ней. Я так думал до тех пор, пока не задался вопросом: "А испытывает ли она оргазм?" Глядя в зеркало, я прочитал ответ в этих глазах. Люди должны впитывать его с молоком матери, хотя бы потому, что он прост: "Жизнь - фригидная сука". Я молча слушал эти откровения, за которые никто не дал бы гроша, если со здоровьем все в порядке. Молчание было моей платой. Я уже был должен слишком много. - Я скажу тебе, почему мы встретились. Тебе осточертело суетное одиночество вокруг. Ты решил уйти из него. Уйти в себя, чтобы остановить вращение холостой жизни, в которую был вовлечен, смешно сказать, помимо своей воли. Умереть можно по разному и такой способ ничуть не хуже сверхдозы героина или дуэли с заведомо сильнейшим противником. Все они слишком человеческие, а следовательно, звериные... Тут я до боли сжал челюсти. В выдуманные мной правила чужой игры затесалось понятие "долг чести" - Да, я слышал, как ты твердил, словно попугай трагического актера, "я умираю, я умираю..." Ну и что? Это пока еще случается со всеми, - он отвернулся от зеркала в стерильном туалете, до одури пропахшего озоном. Я пытался открыть тебе глаза, но... Ладно, я скажу тебе, почему мы встретились. Ты нашел меня, чтобы умереть в этом туалете. Дерьмо всегда плывет к дерьму, собираясь иногда в громадные стаи. Я скажу тебе, почему мать хотела тебя убить. Она не из тех, кто иногда собирается в громадные стаи, чтобы помурлыкать над своим дерьмом. Чего хочет женщина, того хочет бог! Еще я скажу тебе, почему жизнь - сука, не испытывающая оргазма!.. Окаменев, я смотрел на него, а он медленно раздавался в размерах. Его контуры, потеряв четкость, задымились серым туманом, густея по углам. И только глаза - две заиндевелые стекляшки, оставались тем, чем были. Паникующий инстинкт самосохранения взбаламутил сознание и с самого дна вдруг всплыло узнавание этих глаз. Я их видел в последнее время у матери. Вряд ли мать может сглазить свое чадо, но ее можно запрограммировать! Чего хочет бог - того же хочет и женщина!.. - Потому что только я способен испытывать настоящий оргазм. Я - его отец и мать, и святой дух!!! - губы расплылись в воздухе двумя кровавыми мазками, обнажив зубы, похожие на корни вывороченного дуба. - Бог есть оргазм!.. Вот и сюжет. Угораздило же мать нарваться на колдуна-педофила, ловящего кайф от сереньких мальчиков с синими ушами! Мне захотелось спрятаться. В гробу. *** ...стоит перекошено трон. Две его черные ножки в пятнах ржавчины на треть провалились в землю, усыпанную гниющими листьями. Еще одна была наполовину отломана, а на последней в скупом свете серого дня бурела засохшая кровь. Всем видом он олицетворял отчаянность заброшенности. Только двое знали о том, что так и должно быть. Форма ведь не всегда соответствует содержанию, не так ли, сигинор? Нет, здесь ты ни при чем. Можно пародировать мертвых, но нельзя стать от этого более живым. Всю оставшуюся жизнь моим партнером будет та, которую гнал вперед едва слышный шелест голосовых связок: - Все должно быть хорошо, все должно... И она стремительной тенью летела к трону. Маленькие, загнутые назад рожки делали её схожей с кометой. Все будет хорошо, если моя рогатая кошка успеет занять чужой трон первой. Успеет ли? Где-то там, в Жутколесье?.. *** - Скончался, - радостно выдохнул третий колпак. - Санитар! - позвал Иванов. Его голос был полон ужаса. Я открыл глаза. На красном пластиковом стуле развалился мертвый идол. Пол вокруг был усыпан мелкими камешками. - Мяу! - улыбнулся я. Или не я?..